ВВЕДЕНИЕ 20 страница. — Гм а может быть, попробовать?

— Гм... а может быть, попробовать? Можно будет выз­вать бурдючников?

— А мы сейчас их вызовем, они на том берегу. Завтра утром вы сможете часов в десять выехать; часам к четы­рем вы будете в Гарме.

— А не опасно?

— Как вам сказать... Опасность, конечно, есть. Бур­дюки — дело неверное, главным образом из-за прибрежных скал. Ну, да бурдючники у нас опытные, и я думаю, что можно спокойно ехать...

— Ладно, пусть будет по-вашему! Едем на бурдюках! Радость обоих мальцов была неописуема, хотя они и старались этого не показать.

Это было поздно вечером девятнадцатого сентября. Но долго не могли заснуть мальцы, и долго слышан я, как полушепотом они переживали заранее все прелести зав­трашнего путешествия.

Рано утром я поднял всех по обыкновению к семи часам утра, с тем, чтобы к десяти можно было действительно тронуться в путь. И как всегда расчеты оказались ошибоч­ными. К десяти часам утра бурдючники явились. Бурдюч­ники, но не бурдюки... Бурдючники — трое загорелых бородатых таджиков в белых полотняных рубахах, в туф­лях на босу ногу — заявили, что их бурдюки не в порядке и что по меньшей мере часа два им нужно на то. чтобы поддуть бычачьи шкуры и залатать дыры.

— Дорога, — сказали они, — будет дальняя, и нужно, чтобы все было в порядке.

С этим, конечно, пришлось согласиться. Они ушли, сказав, что к часу все будет готово.

Тронулись мы действительно в час дня и, проехав кишлак, скоро подъехали, пересекши пару рукавов Сурхоба, к широкой отмели, проходившей около главного русла, где стояли готовыми бурдюки и ждали нас бурдюч­ники.

То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания.

На плесе реки вытянутыми на берег лежали бурдюки. Бычачьи шкуры были сделаны примитивно. Сравнительно небольшие по объему, настолько, что каждую можно было охватить руками, они имели по четыре отверстия, — по два с каждого конца, туго-натуго завязанные веревками. Каж­дое из этих отверстий кончалось чем-то вроде катушки, через которые таджики вдували воздух в бурдюки. Каждая шкура кроме того имела по три-четыре дырки, заткнутых ватой или хлопком из халатов бурдючников. При мне один из бурдючников на коленях затыкал подкладкой своего халата очередную дырку. Жерди были привязаны к бурдюкам просто лыком. Лопаты были расщеплены, поломаны, перевязаны веревкой и проволокой. Самые жердинки, которые лежали поверх бурдюков, были не толще человеческой руки. И на этом-то «корабле» нам пред­стояло плыть около шести часов по бешено несущейся реке, причем сами бурдючники не могли с уверенностью сказать, что они точно знают и русло реки и все ее сюрпризы.

Бурдюки.

 

— Гм... Ну, и бурдюки!.. — сказал я.

Мальцы, видимо, тоже были смущены. Только Бархаш и Воробьев не подавали вида, что на них производит впечатление наш дредноут. Бархаш по обыкновению сосредоточенно молчал, а Воробьев болтал обо всем, о чем угодно, только не об опасности движения на бурдюках.

Бурдючники взяли наши мешки и водрузили их по­средине на жердинах, связав их друг с другом так, чтобы они не могли провалиться сквозь квадратные отверстия деревянной решетки.

Сколько нас? Пять и три бурдючника — восемь. Восемь человек и пудов пять груза...

— Не много ли будет?

— Выдержат. Они по тонне хлеба перевозят на бур­дюках. Отступать не приходилось. Мы распрощались с хозяином, поблагодарили его за радушный прием, с неко­торой опаской уселись и наконец сказали:

— Трогай!

Бурдючники сразу столкнули наше суденышко в воду и, как только оно сошло с камней и щебня и закачалось на волнах, моментально вскочили на него и в определенном порядке расселись по углам — двое спереди и один сзади; таким образом, только один угол бурдюков оказался без бурдючников. Впрочем, сейчас же стало ясно, что опре­делить точно, кто сидит спереди, а кто сзади, на бурдюках вообще нельзя: течение нас подхватило и понесло, и не отплыли мы еще и десятка метров, как наш плот завертело по волнам, как мяч: те, которые только что были сзади, оказались спереди, а те, которые были спереди, оказались сзади, и так было каждую минуту. Поехали...

Первое впечатление было, однако, не неприятно. Те­чение несло нас по широкому руслу главного рукава. Мимо нас бежали в обратную сторону длинные полосы покрытых мелкой галькой и камнем отмелей, за отмелями шли зе­леные берега, сады кишлаков, желтые поля ячменя, а за ними медленно двигались подымавшиеся вдали каменные вершины гор. Несмотря на быстроту течения, несло нас ровно и плавно. Бурдючники почти не работали, изредка только выгребая к середине тогда, когда русло делало очередной поворот. Даже крутить нас стало меньше. Мы успокоились и даже защелкали своими фотоаппаратами.

Так началось наше путешествие на бурдюках.

Недолго продолжалось, однако, такое «мирное житие». Один из бурдючников вдруг бросил свое весло и, ставши на карачки, нагнулся к ближайшему бурдюку, вытащил хлопковую пробку из катушки, тут же на ходу взял катушку в рот и начал надувать бурдюк. Оказалось, что бурдюк все-таки, был с дефектом, и воздух уходил из него с тонким свистом из какого-то неизвестного отверстия. Подремонтировав один бурдюк, бурдючник принялся за другой. За ним и другие бурдючники сложили свои весла и тоже начали ремонтировать бурдюки; один, старший бородач, оставался все время на страже. Это уже было не совсем приятно.

Но все же, пока мы шли по тому же широкому руслу, в конце концов никакой опасности в этом не было, так как в любой момент мы могли пристать к тянувшимся с обеих сторон большим отмелям.

Вскоре стало, однако, сказываться незнание бурдючниками русла. Река причудливо меняла направление, и все чаще и чаще наш бурдюк стало наносить на мелкие места. В этом случае мы все чувствовали, как вдруг бур­дюки своим пузом начинали задевать за мелкие камни. Затем бурдюки застревали и останавливались, тогда бурдючники соскакивали в воду и сталкивали наш плот ру­ками к более глубокому месту. Угроза того, что какой-нибудь бурдюк будет прорван насквозь попавшимся боль­шим камнем, становилась все реальнее, не говоря уже о том, что от этого постоянного царапанья бурдюков о дно прочность их все уменьшалась.

В конце концов, после полутора часов движения, при­шлось остановиться уже для капитального ремонта. Плот бурдюков пристал к очередной отмели, и мы все сошли на сушу, чтобы дать возможность проверить состояние всех бычачьих шкур. Две из них, находившиеся в самом центре, представляли собою уже пустые болтающиеся мешки, — воздуха в них не было совершенно, а булькала вода.

Время это мы использовали для завтрака. Ремонт за­нял около сорока минут, и мы тронулись дальше.

Хаит давно уже исчез, а вместе с тем переменился и ландшафт. Вторая часть пути оказалась, однако, далеко не такой спокойной, как первая. Мы пошли теперь по реке с гораздо меньшим числом рукавов, чем раньше. Горы сдвинулись с обеих сторон, и вместо широких отмелей и мягких травянистых берегов черные отвесные скалы на­чали все чаще и чаще попадаться на пути. Когда река по­ворачивала к таким скалам, в особенности тогда, когда она вся устремлялась в одно русло, ее течение делалось страшно бурным и стремительным. Наш плот в этих случаях начинало вертеть волчком. Несколько секунд он крутился, как бешеный, на одном месте и потом пу­лей вылетал опять на более спокойную воду. Волны, самые настоящие морские волны захлестывали в эти минуты его со всех сторон; иногда он принимал положе­ние с уклоном чуть ли не градусов в тридцать, — в эту минуту мы все хватались руками изо всех сил за дере­вянные жерди, опасаясь быть смытыми и сброшенными в бешеную реку.

Наибольшая опасность наступала тогда, когда мы пролетали под самими черными скалами. Даже спо­койные бурдючники и те в такие моменты, выгребая изо всех сил своими жалкими деревянными лопатами, испу­скали гортанные крики:

— Ого! Угy!..

Они как бы старались подбодрить ими друг друга и по­мочь бурдюкам вырваться из бурунов и выскользнуть на тихую воду.

После первой же такой передряги, поглядевши на своих ребят, я заметил, что румянец с их щек исчез, а после вто­рой передряги видел, что они посылали бурдюки к чертям не с меньшим удовольствием, чем посылал их я. Только Воробьев держал себя показно весело и в самых опасных местах покрикивал Полякову:

— Эй, фотограф! где же твоя «лейка»? Вот она, хоро­шая волна.

Волны действительно были хорошие.

Во всяком случае, когда еще через два часа после такой езды мы опять остановились для второго капитального ре­монта бурдюков, все были ужасно рады, что могли вздох­нуть и получить хоть некоторую передышку.

Я оглядел наши походные мешки, — они тоже были пол­ны водой. Средние бурдюки опять дали течь и преврати­лись в тряпку. Держались хорошо только основные боковые бурдюки. Мы ехали уже около четырех часов. Вдали уже можно было разглядеть гармские песчаниковые горы и гармский черный нависший мыс. Но это совсем не значило, что мы были близко. По нашим расчетам, мы шли с быстротой не меньше пятнадцати-восемнадцати кило­метров в час. И при такой быстроте километров двадцать пять — тридцать еще нас отделяло от Гарма.

Я даже боялся, что будет поздно, что мы не поспеем до захода солнца. Оно еще сияло на безоблачном небе, но уже явно склонялось к горизонту, а если оно зайдет за черную вершину раньше, чем мы доберемся до Гарма, нас охватит обычно наступающая очень рано на этих высотах непроглядная темь. Ночевать же на бурдюках было невозможно. Мы заторопились поэтому скорее двинуться в последнюю часть пути. Но как на зло в этой последней части река опять пошла узким руслом. Долина реки по-прежнему была широкой, но главное русло проходило под скалами, затем причудливо загибало, наискось пресекало всю долину, опять шло под скалами уже по проти­воположной стороне и опять вновь проходило узким руслом при подходе к Гарму. И опять начало нас бросать по вол­нам и опять начало наносить на буруны.

Последнее препятствие оказалось самым страшным. Почти под Гармом, в каких-нибудь пяти километрах от него, река делала крутой поворот, под самым выступом огромного нависшего утеса. Средние бурдюки к этому вре­мени опять отказались работать, ноги наши были почти в воде, а бурдюки несло со страшной силой прямо на скалы, прямо на пенящиеся буруны. Я начал прикидывать, есть ли у нас какая-нибудь надежда выплыть на ближайшую отмель, если бурдюки разобьет и мы окажемся в воде. Надежды, конечно, не было никакой...

Схватившись за деревянные хрупкие жерди, мы ждали этого последнего момента. Огромные волны, нахлы­нув сзади, обдали нас с ног до головы холодными брыз­гами... Снова с теми же криками бурдючники изо всех сил выгребали в сторону от скал и бурунов. Под самыми скалами черные камни высовывались прямо из воды.

Но в самый критический момент, когда нас со страшной силой бросило прямо на буруны и завертело так, что мы все невольно начали читать «отходную», нас вдруг вынесло вон из бурунов на тихую воду. Надо прямо сказать, что только исключительная опытность бурдючников спасла нас от гибели. И только когда шипящие, пенящиеся волны остались позади, мы все смогли отпустить онемевшие, прилипшие к жердям руки и протянуть напряженные, закоченевшие ноги.

— Ух!..

А дальше шла уже спокойная вода. Из главного русла мы свернули в боковой рукав, по которому плавно поне­слись по направлению к беленьким домикам Гарма и его примитивной пристани.

Но пристать сразу оказалось тоже нельзя. Мы проне­слись мимо маленькой электростанции, приютившейся над самой водой, и наконец повернули к пологой отмели уже под самым Гармом. На отмели мы уже видели верхо­вых лошадей и пограничников, выехавших нас встречать. Их предупредили по телефону из Хаита о нашем приезде.

— Стоп! Приехали.

Бурдюки мягко ткнулись о песок.

Когда мы вышли на берег, бурдючники вытащили плот и подошли к нам, так же радостно улыбаясь, как и мы. Мы с признательностью горячо пожали им руки.

Наш старый знакомый т. Кормилицын встретил нас радушно, как два месяца назад, и покачал головой.

— Опасное вы путешествие проделали, — сказал он.

— Да, это верно.

— Мы не рискуем так путешествовать.

— Ну, что же, надо всего попробовать. Надо позабо­титься теперь о том, чтобы доставить бурдюки обратно.

— Ничего, мы завтра снарядим верблюда и, нагру­зивши на него бурдюки, отправим их обратно. Едем сейчас ко мне, там ждет нас чай и ужин. Самолет заказан, завтра сможете двинуться дальше.

Да! С бурдюков на самолет! Пожалуй, только в совет­ской стране еще возможно такое сочетание противопо­ложностей. И в этом появляется все та же могучая диа­лектика социалистического строительства нашей страны.

Так окончилось наше путешествие на бурдюках.

А вечером, уже за чашкой чая и сытным ужином, я по­смеивался над своими ребятами:

— Что, бурдючков захотели, сукины дети? Ладно! Бу­дете теперь помнить ваши бурдюки!..

Ребята весело хохотали...

На этом я могу закончить наш рассказ об экспедиции 1933 года и наших путешествиях по льдам, горам и волнам Таджикистана.

 

 

В. ВОРОБЬЕВ

 

ЛЕДЯНОЙ ДОРОГОЙ

11 сентября

Ледник Хадырша лежал против нас неровный, бугри­стый, заваленный беспорядочно нагроможденным морен­ным материалом. Длина его была не больше пяти-шести ки­лометров. Язык его поднят на высоту в две тысячи семь­сот сорок шесть метров.

Ледник зарождается на могучих фирновых сбросах величественной и грозной стены основного хребта, замы­кающего долину Хадырши. Громадными ступенями он спускается со стены двумя широкими потоками на ровное дно долины и течет вдоль нее, закутавшись в грязное и плотное одеяло поверхностных морен. Когда-то ледник за­полнял собою всю долину. Таял и отступал вместе с дру­гими ледниками и ледник Хадырша. К настоящему времени он как бы прижался к западному краю долины. Кое-где на площадке можно видеть бесформенные кучи гранитных камней. Москвин в 1932 году насчитал таких куч двад­цать три. Ледник стаял, морены были размыты, и облом­ки валунов сохранились благодаря исключительной проч­ности материала, из которого они были сложены.

По площадке, отделенной от ледника травянистой мо­реной, можно легко и быстро дойти почти до самого цирка ледника. Цирк Хадырши представляет собою мощ­ную крутую стену, полукольцом охватывающую вер­ховья долины. Стена уходит вверх под очень острым углом на высоту свыше пяти тысяч метров. Она обращена к северу и потому сплошь снежная, местами обледенелая. И лишь кое-где из-под льда и снега торчат острые ребра темных скал, сложенных по большей части из сильно метаморфи-зированных сланцев, раздвинутых кое-где гранитными интрузиями.

Именно эту стену нам нужно взять во что бы то ни стало. Таково задание, для выполнения которого мы тут остались: я, Сережа Ходакевич и Юсуп.

С ХАДЫРШИ НА БЫРС

 

Мое внимание привлек подъем на стену по короткому крутому гребешку к выступу, отделявшему главное те­чение ледника Хадырша от его притока Томаши. Этот гре­бешок, казавшийся снизу острым, как лезвие ножа, от­ходил от одной из вершин, господствовавших над цирком Хадырши, и падал вниз, пересеченный несколькими фирно­выми сбросами, к тому месту, где из-под льда выступали скалы. Здесь, на высоте примерно около четырех тысяч мет­ров, фирн сменялся камнями и каменными осыпями, спуска­вшимися уже непосредственно к поверхности основного ледника.

Я оглядел в бинокль этот хребтик и забраковал его: круто, много льда, много ледорубной работы. Но кроме этого гребешка ничего подходящего не было видно. Сколь­ко я ни шарил биноклем по склону, пути наверх не на­ходилось. Всюду глаз наталкивался либо на ледяные от­весы, либо на чудовищные карнизы, грозившие ежеминутно обвалом.

Я снова перевел бинокль на гребешок и шаг за шагом начал его исследовать, мысленно как бы поднимаясь по нему.

Сначала осыпи — пустое! Как бы ни была крута осыпь, ее взять можно всегда. Над осыпями скалы. По всему видать: ломкие, ненадежные, те же выветрившиеся сланцы, по которым мы спускались с нашего перевала. На скалах придется попотеть. К счастью, они поднимаются вверх, как ступени: крутая стенка, за ней — ровный, спокойный подъем, потом опять стенка, опять ровно. После скал-фирн. Круто! Придется поработать ледорубом. Сбросы. Они рассекают гребень в нескольких местах. Наверное, придется их обходить где-нибудь сбоку. Перспектива малоприятная, если учесть, что бока гребня падают под углом не меньше шестидесяти градусов и кажутся снизу сильно обледенелыми. Один сброс, второй, третий — самый гроз­ный, запирающий выход по гребню к вершине. В конце концов вся загвоздка как раз в этих сбросах. На самом гребне обледенения не видно.

Еще и еще раз я осматриваю гребень. И мне уж кажутся смешными мои сомнения.

«Что за вопрос. Конечно, можно влезть! И если правильно организовать охранение, будет не так уж и опасно...»

А со стены обязательно должны быть видны верховья и Курай-Шапака и других ледников, которые лежат по южную сторону хребта.

Я перевожу бинокль на противоположную (восточную) сторону стены, туда, где вчера Николай Васильевич искал перехода в верховья Курай-Шапака. Безнадежно. Всюду глаз натыкается на крутые обледенелые скалы, требующие долгих часов напряженной, чуть ли не акробатической ра­боты на отвесных каменных стенках в десятки метров высоты. Нет, по гребню — это единственно возможный путь. Солнце и ветер разгоняют тучи. Над головой в разры­вах облаков голубеет небо. Нам дано задание — ждать пол­ного прояснения погоды и только после этого идти наверх. Стоит ли еще ждать! Похоже на то, что погода идет на поправку, что вторая половина дня будет хорошая.

Мы обсуждаем с Сережей план дальнейших действий. Решаем так: ждем еще час. Если нового ухудшения погоды не будет, снимаемся с лагеря, перебираемся на ледник к осыпи, которая ведет к облюбованному нами гребню, и идем вверх, сколько успеем до вечера.

В последний раз на хороших арчевых дровах, — выше дров не будет, — варим завтрак, кипятим чай. Скатываем палатку, помогаем друг другу подняться с тяжелыми рюкзаками с земли...

Земля влажная от утреннего дождя. Благодаря об­лакам Идти не жарко. Мы шагаем один за другим вдоль подножья правобережной морены по высохшим руслам гор­ных потоков, покрытым множеством отпечатков копыт ки­йков. Шаг за шагом мы приближаемся к заключительному цирку ледника.

Мы идем не спеша. Торопиться нам сегодня некуда. Часто останавливаемся для отдыха и, сбросивши рюкзаки, любуемся развертывающейся перед глазами величествен­ной панорамой верховьев ледника, слушаем оживленный говор падающих с каменных круч горных потоков.

Пора перебираться через ледник к подножью намечен­ного подъема. Он скрыт от нас боковой мореной, вдоль которой мы идем по травянистой ложбинке. Мы не имеем возможности выбрать наиболее удобное для перехода направление. Лезем наудачу по крутому травянистому склону морены и с ее гребня осматриваем ледник. Ледник сильно разорван поперечными трещинами. С трудом мы пе­ребираемся через его трещины, промоины и загораживаю­щие дорогу ледяные глыбы.

Но вот и каменная осыпь круто уходит вверх. Над ней видны скалы — нижний край того самого гребня, к ко­торому мы хотим подняться. Навстречу нам скачет по кам­ням пенистый поток.

Зигзагами взбираемся вдоль этого потока по осыпи. Эту осыпь мы еще снизу наметили для бивака. Место очень удобное: скалистый гребень защищает нас от холодного ды­хания ледника, близко вода. Но мы никак не можем найти ровного места для палатки: падение склона слишком круто.

После долгих и бесплодных попыток мы принимаем решение площадку не искать, а делать. Подпираем кам­нями рюкзаки, чтобы они не скатились вниз, и дружно при­нимаемся за работу. Через час площадка готова, выровне­на, на ней разбита палатка. Сережа устраивается подле нее с кухней готовить ужин, а я ползу по осыпи вверх — раз­ведать наиболее удобный путь наверх к гребню.

Пока я хожу, сгущаются сумерки. Незаметно подкра­дывается ночь.

Что может быть чудеснее ясной звездной ночи вторах средь ледников?

Кругом морозная тишина. На ледниках все застывает. Стихают шумливые потоки. Вершины снежных великанов смыкаются вокруг в одно тесное молчаливое кольцо. Они словно сдвинулись с места и подошли вплотную. Тускло поблескивают их ледяные шапки. Над ними перемарги­ваются звезды. Порою кажется, что ближние скалы шеве­лятся и начинают куда-то ползти.

Время от времени над лагерем проносится холодный порыв ветра. Это ночной привет с верховьев ледника.

Надо бы спать: завтра опять вставать на рассвете. Но сон не приходит. Волнует неизвестность, которая нас ок­ружает, волнуют тайны загадочного сплетения горных це­пей и никем еще не пройденных ледников. Такое волне­ние охватывает каждого исследователя-географа, первым вступающего на никому не ведомую землю.

Мы с Сережей — первые люди, забравшиеся сюда. Сколько нам придется подниматься по ребру? Полдня, день или больше? Сможем ли мы по нему выйти на гребень основного хребта?

Неровный бег мыслей вдруг обрывается. Где-то по другую сторону ледника валится невидимая в темноте огромная лавина. Ущелье Хадырши сразу наполняется грохотом, напоминающим удары грома. Эхо подхватывает и разносит его раскаты над ледником, перебрасываясь от одного утеса к другому...

Я считаю секунды, отмечающие длинный путь лавины по ледяной стене. Мало-помалу шум лавины слабеет — она докатилась до подножия стены. Замирает в дальних ущель­ях эхо, и снова тишина — напряженная, готовая каждую минуту прорваться грохотом нового обвала.

Мысли у меня начинают путаться. Глаза слипаются. Сон...

13 сентября

Утро пришло ясное, солнечное. Как хорошо, что мы не остались внизу: мы имеем возможность, не теряя ни одного часа на преодоление подходов к гребню, сразу начать вос­хождение.

Сборов у нас немного: скатать палатку и спальные меш­ки, упрятать в рюкзак кухню и продовольствие.

По разведанному мною накануне пути мы медленно взбираемся наверх. Гребень полого уходит вверх, преры­ваясь кое-где скалистыми выступами.

Метр за метром мы преодолеваем подъем. Когда мы вышли, было свежо. Холод щипал руки, заставлял быстрее шевелить ногами. Через час уже стало жарко. Дает себя чувствовать высота. Тяжелый рюкзак лямками оттягивает назад плечи.

Идем час, другой, третий. Чем выше мы поднимались, тем круче становились ребра гребня, тем труднее было преодолевать поднимающиеся над ним скалы. Мы шли прямо по грани, никуда не сворачивая. Скалы громозди­лись у нас над головой, закрывая вид наверх. Мы прео­долевали одну каменную кручу за другой. И нам казалось, что мы взбираемся по ступеням какой-то лестницы гиган­тов и что этой лестнице не будет конца.

Время подходит к полудню. Страшно хочется есть: наш утренний завтрак был не очень плотен. Мы с Сережей обсуждаем меню нашего сегодняшнего обеда. Но дальше обсуждения дело не идет: вокруг нас нет совершенно воды. Волей-неволей приходится отложить обеденный перерыв. Мы знаем, что скоро конец каменному гребню. А на краю фирнового покрова мы рассчитываем найти воду. Если воды не будет, нам ничего больше не остается, как расто­пить снег.

Еще одна — самая высокая и в то же время крутая и потому трудная каменная стенка. Взобравшись на ее вер­шину, мы видим, что дальше идет уже покрытый фир­ном гребень, и получаем возможность уже с более близкого расстояния, нежели вчера, оценить условия предстоя­щего восхождения.

Мы уже поднялись выше снеговой линии. Северный склон нашего гребня — весь в снегу. Южный склон, обращенный к леднику, — отвесная бесснежная камен­ная стена. Мы идем по самому краю этой стены, вдоль кромки фирнового поля. Свободное от снега пространство становится постепенно все уже и уже. Еще немного — и гребень весь уходит под сплошной фирновый покров.

Гребень здесь достаточно широк, чтобы можно было по­ставить палатку. Выровнять площадку на осыпи ничего не стоит. Из-под фирна здесь как раз течет ручей талой воды. Лучшего места для лагеря на этой высоте не най­дешь. Мы сбрасываем рюкзаки и вырабатываем план дей­ствий.

Обедать. Ставить палатку. Час отдыхать. Отдохнув, лезть дальше. Если удастся — взойти наверх. Если не удаст­ся — ограничиться подготовкой в фирне ступенек для вос­хождения завтра.

Вершина ледяной стены кажется очень близкой. Мы, задравши головы вверх, измеряем глазами расстояние до нее. Прикидываем, сколько времени может потребовать от нас преодоление преграждающих путь фирновых сбро­сов. Выходит, что если мы тронемся из лагеря в два часа, то к пяти часам будем наверху. Так ли?

Час, назначенный для отдыха, пролетает незаметно. На всякий случай набиваем карманы галетами, связы­ваемся веревкой, подвязываем кошки.

Юсуп с явным неодобрением относится к нашим приго­товлениям. Он опасливо поглядывает наверх и с сомнением качает головой.

— Яман... Дорога — иок. Мой пошел — курсак (живот) пропал...

Сережа отшучивается:

— Тебе бы все о курсаке беспокоиться...

В двух шагах от палатки начинается фирн. Фирновое поле полого уходит вверх. Уверенно опираясь на шипы кошек, мы медленно, соблюдая установленную правилами дистанцию, шагаем вверх.

Первое препятствие. Фирновое поле круто загибает вверх и обрывается под карнизом, вытянувшимся поперек гребня. Высота карниза четыре-пять метров. С его края свешиваются огромные ледяные сосульки. Некоторые из них доросли до поверхности фирнового поля и преврати­лись в хрустальные столбы. Взмах ледорубом — и они с серебряным мелодичным перезвоном осыпаются сверху миллионами искр. Мы обрушиваем нависший над головами карниз и рубим в ледяной стене ступеньки, чтобы выбрать­ся наверх.

Над карнизом — ровная фирновая площадка. За ней новое препятствие — гигантский фирновый сброс в не­сколько метров высоты, далеко выдавшийся вперед верх­ним своим краем.

О том, чтобы взять его в лоб, нечего и думать. Слева сброс обрывается ледяной стеной, основание которой тя­нется где-то внизу, на ледопаде ледника, в нескольких десятках метров под нами. Справа сброс как ножом от­резан крутым западным склоном нашего хребтика. Здесь вдоль самого края хребтика тянется острый фирновый гребешок.

Единственный способ перебраться через сброс — подняться по этому гребешку к боковому краю сброса, выру­бить в нем сбоку несколько ступенек и по ним влезть наверх. Мы видим только начало и одну сторону фирнового гре­бешка. Что представляет собой он дальше? Не обрывается ли он и в эту сторону ледника карнизом? Если так, то восхождение по гребешку очень опасно.

— Внимание!

Сережа хорошенько закрепляется. Втыкает в фирн до отказа ледоруб, перекидывает через него веревку и по­немногу выдает ее мне.

Тщательно прощупывая ледорубом рыхлый снег, я под­нимаюсь к краю нашего гребня. Я готов к тому, что масса снега, на которой я стою, рухнет вместе со мною вниз. Снег рыхлый. Каждый шаг дается с величайшим трудом...

Есть карниз или нет?

Еще шаг — и я имею возможность заглянуть через гребень.

— Ну, как? — с тревогою спрашивает снизу Сережа.

Он впился в меня глазами, следит за каждым моим дви­жением, готовый каждое мгновение в случае катастрофы перехватить веревку, навалиться всей тяжестью тела на ледоруб, чтобы удержать меня на склоне...

Я приветливо машу ему рукой.

— Все в порядке. Карниза нет. Можно подниматься по самой кромке гребня.

Я подтягиваю его к себе. Прочно усевшись верхом на гребне, он страхует меня в то время, как я рублю ступени на боковом краю загородившего нам дорогу сброса.

Четверть часа работы ледорубом, и я выбираюсь на­верх. Следом за мной лезет Сережа.

Еще одно препятствие позади!

За сбросом — небольшая ровная площадка, заканчиваю­щаяся трещиной. Приходится искать надежный мостик для перехода. Сейчас же за трещиной — новый сброс. Он менее крутой, чем пройденный нами, и мы лезем по нему прямо в лоб, вырубая ледорубом ступени в твердом фирне.

Дальше гребень, по которому мы идем, суживается. Но подъем становится страшно крут. Мы должны подниматься по самому ребру.

Прижимаясь животом к кромке гребня и держась обе­ими руками за глубоко уходящий в снег ледоруб, я выбиваю носками ступеньки в фирне — одну с левой стороны гребня, другую — с правой. Сережа внимательно следит за моей работой и страхует меня с помощью веревки.

Веревка кончается. Надо укрепляться, чтобы страхо­вать Сережу.

Я разгребаю на гребне площадку, на которую можно сесть, глубоко уйдя ногами в фирн. Сажусь, перекидывая через плечо веревку.

Сережа медленно поднимается по ступенькам, как по пожарной лестнице.

Новая беда! Ледоруб не хочет уходить в снег. Лед!

Этого только не хватало. Лед под снегом. Снег здесь уже не представляет такой надежной опоры, как раньше. Кошки бесполезны, ибо шипы их не достигают льда. Под них набивается снег, и они совсем не держат. Опять надо рубить ступеньки во льду. Но до него надо сперва добраться.

Я счищаю со льда слой покрывающего его снега. Бедный Сережа: снег из-под ледоруба сыплется сверху прямо на него, в рукава, за ворот. А он не может даже опустить го­ловы: он обязан следить за мной и, забывая о собственных удобствах, думать только о моей безопасности.

Нелегкая это задача — рубить ступеньки во льду под снегом. На каждую ступеньку затрачивается множе­ство усилий и времени. Высота крайне затрудняет работу. Приходится часто останавливаться, чтобы пере­вести дух.

Работа идет необычайно медленно. Приходится соблю­дать величайшую осторожность: справа и слева пропасти страшной глубины. А охранение на остром ледяном гре­бне, вздыбленном под углом по крайней мере в пятьдесят градусов, имеет больше, пожалуй, моральное, нежели практическое значение.