ПОСЛЕСЛОВИЕ. В заключение хотелось бы остановиться на сложной проблеме, которая уже затрагивалась во второй главе этой книги

В заключение хотелось бы остановиться на сложной проблеме, которая уже затрагивалась во второй главе этой книги. С одной сто­роны, политологи, занимающиеся сравнительным анализом, видят свою задачу в том, чтобы описывать властные структуры и соци­альный контекст их функционирования, а также выявлять действу­ющие здесь закономерности. В связи с этим современная политичес­кая наука избегает каких-либо конкретных оценок. Вопрос, что лучше — демократия или «сильная власть», а если демократия, то какая, — не для компаративиста, а для философа. С другой сторо­ны, описать политический феномен — значит оценить его. И плохо, если исследователь этого не осознает.

Принципиальное решение этой проблемы до сих пор не найдено. Из предварительных решений наиболее популярно следующее: если без оценок не обойтись, лучше делать их осознанно и, главное, по общепринятой методике, которая могла бы до известной степени нейтрализовать индивидуальные пристрастия ученого. Такой под­ход, конечно, трудно признать безупречным с теоретической точки зрения. Но он позволяет политологам делать свое дело, не отвлека­ясь на околофилософские спекуляции. В настоящее время существу­ет целый ряд методик оценки различных политических режимов. Одна из них разработана Гарри Экстейном. Ученый предлагает «ис­пытывать» режимы с помощью четырех тестов — на длительность, легитимность, эффективность и порядок. Каждый из них заслужи­вает отдельного рассмотрения.

Длительность — это время, в течение которого существует ре­жим. Главная трудность при этом состоит в том, что не всегда ясен исходный пункт, с которого надо начинать отсчет лет. Это меньше касается авторитарных режимов — всякому ясно, что эгалитарно-авторитарный режим в России существовал с 1917 г., а военный в Индонезии — с 1965. Но как быть с либеральной демократией? На этот вопрос возможны два ответа. Во-первых, установление такого режима можно связывать с введением всеобщего избирательного права. Второй критерий (менее жесткий) принимает за начало либе-

ральной демократии первые выборы, в том числе и цензовые, после которых население призывалось на избирательные участки уже бо­лее или менее регулярно. В США выборы регулярно проводятся с 1789 г., в Норвегии — с 1814, в Бельгии — с 1831 г. Длительность прямо отражает способность режима решать важнейшую проблему мирной передачи власти. С этой точки зрения, либеральная демок­ратия обладает явным превосходством над эгалитарно-авторитар­ными, авторитарно-инэгалитарными, военными и популистскими режимами. В США после убийства Дж. Кеннеди (что, конечно, само по себе было чрезвычайной ситуацией) возникла некоторая напря­женность, но она не идет ни в какое сравнение с хаосом, воцарив­шимся в СССР через несколько лет после смерти Брежнева или в Югославии после смерти Тито.

Легитимность, как мы знаем, означает признание населением за­конности режима, а в более широком смысле — его права существо­вать и регулировать применение насилия. Это довольно подвижный показатель, с трудом поддающийся измерению, ибо уловить настро­ение людей нелегко. Тем не менее попытки такого рода предприни­мались. Так, в 1977 г. в странах Европейского Экономического Со­общества был проведен опрос, в ходе которого респондентам предлагалось оценить по десятибалльной шкале функционирование демократии. Самый высокий результат был получен в ФРГ — 6.4. Далее следовали Бельгия (5.8), Ирландия (5.7), Нидерланды (5.7), Дания (5.5), Франция (4.9), Великобритания (4.9), Италия (3.4). Как видим, показатели весьма посредственные. Но интервьюирование участников опроса показало, что в подавляющем большинстве их разочаровывало не государственное устройство, а противоречащее демократическим нормам поведение власть имущих. Такая мотива­ция негативных оценок свидетельствует о достаточно высокой ле­гитимности режима. В «третьем мире» легитимность большинства режимов стремится к нулю. Составляющие основную массу населе­ния крестьяне относятся к столичным политикам с подозрительнос­тью и недоверием, какие бы цели те не провозглашали. Считается (и не без оснований), что главная цель руководителей — ограбить на­род. Вот почему бесконечные перевороты, заговоры и репрессии мало трогают население: «вор у вора дубинку украл» — ну и что? Исключение составляют немногие оставшиеся в мире традицион­ные режимы. Что касается эгалитарно-авторитарных режимов, то в 70-х гг. их легитимность оценивалась как высокая. Ныне даже те из

Послесловие 341

них, которые устояли под натиском «третьей волны» демократиза­ции, переживают острый кризис легитимности.

Эффективность режима — это его способность достигать целей, которые он сам перед собой ставит. Только об одной форме правле­ния — военной — можно с уверенностью сказать, что она неэффек­тивна в подавляющем большинстве случаев (хотя есть важные ис­ключения и из этого правила). Эгалитарно-авторитарные, авторитарно-инэгалитарные и популистские режимы могут демон­стрировать достаточно высокую эффективность на своем первом этапе, когда их тактика — «буря и натиск», а население относится к целям революции с энтузиазмом. Но затем наступает спад. Бюрок­ратизм, разочарование масс, злоупотребления «вождей» — все это отрицательно сказывается на эффективности режима. В СССР «зас­той» 70-х гг. закончился катастрофой в начале 90-х. Либерально-демократические режимы могут достигать различных уровней эф­фективности — от IV Республики во Франции с ее перманентным параличом власти до Великобритании, где устойчивый консенсус внутри властвующей элиты позволяет ей оперативно принимать необходимые решения и проводить их в жизнь.

Очевидно, что неспособность режима обеспечить гражданский порядок явно свидетельствует против него. В конце концов, обеспе­чение безопасности народа — главная задача политической власти. Тем не менее есть примеры режимов, которые сами служили источ­никами насилия и беспорядков. Проведенная в СССР под руковод­ством Сталина коллективизация, а затем — «большой террор» сто­или жизни миллионам людей. Во многих странах мира государство выступало как бич общества. Правда, иногда за это приходилось расплачиваться. Сомоса и его наследники в Никарагуа за десятиле­тия своего исключительно жестокого правления расхитили половину национального богатства страны. Стоит ли удивляться, что дело кончилось революцией?

Итак, «хорошее правление» должно быть длительным, легитим­ным, эффективным и справляться с задачей поддержания порядка. Примеров таких режимов немного, но они есть. К сожалению, в их число пока не входит Россия. Однако в заключение хотелось бы выразить надежду на то, что усвоение политической науки и ее твор­ческое использование помогут людям России создать государствен­ность, соответствующую их нуждам и запросам.