ВВЕДЕНИЕ 14 страница

Пик Зинаиды горел тысячью огней и не менее ма­нил, а подъем на этот пик от плато был гораздо легче, чем на пик Сталина. Важно было только подняться на это плато.

Одного взгляда в бинокль было, однако, достаточно, чтобы пролить на самого горячего сторонника подъ­ема ушат холодной воды. Обнаженное, блиставшее вечным снегом ребро снежной стены говорило скорее о полной невозможности какого-либо подъема, нежели о легкости о чем толковал Недокладов. Громадные на­валы льда и снега висели на протяжении всей сте­ны, и следы лавин бороздили ее по всем направле­ниям.

Недокладов все-таки продолжал утверждать, что он нашел подъем и что подъем идет по совершенно бесснеж­ным, черным скалам чуть ли не до самого снежного ребра. И Москвин утверждал, что такой подъем не ис­ключен. Москвиным, видимо, тоже уже овладел «дух гор», этот властелин над всеми, кто попадает в высоко­горные районы, посылающий на смерть смельчаков и одновременно жестоко мстящий всем, кто без долж­ной подготовки осмеливается нарушить покой его дер­жавы.

Подробно изучивши подъем в бинокль и придя к вы­воду, что во всяком случае не полностью исключена воз­можность подъема, мы вернулись в палатку и еще раз начали взвешивать все «за» и «против», в частности размер и степень риска при попытке подъема для тех, кто пой­дет на штурм этой страшной ледяной стены и затем самой снежной твердыни. Но цель была все-таки так заманчива, азарт был так силен, что в конце концов я решился.

Уже поздно вечером, часов в десять, когда по всем пра­вилам полагалось спать и когда все действительно пошли спать, я вызвал к себе в палатку Бархаша и предложил новое перераспределение сроков, чтобы оставить больше времени для подготовительной работы к восхождению и для самого восхождения. Я предложил сократить срок нашего второго этапа работы и обязать всех верну­ться не одиннадцатого вечером, а девятого, с тем, чтобы все время с девятого по двадцатое сентября обя­зательно посвятить восхождению. Бархаш целиком по­шел мне навстречу. Тогда моментально был вызван сюда же в палатку Воробьев. Он, как был без штанов, в од­них трусиках, немедленно явился и тоже с энтузиазмом откликнулся на наше предложение. Тогда был вызван Москвин.

Палатка наполнилась остальными участниками экс­педиции. Утреннее решение было немедленно переде­лано. Окончание работ второго периода было сокраще­но. Сроком было намечено девятое. Время с девятого по двадцатое решено было потратить специально на восхождение, причем два дня—на подготовительную ра­боту.

Так закончено было установление планов и распреде­ление сроков работ. Как читатель увидит, оно также не оказалось последним.

 

ГЛАВА II

ВВЕРХ ПО ТУРАМЫСУ

3 сентября

С утра началась обычная сутолока перед выступлением. Хотя еще с вечера все грузы были распределены, отобран провиант и в основном закончена упаковка, утром в поряд­ке проверки все было по существу проделано заново. А когда сели пить чай, то оказалось, что нет уже ничего коммунального — сахара нет, печенья нет, сыра нет, мас­ла нет и пр., — все уже было разобрано и роздано по группам. Зато на завтрак, кроме чая, был сварен огром­ный котел супа из киичьего мяса, причем Арик поста­рался, и навара в супе было столько, что только наши непритязательные желудки смогли вынести подобное ко­личество жира.

В десять часов утра первой тронулась наша группа. Прямо от базы мы двинулись вниз опять на лед Фортамбека. Несмотря на то, что караванщиками и носильщиками была проделана к базе широкая тропа, нам опять приш­лось долго карабкаться в пункте соединения скал камен­ных и скал ледяных, пока вышли на более или менее ровное ледяное пространство. Когда же, пройдя это первое пре­пятствие, мы обернулись назад, наша база представилась нам уже небольшой площадкой среди огромных каменных утесов, а копошащиеся на ней люди и наши беленькие палатки — еле заметными точками, разобраться в которых можно было только в бинокль.

А спереди и с боков перед нами уже поднялись то гряз­ные, то блестящие огромнейшие ледяные валы. Они пред­ставляли собою второй ряд препятствий, через которые нужно было перебраться, чтобы дойти хотя бы до первой тянущейся вдоль Фортамбека морены, где можно было бы идти более спокойно, без напряжения.

На путь от базы до морены ушло около полутора часов, хотя пути было не больше двух километров. По морене пошли легко. Правда, она вся была загромождена кам­нями разной величины; здесь были и утесы в рост чело­века, и огромные булыжники в несколько десятков пудов веса, и мелкий щебень. Но все же это были не пропасти и не скалы.

Основная глыба моренного хребта представляла собою сравнительно твердую утрамбованную поверхность. И пока она тянулась, пересекаемая лишь изредка расщелина­ми, трещинами или нагромождением скал, мы шли срав­нительно быстро. Вскоре слева потянулась еще одна такая же морена, и такая же морена зазмеилась справа. В связи с этим наша морена утратила свой прежний характер, начала ерзать и приближаться то к одной, то к другой своей соседке. Все чаще и чаще стали образовываться глубокие впадины, и наконец наше движение по морене преврати­лось в давно нам всем надоевшее нырянье то вверх, то вниз по ледяным холмам, покрытым камнями. Ледник приближался к повороту.

Мы взяли вправо от нашей морены, чтобы держаться ближе к правому склону Фортамбека. Мы знали, что в конце концов нам придется, когда, мы упремся в ледяную стену, повернуть по направлению ледника направо. Дви­жение по правой стороне ущелья давало большую эконо­мию пути. Кроме того, мы знали что при повороте ледника мы столкнемся с ледопадом, неизбежным при всяком кру­том повороте, и, чтобы избежать этого ледопада, нам придет­ся подняться с ледника на скалы. А это можно было сде­лать опять-таки только по правой стороне ледника, — по левой пришлось бы делать очень большой лишний круг.

Около часа дня, т.е. уже через три часа после выхода с базы, мы остановились. Бархаш роздал всем по одной конфетке и предложил маленько перекусить. Мы шли уже теперь по последней крайней морене в непосредственной близости правого склона ущелья. Морена скоро кончалась, и видно было, что впереди уже подымается громадная ледя­ная масса, вся изрезанная глубокими расщелинами и пропастями. Переход на скалы был неизбежен.

Лед, по которому, пожалуй, можно было пройти, весь сконцентрировался на противоположной левой стороне ледника, где он шел широкой полосой, пересеченный лишь кое-где трещинами; зато в своем радиусе он составлял про­странство, требовавшее дополнительно новых трех или четырех часов пути.

Все это вынуждало нас сейчас же поставить вопрос о переходе с ледника на скалы. Но правая сторона горного ущелья также не представляла собою ничего утешительного. Это была огромная осыпь, подымавшаяся непосред­ственно от ледяных скал и наверху переходившая в острые каменные скалы. Идти пришлось бы по середине осыпи или непосредственно по самой грани ее, там, где она со­прикасалась с ледяными скалами. И в том и в другом слу­чае путь требовал больших усилий, хотя и не представ­лял опасности. Решили поэтому сейчас же направить­ся им. Но путь по щели между льдом и осыпью был очень труден. Можно сказать, что это был самый трудный участок из всех пройденных нами не только за этот, но и за следующие дни. Он напомнил мне движение нашей экспедиционной группы в 1931 году по Сагранскому лед­нику к Пешему перевалу. Как тогда, так и теперь, приш­лось идти по колени в жиже из льда и грязи, упираясь руками, с одной сторону, в отвесную ледяную стенку и, с другой, в киселеобразную массу, которую представляла собою осыпь, вся пропитанная водой, стекавшей бесчис­ленными ручейками сверху, из-под растопленного горя­чим солнцем льда. В отдельных местах, там, где нельзя было пройти нормальным порядком, приходилось проле­зать между льдом и комьями этой мокрой грязи, пока мы не выбрались из расщелины и не вышли к более прочной поч­ве, по которой уже можно было подняться к осыпи. По осыпи мы поднялись наконец к первой пологой терраске, возвышавшейся над оползнями из льда, камней и песка. На терраске мы все сразу вздохнули и даже ахнули: такой картины в этом районе и на этой высоте мы никак не ожидали, — высота была все-таки около четырех тысяч метров, если не больше. Внизу был лед, камни и скалы. Над нами высились новые каменные громады, а между тем на терраске, где мы остановились, зеленела трава, тихонечко плескалось голубое озерко, и несколько пар ди­ких уток с кряканьем поднялись от воды, как только мы взошли на терраску. И эта терраска была не единственной. Выше ее подымалась и тянулась еще одна.

Мы решили сразу взять повыше и, поднявшись от пер­вой терраски на вторую, потом уже идти, не подымаясь ни вверх, ни вниз, приблизительно на одной высоте по скло­ну каменистого хребта. Как только мы поднялись на вторую терраску, нас оглушил поднявшийся со всех

агорой пронзительный свист альпийских сурков; пот­ревоженные в своем жилище, они сторожевыми фигур­ками стояли теперь почти на каждом холмике, на каждом выступе террасы, перекликаясь друг с другом и немедлен­но скрываясь в свои норы, как только мы делали шаг по направлению к ним.

Но сурки были не одиноки. Поднявши головы, мы уви­дали, как уходило от нас вверху целое стадо кийков, сняв­шееся с той же самой террасы задолго до нашего появле­ния. Вытянувшись в длинную цепочку, все стадо быстро карабкалось вверх по камням, выше и выше, пока не скрылось з,а новым венчавшим подъем каменным греб­нем...

Мы очень долго шли по террасе, затем по осыпи, потом опять по террасе, затем снова по осыпи, и так — до поворота ледника. Тут мы решили опять изменить маршрут. Соб­ственно, козлы, нам указали дорогу. «Если козлы ушли,— начали мы рассуждать, — от нас в направлении несколько наискось, как бы срезая угол, который нам предстояло сделать, когда ледник повернет направо, почему бы нам не последовать их примеру?» Если терраса будет продол­жаться и после поворота ледника, нам гораздо выгоднее сразу же повернуть вслед за козлами, чем идти все время вдоль ледника и потом опять идти вдоль по второй стороне угла. Мы решили срезать этот угол в рас­чете, что после опять начнется терраса. А поднимавшие­ся снизу скалы, утесы и ледопад говорили, что мы выгадаем очень много не только с точки зрения пространства, но и с точки зрения трудностей пути. Еще одним соображением за такое сокращение пути было то, что уже шел четвертый час, а мы еще не дошли до поворота.

Мы не ошиблись. Правда, для того, чтобы срезать угол, нам пришлось вслед за козлами взять довольно боль­шую крутизну по осыпи и камням. Но зато, когда эта крутизна была взята, мы оказались приблизительно на прямой линии, делившей угол пополам. И внизу, с той стороны, шла снова такая же терраса, которой мы шли...

Большая зеленая лужайка тянулась внизу на протя­жении нескольких километров, что обещало нам легкую и удобную дорогу. Ледник шел где-то далеко внизу, парал­лельно ледяной стене, которая в свою, очередь была нам теперь видна вся по ту сторону ледника. Идти стало опять легко, весело и приятно.

Беда подстерегала нас с той стороны, с какой мы ее ни­как не ожидали. Из рассказа Москвина мы знали, что он тоже вышел на эту зеленую лужайку и что, пройдя по ней час с небольшим, он где-то тут стал лагерем около шумливой речки или ручейка, бежавшего по одной из расщелин, и что там же, около этого ручья, им был сло­жен запас топлива, которое он предусмотрительно взял с собой.

Когда мы вступили на зеленую лужайку, мы увидали, что трава ее была жирная и густая, ярко-зеленого цвета. Это означало, что близко где-то есть вода. В некоторых ме­стах трава переходила даже в мох. Это означало, что почва настолько сыра, что обычная горная трава не может расти. Но была трава, был мох, а воды не было: все ручейки были сухи. Тем не менее мы быстро шагали вперед, пола­гая, что не здесь, так через полкилометра, а воду мы най­дем. Но мы прошли очень скоро одно высохшее русло, дру­гое высохшее русло, третье высохшее русло, два высох­ших озера, — а воды нигде не было. С боков подымались голые скалы, выше трава исчезала вовсе. Идти за водой на ледник — это означало идти далеко вниз с большим труд­ным спуском по скалам.

В пять часов мы остановились. Где-то здесь должна быть стоянка Москвина и сложено оставленное им топли­во. Москвинскую стоянку можно было найти по остаткам лагеря, по брошенным консервным банкам, но сколько мы — Бархаш, Церетелли и я — ни рыскали в разных направлениях по зеленой площадке, — никаких следов стоянки не видели. Не было и воды. Правда, земля на дне канавок была кое-где влажна, в одном месте я натолкнулся на не­которое подобие болотца, где вода блестела среди мелкого тростника, но достаточного количества воды не было. За несколько дней со времени, пока здесь был Москвин, вода высохла.

Наконец Юсуп прибежал с сообщением, что он нашел-таки воду. Довольно далеко от нас журчал свежей холод­ной водой ручеек. Бросивши всякие дальнейшие поиски москвинской ночевки, мы решили организовать возле не­го нашу первую остановку на ночь. Поворот ледника был уже за нами, мы были уже не на Фортамбеке, а на Турамысе. Для первого дня пройдено было достаточно. Оста­новиться нужно было и для того, чтобы ориентироваться в положении вещей и прежде всего в характере подымав­шейся перед нами ледяной стены склона хребта Петра Первого: ведь мы стояли у самой южной грани север­ного «белого пятна».

Мы остановились на отдых на широкой зеленой лужай­ке, которая представляла собою верхнюю площадь тер­расы, опиравшейся на высокое скалистое подножье, подымавшееся непосредственно от ледника. Высота подъе­ма, отделявшего нас от льда, была метров двести. Склон от нашей лужайки шел бесснежный, крутой, метров на четыреста-пятьсот, а может быть и больше.

Ширина ледника, отделявшего нас от начала подъема на ледяную стену, была приблизительно километра пол­тора-два. Первое впечатление гладкой стены, так ска­зать на глаз, было неутешительное. Ледяная стена, по­скольку она нам была видна отсюда, представляла собою очень трудный для подъема профиль, который к тому же был нам виден только в самой нижней части. Он не казал­ся совершенно невозможным ни по крутизне, ни по харак­теру. Все зависело от того, каков характер льда, все ли время будет лед, какова степень опасности от лавин или камнепада. И точно так же все это можно было узнать только на месте. Поэтому мы решили весь завтрашний день посвятить разрешению этого вопроса и попытаться подняться на ледяную стену. Не менее интересные откры­тия мы сделали при изучении того, что перед нами отк­рылось на восток.

Благодаря тому, что мы срезали по прямой весь угол поворота ледника Фортамбека в ледник Турамыс, мы не могли видеть из-за скал, каким образом в свою очередь поворачивала направо противоположная (левая) сторона ледника. Мы видели с нашей стороны только либо каме­нистые склоны, либо отвесные осыпи.

Ледяная стена и плато на леднике Турамыс.

Налево пик Сталина.

 

Сейчас нам стал виден самый угол поворота. Оказа­лось, что там, где ледник поворачивал направо, как раз по линии ребра поворота, там, где смыкалась ледяная стена хребта Петра Первого с левым склоном ледника Фортамбек, шла большая каменная щель — ущелье, и это ущелье было все заполнено огромным ледопадом. Ледопад этот очень круто начинался с самого верха от ровного снежного плато, которое венчало ледяную стену, шел одним ледопадным коленом, приблизительно до высоты половины ледяной стены, затем образовывал бо­лее пологое пространство, хотя тоже довольное крутое для подъема; потом начиналось второе колено ледопада, после чего опять начинался новый и менее крутой склон, по которому ледник выходил на основной ледник широ­ким веером-языком, без всяких скал и ледяных сту­пеней, подобно тому, как выходила бы из мешка мука, если бы внезапно вы прорезали мешок и дали возмож­ность ей высыпаться. Этот язык ледника выходил прямо в то большое пространство ровного льда, которое примы­кало к левому склону при повороте основного ледника. Невольно, таким образом, возникала мысль о возмож­ности по этому вееру-языку подняться к первому колену ледопада, взять его, отдохнуть на второй площадке, взять потом верхнее колено и выйти на верхнее снежное плато. А оттуда, — и это было самое главное, — нам это ясно было видно — шел ровный путь к началу подъема на плечо пика Сталина. И самый этот снежный гигант весь предстал перед нами с его западной стороны, в той его части, где он образовывал собою тот стул, трен, кото­рый мы наблюдали в свое время, в 1932 году, с ледников Гармо и который было совершенно невозможно видеть ни с ледника Федченко, ни с Бивачного ледника. Этим в частности объяснялось отсутствие этого изгиба на первоначальных (немецких) снимках пика Сталина, про­изведенных в 1928 году.

Но первое впечатление о возможности подъема сейчас же было расхоложено трудностями, которые немедленно же обрисовались. Ледопад был крут, в особенности первый, а язык-веер чрезвычайно коварен. В этом мы убедились очень скоро. Весь ледник в его средней части вдруг покрылся облаками снежной пыли, гулкий грохот до­несся к нам. Огромная лавина, оторвавшаяся от верх­него колена ледопада, с страшной быстротой шла вниз, наполняя шумом и пылью все пространство каменной щели. Когда она перешла в первый этаж, она как раз вышла на снежный веер и рассыпалась на нем новым слоем снежной пыли. Веер образовался потому, что именно по этому месту постоянно шли ледяные ла­вины.

В таких условиях всходить по этому пути на снежное плато было бы авантюрой и просто безумием. Придя к та­кому выводу, мы решили на завтра попытаться штурмовать стену в том направлении, которое лежало перед на­ми, а пока лечь спать. И тут сказалось то, что мы подня­лись от своей базы по меньшей мере метров на восемьсот. Настала яркая лунная ночь и вместе с ней жестокий мороз.

Чтобы согреть Юсупа, я уступил ему своей брезен­товый мешок и свой полушубок, и он забрался спать, в брезент в двух полушубках сразу.

«Якши», — сказал он нам на прощанье, закупориваясь в него получше всякого сурка...

Луна сверкала на ледяных вершинах... Было тихо, и только время от времени грохот лавин нарушал ночную тишь...

4 сентября

Мороз продолжался всю ночь и все утро. Наша зеле­ная площадка находилась в котловине и со всех сторон был прикрыта горными вершинами. Солнце поэтому доб­ралось к нам только в девятом часу, а до этого мы должны были согреваться собственными средствами. Мы надели на себя буквально все, что у нас было. Наши белые ко­стюмы из гагачьего пуха делали нас похожими на само­едов. Так как мы на штурм стены решили идти налегке, то наши сборы были недолги. Мы позволили себе поэтому немного застрять, чтобы дождаться солнца, и вышли толь­ко в десять часов утра, после чаю. Обед мы решили отло­жить до вечера.

Юсуп во время нашего отсутствия должен был отыскать во что бы то ни стало прежнюю стоянку Москвина и бро­шенный им запас дров: Пускать в ход нашу «метту» без особой в том нужды не хотелось. Юсуп просился было с нами, заявляя, что он тоже пойдет с нами туда, «где шайтан живет», но мы решили, что пока он должен остаться. Двинулись в одних теплых куртках и свитерах с одним полупустым мешком на троих. С собой мы взяли только веревки, ледорубы, кошки и очень небольшой запас про­вианта, фотоаппараты и альтиметр. Бархаш и Церетелли пошли даже без ватных тужурок.

От нашей базы спуск ко льду мы проделали очень скоро. Он был нетруден, хотя и крут. Зато, как только мы всту­пили на лед и стали пересекать ледник прямо поперек к ледяной стене, мы увидали, что над этой частью пути придется поработать. Три или четыре гряды белого и моренного льда подымались одна за другой и шли вдоль ледника. Одну за другой приходилось их брать, то по­дымаясь вверх, то спускаясь для того, чтобы опять подыматься на такие же каменные или ледяные глы­бы.

На середине ледника мы остановились под большим камнем на минутку на отдых. Отсюда можно было уже осмотреться и приблизительно ориентироваться в луч­шем пути. Ледяная стена подымалась от нас в расстоянии какого-нибудь полукилометра и была вся отчетливо видна.

Высота, на которой мы находились, была уже четыре тысячи четыреста метров. Если считать высоту ледяной стены в два километра, то плато, на которое мы хотели подняться, лежало, следовательно, на высоте шести тысяч четырехсот метров.

Но откуда начинать штурмовать ледяную стену?

Лев Львович Бархаш указывал следующий путь: пе­ресечь прямо ледник к месту, где ледяная стена образовы­вала собою ребро, резким углом врезавшееся в ледник. Левый склон этого ребра был весь снежный, правый же склон был на некотором пространстве обнаженный, и это была именно та бесснежная часть, о которой говорили Москвин и Недокладов и которую считали наиболее удо­бной для подъема.

По этой бесснежной части, представлявшей собою кру­той подъем по осыпи вперемежку с камнями, можно было подняться приблизительно под уклоном в шестьдесят градусов до трети ледяной стены. Потом приходилось все же перейти на снежную часть и дальше подыматься по снежному, вернее по ледяному склону.

Этот путь предложил Бархаш, а я предложил другой: мне путь по осыпи и скалам не нравился, он был и крут и труден. Я предлагал подойти непосредственно к самой сте­не, к другому ее ребру, где она, сделавши выступ, снова приобретала прежнее направление. Там было не ребро-выступ, а ребро-желоб, и по этому ребру-желобу, гораздо менее крутому и покрытому мягким снегом, можно было бы легче пройти, тем более, что желоб подымался не до трети всей стены, как бесснежная часть стены, а почти до самого верха, до снежного плато. Решили сначала пройти весь ледник и подойти непосредственно к самому подъему, а потом уже выбирать путь. Но как только перешли ледник, — решение явилось как-то само собой: попытаться тут же прямо в лоб подняться по льду к первым скалам и потом по бесснежной части ребра и затем перейти на снежную часть.

Подъем не казался таким трудным, чтобы перед ним отступать. И приблизительно к двенадцати часам мы пе­решли уже ледяной мост, соединявший первые скалы с ледником, и начали смело карабкаться вверх к обледенев­шей каменной осыпи.

Теперь, когда мы были уже непосредственно вблизи ледяной стены и уже по существу начали на нее карабкать­ся, — теперь только можно было оценить и понять реально всю гигантскую громадность этого естественного препят­ствия. В два километра определяли мы раньше на глаз высоту предстоящего подъема, но не представляли от­четливо, что значат эти два километра. Сейчас, когда мы начали карабкаться, мы реально «ощущали» на себе, что это значит. Сначала под нами разверзлись огромные ледя­ные расщелины и пропасти, отделявшие ледяную стену от ледника, и хотя приклеенные морозом к обледенелой поверхности мелкие камешки и песок представляли собою достаточно устойчивую опору для ног, тем не менее очень скоро, по мере того как по этим намерзшим на лед ка­мешкам мы приближались к каменной осыпи, крутизна последней стала настолько ощутительна, что дальше при­шлось двигаться буквально ползком. Только сейчас мы могли реально ощутить и понять всю ту массу труд­ностей, которые предстояли нам в дальнейшем, если подъем не будет отложе или если в дальнейшем при­дется проделать этот подъем не по замерзшей или крепко схваченной морозом почве, а наоборот — по почве оттаяв­шей или покрытой мелким снегом.

В самом опасном месте перехода по ледяному покрову к каменной осыпи мы остановились. Наиболее целесообраз­но было бы здесь надеть кошки, но сейчас их надевать было нельзя. Слишком трудно и опасно было надевать их в том наклонном положении, в котором мы находились. При­шлось переходить это пространство, помогая друг другу. Тут сказалась блестящая техника Церетелли: без ко­шек он лез по скалам, льдинам и трещинам, не уступая лучшему горному козлу. В тоже время он заботливо обду­мывал каждый шаг не только за себя, но и за всех осталь­ных, и всегда можно было быть уверенным, что в самый трудный момент под ногой у меня и у Бархаша ока­жутся во время подсунутыми или его ледоруб или его ру­ка, а в отдельные моменты — его спина и даже голова. Мы поднялись наконец к каменной осыпи, к первым скалам.

В других условиях дальнейшее движение было бы по существу нетрудным. Подъем продолжал быть таким же крутым, но не так уж трудно идти по осыпи, хотя бы и очень крутой, когда впереди видишь скалы, между ними проход и когда ничто не грозит ни справа, ни слева, ни под нога­ми. Даже веревку в таких случаях не приходится приме­нять. Но всех трудностей мы все же не рассчитали. Не успели мы подняться и на пятьдесят метров по бес­снежному пространству, как нас осыпал первый каскад мелких камней. Этот первый каскад шел откуда-то сверху, причем камни хотя и мелкие, не больше трех четвертей дюй­ма в диаметре, шли с большой силой и свистом. Мы прижа­лись к скалам. Дальнейшее движение пришлось продол­жать уже путем перебежки, мы стремились переходить эти открытые пространства как можно скорее, в промежутках от одного каскада до другого. Так мы поднялись еще мет­ров на пятьдесят, после чего уже связались веревкой. Подъем стал еще круче. Камни тоже стали валиться чаще и чаще.

Еще на сто метров поднялись и опять прижались к ска­лам. Нам казалось, что мы уже почти доползли до верхней грани нашего бесснежного подъема, а это означало бы, что мы добрались до трети ребра. Конечно, это было сплошным самообманом. Мы не взошли и на половину подъема. Тем не менее решили послать вперед разведку. Церетелли вы­звался идти. Он отвязался от нас и, держась за скалы, ско­ро перебрался к ближайшей группе утесов, а потом про­пал совсем из виду. В тени большой скалы мы с Барха­том сели ожидать его возвращения. Он вернулся через полчаса. Сообщение его сводилось к следующему.

— Я прошел, — сказал он, — всю часть, которая отде­ляет нас от следующей большой группы скал. После этого начинается картина такого же подъема, как только что пройденная, а потом мы упираемся в такую группу скал, после которой подъема нет. Нужно переходить уже на снег, на ту сторону. Характер пути по той стороне не­известен: может быть, там можно пройти, может быть нель­зя. Во всяком случае путь, который мы выбрали, — это не тот путь, идя которым можно считать, что мы спокойно и наверняка дойдем по цели: нужно искать другой путь, более удобный и более верный.

— А что делать сейчас?

— Сейчас идти вниз. Этот путь выбран неудачно, пойдем искать другой; может быть, удастся подняться по тому пути, о котором говорил вчера Николай Васильевич, по ребру-желобу. Там более пологий спуск, ясно видный до самого конца.

И опять пошла в ход веревка, но теперь вниз идти было легче. Важно было и здесь избежать каскадов мелкого щебня и отдельных крупных камней, которые продолжали постоянно сыпаться сверху.

Когда мы остановились внизу, спустившись назад с тех двухсот метров подъема, которые нами были взяты, было уже около двух часов дня. Снизу мы еще раз осмо­трели пройденный путь. Если он так труден был для нас налегке, то пройти его с тяжелыми рюкзаками за плечами, с запасом провианта, палаткой и спальными мешками было совершенно невозможно.

Стоя внизу у самого подъема, мы изучали теперь дру­гие возможности. Их было четыре. Тремя большими снеж­ными языками ровного фирна, что совершенно исключало возможность камнепада, подымались перед нами теперь склоны. Эти три снежных языка приблизительно метров на сто и на двести в ширину шли вверх под тем же уклоном в шестьдесят и более градусов и наверху уходили в гир­лянду черных скал, так что дальнейшего продвижения не было видно. Подыматься по этим языкам можно было толь­ко в кошках, только на веревке, только очень и очень мед­ленными темпами. В один день можно было, пожалуй, только еле-еле добраться до черных скал. Поэтому все обратили внимание на путь № 4, или то самое ребро-желоб, о котором мы думали. Оно шло вниз гораздо более полого, идти было удобно, но зато сбоку, непосредственно уже с ледяной стены, висели над этим желобом громадные тысяче­пудовые навалы-лавины. Весь вопрос был в том, не пред­ставлял ли собой этот желоб или кулуар, как его назы­вал Бархаш, путь, который облюбовали лавины для своего падения вниз. В этом была вся загвоздка. И все же мы дви­нулись к кулуару № 4.

Новое препятствие встало теперь на пути. Путь к ку­луару от места, где мы стояли, был отрезан огромными тре­щинами, которые опоясывали собою всю нижнюю часть подъема. Чтобы пробраться к кулуару, нужно было сна­чала спуститься вниз, найти какой-нибудь обход этой гигантской трещины и затем уже подыматься к кулуару. На обход трещины ушел еще хороший час, и только к четырем часам мы подошли к началу большого пологого подъема к кулуару. Это было большое фирновое поле, сплошь усеянное следами остатков рассыпавшихся лавин. Но откуда шли эти лавины? Если они шли не по кулуару, тогда «дело было в шляпе». Важно было найти ответ на этот вопрос. Как бы то ни было — путь есть.

Мы сели завтракать, потом долго изучали дорогу среди трещин, стремясь найти такую, по которой можно было бы подойти к началу подъема не тем путем, которым мы шли сегодня утром.

Вся наша забота была теперь только в одном: найти этот обходный путь без трещин.

Страшный шум раздался в этот момент позади нас. Мы оглянулись. О, ужас! Прямо по кулуару № 4 в клубах снежной пыли шла гигантская лавина.

«Вот так фунт!» Намеченный путь оказался путем, кото­рый проделывали именно лавины. Мы снова повесили носы.

Этот путь оказывался, таким образом, также исклю­ченным для восхождения. Правда, еще можно было рассчитывать пройти по этому пути два-три часа в проме­жутках между движением лавины, и на это можно было бы решиться. Но на путь по этому кулуару нам пришлось бы потратить не часы, а дни или по крайней мере полтора дня, — надежда избежать падения лавины отпадала пол­ностью. Единственным выходом было движение ночью, когда лавины прекращают или почти прекращают свое движение. И на этот путь, оказывается, нельзя рассчиты­вать как на путь для восхождения.