Эффект и парадокс психологической включенности

 

Отключенность как условие включения и включенности.

Максимальная психологическая включенность человека в дея­тельность, конкретную ситуацию, предполагающая использо­вание его внутренних резервов, становится практически возможной лишь при достаточно высоком уровне его сосредо­точенности на предмете деятельности.

А это предполагает, в свою очередь, полное выключение из сознания личности всех других, как внешних, так и внутрен­них, факторов, которые бы могли деформировать ее отноше­ние к деятельности.

Школьник, мечтающий о путешествиях на уроке химии или истории, продавщица магазина, обслуживающая покупа­телей, у которой не выходит из головы мысль о предстоящей встрече после работы, и т. д. — все это ситуации, в которых та или иная конкретная деятельность оказывается опосредован­ной и определенным образом деформированной посторонними по отношению к ней раздражителями. Чтобы этого не произош­ло, необходим более высокий уровень включенности индивида в его конкретную текущую деятельность.

Глубокое торможение всех других, не имеющих отноше­ния к деятельности опосредовании в сознании индивида озна­чает его серьезную внутреннюю психологическую перестройку.

С этим связан, в частности, тот результат, который дает применение гипноза и внушения как средств активизации пси­хической деятельности человека в учебном процессе [9]—[11].

Интересные результаты получены здесь болгарским уче­ным Г. Лозановым. Его исследования в области суггестологии (отрасли социально-психологической науки, изучающей фено­мен внушения) показали эффективность научно обоснованно­го вторжения в глубинные запасники психической энергии человека. Метод, разработанный Г. Лозановым, позволяет, в частности, сократить сроки и повысить результативность изу­чения иностранных языков [9].

Механизм максимальной непосредственной включеннос­ти в значимую ситуацию вызывает определенные структурно-функциональные сдвиги в психической деятельности индивида, которые не могут пройти для него бесследно.

Инерция как один из эффектов включенности. Преодоле­вая все предыдущие опосредования, полностью исключая их на время из сознания, эти сдвиги порождают, в свою очередь, стой­кий эффект психологической вовлеченности в деятельность или, что то же самое, ее инерцию, инерцию включенности.

Инерция настроя индивида на определенную деятель­ность, с одной стороны, многократно усиливает эффект его со­средоточения на ней, а следовательно, и эффективность деятельности. С другой стороны, инерция включенности мешает человеку переключить внимание на новые жизненные обстоя­тельства и ситуации, порождает определенный консерватизм, может привести к сужению поля зрения и т. д.

Инерция включенности имеет достаточно глубокие кор­ни и основания в самом характере деятельности человека.

Возрастающая сила инерции переживания прошлого опы­та объясняется не только постоянно растущим уровнем психи­ческого напряжения и концентрации внимания, которых требует включение человека в деятельность. В числе факторов, которые ведут к усилению этой инерции, находится и фактор обогаще­ния и усложнения самой деятельности, а также связанных с нею отношений.

Большая, чем раньше, сложность деятельности и необхо­димость ее постоянной самопроверки и самооценки способны длительное время приковывать внимание человека к решаемой им задаче и даже заставить его возвратиться к ней уже в дру­гой ситуации. Здесь же сказывается и потребность человека в больших, чем раньше, затратах времени, необходимых для ре­шения новых и все более сложных задач.

Природа инерции психологической включенности. Следо­вательно, феномен инерции включенности оказывается меха­низмом социально-психологической адаптации индивида к решению все более сложных вопросов в условиях жесткого рег­ламента времени, отводимого на непосредственную деятель­ность. В силу инерции включенности индивид продолжает и в новых условиях (хотя, конечно, только в мыслях, в воображе­нии) пребывать в прежней ситуации, переживая связанные с ней осложнения и трудности.

Высокий уровень инерции психологической включеннос­ти в результате максимального сосредоточения внимания и мысли на каком-то предмете весьма характерен для предста­вителей творческих профессий, особенно для ученых, одержи­мых какой-либо идеей.

Парадокс включенности. Погруженный в глубокие разду­мья, решающий сложную задачу, исследователь, пребывающий в таком состоянии, как правило, не способен к адекватному вос­приятию внешней по отношению к нему среды. Инерция его твор­ческой включенности оборачивается, таким образом, полной невключенностью в реальную жизненную ситуацию. В этом со­стоит так названный нами парадокс психологической включен­ности. Его суть в том, что за высокий уровень психологической включенности в какой-то сфере деятельности человек, как пра­вило, неизбежно расплачивается психологической невключенно­стью во многих (иногда даже во всех) других сферах.

Убедительную серию иллюстраций этого дает основопо­ложник космонавтики Константин Эдуардович Циолковский в написанной в 1918 году и не опубликованной при его жизни ра­боте " Гений среди людей" [12]. Он обращает внимание на то обстоятельство, что гении развиваются рано, но они не выде­ляются официально своими успехами в школе. Гоголь был ат­тестован в школе, в которой некоторое время учился, как тупица и шалопай. Пушкин очень слабо успевал в Лицее и пла­кал на уроках арифметики. Л. Толстой на экзаменах в универ­ситете наполучал единиц. Чехов два раза в гимназии оставался на второй год. «...Гении, — писал К. Э. Циолковский, — умиля­ют нас бескорыстием, сосредоточенностью и преданностью своей идее. Гении до того сосредоточиваются, что не сознают окружающего мира и слывут сумасшедшими или больными. Когда Ньютон писал свои " Принципы", то он, поглощенный своими мыслями, забывал одеваться и есть. Однажды он по­обедал, но не заметил этого. И когда пошел по ошибке обедать в другой раз, то очень удивился, что кто-то съел его кушанья. Лейбниц был целыми месяцами как бы прикован к пись­менному столу. Кюри был раздавлен в таком же состоянии ло­мовым. То же было с Костомаровым, но его раздавили не до смерти. Дидро забывал дни, месяцы, годы и имена близких людей. Гоголь, Гете, Сократ, Архимед не замечали смертель­ной опасности во время своей работы. Ампер, уходя из своей квартиры, написал мелом у себя на дверях: " Ампер будет дома только вечером". Но он случайно возвращается днем домой. Читает надпись на своих дверях и уходит обратно, так как за­был, что он сам и есть Ампер. Он же сморкался в тряпку, кото­рой стирал мел во время лекций, и, намазанный мелом, возбуждал веселость студентов. Другие писали на карете вы­числения и гонялись за ней, когда она уходила. Садились на тумбу вместо экипажа. Архимед в бане, полоскаясь, наведен был на открытие своего гидростатического закона. Забыв, что раздет, он выскакивает голый на улицу и, радуясь, кричит не­истово: " Теперь понял, понял"» [12, с. 9].

Психологические следствия инерции включенности. Таким образом, инерция включенности в уже несуществующую си­туацию сама превращается в фильтр, препятствующий непос­редственному восприятию новой информации и более активной вовлеченности индивида в изменившуюся обстановку. Иными словами, максимальная и непосредственная включенность в од­ном случае оборачивается опосредованностью восприятия и ре­агирования в других случаях.

Нарастающая динамичность внешних условий деятельно­сти и общения может прийти в несоответствие с замедленным механизмом переключения психической активности человека при изменении обстоятельств. Доминирование же в сознании ин­дивида прошлого опыта и, как следствие этого, невключенность или недостаточная включенность в новый цикл деятельности могут переживаться им как внутренний психологический дис­сонанс, как состояние дискомфорта, которое требует своего разрешения.

Казалось бы, выход из этого лежит на путях преодоления всех механизмов опосредования эмоциональных движений, вли­яющих на психическую активность человека. Однако такой спо­соб означал бы на деле десоциализацию индивида, его выключение из социального контекста.

Частным случаем такой социально-психологической вык-люченности может служить феномен невключенности челове­ка в ситуацию дорожно-транспортного общения.

В свое время (в 1978 г.) работниками службы безопаснос­ти движения Санкт-Петербурга мне как социальному психоло­гу было предложено выступить по телевидению с ответом на такой вопрос: " Почему количество наездов транспортных средств на пешеходов почти в два раза больше случаев столк­новения друг с другом самих транспортных средств? ".

Мой ответ:

— В этом факте есть некоторая парадоксальность. Каза­лось бы, управлять транспортным средством намного сложнее, чем самому пешеходу осуществлять контроль и регулировать свое поведение на улице.

Чем же объяснить тогда большую сложность тех отноше­ний, которые возникают между водителем и пешеходом?

На наш взгляд, можно говорить об одной самой важной причине этого обстоятельства. Она состоит в различии уровней включенности в дорожную ситуацию водителя и пешехода.

Действительно, находясь за рулем, водитель, как прави­ло, испытывает состояние полной психологической отмобилизованности, сосредоточенности, включенности в дорожную ситуацию. Его мобилизует как процесс управления транспор­тным средством, который требует четкости действий, так и высокая степень сложности дорожной обстановки, ее динамизм, требующий полной психологической отдачи, готовности при­нимать в считанные секунды ответственные решения.

Может ли водитель, находясь за рулем, задуматься о чем-то таком, что не имело бы отношения к процессу управления автомашиной? Безусловно, нет. Иначе может последовать ава­рия или даже катастрофа.

В ином положении пешеход. Чаще всего он не испытывает состояния глубокой психологической включенности в ситуацию уличного движения. Выходя из помещения на улицу, он, как пра­вило, меньше всего склонен думать о тех опасностях, которые таит в себе, например, переход перекрестка; он находится под впечатлением того, что он делал, или думает о том, что его ожи­дает в другом месте — дома, в кругу знакомых и друзей, на работе, в театре и т. д. Иными словами, его сознание, занято множеством повседневных дел, забот, впечатлений и ожиданий и меньше всего самим процессом движения по улицам города. О сложности, ответственности и опасности этого движения ему эпи­зодически напоминают сигналы автомашин, скрип тормозов, милицейский свисток и другие способы возвращения его созна­ния в реальную ситуацию уличного движения.

Однако невключенность в данную конкретную ситуацию чревата не только травматическими последствиями для пешехода.

Социально-психологическая невключенность человека как проявление его жизненной позиции или как суррогатной само­защиты от стрессоров может быть чревата и психической де­формацией или даже патологией личности.

Представляет интерес любопытная тенденция, обнаружен­ная у определенной категории психически больных людей. Не выдержав непосильного для их душевной организации бремени постоянно растущей многократной опосредованности психичес­кой деятельности, они как бы стремятся избавиться от этого итога социализации возвратом к абсолютной непосредствен­ности эмоциональных реакций и побуждений. Последняя была свойственна лишь их животному предку и сохранялась еще ка­кое-то время на ранних стадиях человеческой истории. Эта же особенность психики отличает и сейчас несоциализированного ребенка от взрослого.

Естественно, что данное явление не могло пройти мимо внимания психиатров и психопатологов. Последние усматри­вают в нарушении опосредовании психической деятельности че­ловека существенный механизм, позволяющий глубже понять истоки и закономерности психической деформации индивида. Нарушение опосредованности в иерархии мотивов личности проливает, по мнению психиатров, свет на природу ее психо­патологии [13].

Потребности психически здорового человека достаточно многообразны и сложны по своей структуре. Часть из них име­ет прямой, непосредственный характер, другие же опосредова­ны целью или сознательно принятым намерением [14, с. 435]. И только в том случае, когда потребность опосредована созна­тельно поставленной целью, возможен ее контроль и управле­ние со стороны человека.

Однако у психически больных наблюдается такое измене­ние в структуре потребностей, которое характеризуется утра­той их былой опосредованности сознательно поставленной целью. А подобное изменение иерархии и опосредованности мо­тивов означает, по существу, десоциализацию индивида, утерю сложной организации человеческой деятельности. Последняя утрачивает свою существенную и специфически человеческую характеристику в той мере, в какой она из многократно-опосре­дованной превращается в чисто импульсивную [13, с. 121].

Полный отказ от опосредования (т. е. в данном случае критического восприятия и сознательного контроля) внешних воз­действий приводит к утрате индивидом психологической защиты от стрессоров, от других идущих извне влияний, пре­вращает его в объект манипуляции, лишает его какой бы то ни было самостоятельности, индивидуальности.

Отказ же от механизма опосредования внутренних, спон­танных побуждений и реакций чреват анархией, разгулом стихийных, неконтролируемых инстинктов и влечений, а следовательно, социально-психологической деформацией личности.

Вместе с тем непосредственность в поведении человека, его открытость, способность к эмоциональному отклику в об­щении с другими, готовность к душевному соучастию и сопе­реживанию является признаком его душевного и нравственного богатства. Она привлекает и располагает к нему других, явля­ется показателем и определенной психологической раскрепо­щенности, внутренней свободы и раскованности личности.

Следовательно, все дело в чувстве меры и способности удерживать мудрое равновесие между эмоциональной непосредственностью и внутренним контролем. Утрата или смеще­ние этого чувства в ту или иную сторону чреваты негативным эффектом.

Одной из психологических предпосылок душевной трагедии американской киноактрисы Мерилин Монро и было как раз сме­щение всего настроя ее души в пользу доминирующей и так украшавшей ее непосредственности во всех проявлениях ее натуры Усиленная и эксплуатируемая эффектом экспонированности перед миллионами зрителей, ее душевная непосредственность ста­ла предметом хронической манипуляции. А это неизбежно должно было привести и привело ее к глубочайшему душевному кризису.

Задача регулирования психической деятельности состо­ит не в преодолении всех механизмов, опосредующих связь че­ловека с социальным миром, а в устранении препятствий на пути реализации и совершенствования духовного потенциала личности, развития ее способностей.