Парная линейная регрессия12
* *
Дрожь банджо, саксофонов банды. Все врозь! НАКОНЕЦ ОТКРЫТИЕ БАРОВ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
2
JAZZ-BAND II Мы были джаза лишены. ПАРНАХ ВАЛЕНТИН ЯКОВЛЕВИЧ - поэт, переводчик, историк, путешественник, музыкант, танцор и балетмейстер. Даже для богатой на "синтетических" персонажей эпохи "серебряного века" список впечатляющий. Валентин Парнах, брат известной поэтессы Софии Парнок, родился в Таганроге в 1891 году. В 1915 году выехал во Францию. Путешествовал по Аравии и Палестине, Испании, Египту и Сицилии, искал и изучал следы древней и средневековой еврейской культуры, а в европейских библиотеках и архивах открыл пласт поэзии, загубленной и похороненной испанской инквизицией. В 1922 году вернулся в Россию. Объявление о его прибытии газета "Известия" поместила на первой странице: "В Москву приехал Председатель Парижской палаты поэтов Валентин Парнах, который покажет свои работы в области новой музыки, поэзии и эсксцентрического танца, демонстрировавшиеся с большим успехом в Берлине, Риме, Мадриде, Париже". Парнах тут же попадает в центр внимания артистической Москвы: он сближается с поэтической группой "Московский Парнас", регулярно публикует новационные статьи, выступает в лекциями, ставит танцы в театре Мейерхольда - именно с его приездом у Мейерхольда начинается период биомеханики. Что важно для нашей темы - судя по всему, именно Парнах стал первым человеком, познакомившим российскую публику с новым мировым музыкальным явлением - с джазом. Первые ситихотворные книги Парнаха вышли в Париже, их иллюстрировали Наталия Гончарова и Михаил Ларионов, а одну из них предварял портрет автора работы Пабло Пикассо. Однако дальнейшая жизнь Валентина Парнаха в России сложилась уже не так блестяще. Выпустив еще одну стихотворную книгу и работу по истории инквизиции, он постепенно выпадет из советского художественного и околохудожественного роения. В 1941 году, оказавшись в эвакуации в Чистополе вместе с Мариной Цветаевой, Парнах волею случая становится участником судьбического для Марины (или, вернее, завершающего судьбу) эпизода: он и Цветаева одновременно пытаются устроиться работать за пропитание в литфондовской столовой, и Парнаха, в отличие от Цветаевой, берут - стоять на дверях. Умер Валентин Парнах в 1951 году. О Валентине Парнахе см.: "Джаз-Квадрат" #7 (9) 1998 (Минск)
Он Ахеронт нашел приятней нашей Сены, Харон берет его в свой погребальный чёлн, И столь же выгадать еще один разок,
Ведь лаем он пугал воров и злую тварь, Повадкой, юностью и гордостью прекрасный, Придворные! зачем вы гоните сурово
Зависть, Ненависть, Деньги, Нужда - Эта мука. Обед мой - беда, Но средь ужаса гулких лесов И, терзаясь, шатаясь в бреду,
Скелету черному соломенного стула Со стульями они вовек нерасторжимы. И милостивы к ним Сидения: покорна И так Сидящие, поджав к зубам колени, Не заставляй их встать! Ведь это катастрофа! Идут, и топот ног звучит сильней укоров, У них незримые губительные руки... Сжимая кулаки в засаленных манжетах, Когда суровый сон опустит их забрала, Чернильные цветы, распластанные розы
Я не забуду вас, безумные приманки, Слепое торжество перед началом боя, Я не забуду вас, французские селенья, Цветенье вопреки всем веяньям позора, Не знаю, почему, но вихрь воспоминаний Всё замерло. Но враг в тени таит угрозы. Подарки первых дней, фламандские сирени,
Далеких волн прибой, чужие страны, Всё, наконец, чем это мирозданье Всё без тебя - докучно и постыло,
Как потаенно мчится в беге лет Свидетель - Карфаген. Беги от смуты, О Лиций, отомстят тебе минуты,
Дряхлеет плоть, ржавеет дух железный, Не только кожу сбрасывает змей, Блажен лишь тот, кто кинув средь камней
Но даже пытка не исторгнет стона Прорвав цепь заблуждений, сбросив гнет, Позоря церковь, в славе предстает.
* * В рыжих песках меланхолий * * *
Эй, Ирена! Выходи! Попляши в саду зеленом! У реки
Когда встает луна, Никто в ночь полнолунья Когда встает луна
Парная линейная регрессия
Предварительные расчеты:
Построение таблицы вида
Формулы для расчетов параметров:
При компьютерном подборе использовать встроенную функцию Линейн Оценка тесноты связи: а) коэффициент корреляции При компьютерном подборе использовать встроенную функцию Коррел б) коэффициент эластичности в) коэффициент детерминации Оценка значимости уравнения регрессии в целом: Предварительные расчеты с построением таблицы вида
а) F -критерий Фишера при числе степеней свободы
Если расчетное значение F- критерия больше табличного, нулевая гипотеза об отсутствии значимой связи признаков x и y отклоняется, и делается вывод о существенности этой связи. б) Средняя ошибка аппроксимации
Оценка значимости параметров регрессии: а) Стандартная ошибка параметра a рассчитывается по формуле
б) Стандартная ошибка коэффициента регрессии b рассчитывается по формуле
в) Стандартная ошибка коэффициента корреляции . t -критерий Стъюдента при числе степеней свободы Фактические значения t -статистики: ,,. Если фактическое значение по абсолютной величине превышает табличное, гипотезу о несущественности параметра регрессии можно отклонить, параметр признается значимым. Связь между F -критерием Фишера и t -критерием Стъюдента выражается равенством
Расчет доверительных интервалов для параметров регрессии: Доверительный интервал для параметра a определяется как доверительный интервал для коэффициента регрессииопределяется как При компьютерном анализе использовать в Excel Сервис/Анализ данных/Регрессия. Интервальный прогноз на основе линейного уравнения регрессии: Пусть а) средняя ошибка прогноза
б) доверительный интервал прогноза
Практические рекомендации по выполнению расчетов с помощью табличного редактора MS Excel 12
|
ВАЛЕНТИН ПАРНАХ
Поэт, переводчик, музыкант, танцор, хореограф и зачинатель русского джаза 
Однажды в нэповской суматохе середины 20-х годов в Ленинграде появилась и тут же разошлась книжечка под интригующим заголовком “Джаз”. Ни года, ни издательства не было указано на ней, а лишь “Типография им. Евг. Соколовой на пр. Кр. Командиров”. Под обложкой находился не музыковедческий труд, а всего только перевод романа Ганса Яновица, романа, как бы мы теперь сказали, типично бульварного, к которому непонятным образом прилепилось название сводившего всех с ума музыкального жанра. Один из абзацев романа гласил: “Цыгана, пиликавшего что-то на ухо миру 1914 года, сменил бледный скрипач, отстрадавший четыре года в окопах международного братоубийственного концерна. Но затем появился его брат – шут, человек синкопы, скрипка смерти сменилась саксофоном жизни, барабан палача – четким шагом танцора, пулемет – тактом степера, радикальное омоложение мира – яркой бессмыслицей! Короткая стрижка, короткие юбки, легкие блестящие чулки, легкость нравов. Эпоха нашла своего Оффенбаха. Его имя: Джаз! Таково знамение времени”. Упоминание цыгана и бледного скрипача должно было шевельнуть больные струны в душах старых петербуржцев. Всего каких-нибудь десять лет назад в колоссальном ресторане “Аквариум” (в котором впоследствии расположилась целая ленинградская киностудия) играл роскошный оркестр (как тогда говорили – румынский), а перед ним, в белом фраке, лицом к танцующей публике парил скрипач и дирижер Жорж Буланже, огни отражались в гладких волнах его волос, а маслинные глаза пожирали дам. Но беда упала на прекрасный город, и тот, кого называли “петербургским Штраусом”, одиноко стоял в воротах Летнего сада, с застывшими глазами, в мятом, возможно с чужого плеча, пальто, рядом с когда-то щегольскою, а теперь перевернутою шляпой, и играл уже никому не нужные свои соло. Не осталось и следа от былой его публики, его дамы служили в советских учреждениях, и у них были другие заботы... Новые люди появились на свет, им хотелось улыбаться легким чулкам и нравам, танцевать тустеп и шимми, верить и надеяться. Среди них был человек, открывший джаз для русской публики, впервые написавший это слово по-русски, и весьма прозорливо заглянувший в самую сущность этого культурного феномена. Имя этого человека – Валентин Парнах. <...> В начале было слово. "По-немецки - яц, по-французски - жаз, по-английски - джаз",- было напечатано в 1922 году в Берлине в русскоязычном журнале "Вещь", который издал Илья Эренбург. Подпись - Валентин Парнах. Потом сенсация - в Москву из-за границы приехал Председатель Парижской палаты русских поэтов Валентин Парнах! Его работы уже показывались во многих столицах! Затем прозвучала музыка. 1 октября 1922 года в Москве на Малой Кисловке в ГИТИСе в час дня состоялся первый концерт "Первого в Р.С.Ф.С.Р эксцентрического оркестра - Джаз-Банд Валентина Парнаха. В зале плотно один к одному - вся художественная элита столицы. На сцене - молодые энтузиасты. За роялем - Евгений Габрилович, будущий знаменитый киносценарист. Контрабасист, при помощи ножной педали играющий еще и на большом барабане. Ударник-мим. И мим-Парнах, читающий угловатые стихи, танцующий диковинные танцы под синкопированную музыку. Ураганный успех, повлиявший на Мейерхольда, Мандельштама, Эйзенштейна, отразившийся на персонажах Булгакова и Маяковского. Парнах первым объяснил, что такое джаз, но увидеть описанных им чернокожих кудесников ритма довелось лишь в 1926 году, когда Москву и Ленинград покорила "Негрооперетта", а Москву, Харьков и Одессу - "Джазовые Короли". Первой руководил могущественный Сэм Вудинг. Со вторыми играл непросыхающий Сидней Беше. Резонанс от негров превзошел все ожидания. В Москве Александр Цфасман собрал "АМА-Джаз", в Ленинграде по привезенным из США нотам заиграл "Первый концертный джаз-банд" Леопольда Теплицкого, лекции о джазе и будущем музыки читал музыковед и композитор Иосиф Шиллингер. Следом родились "Джаз-Капелла" Георга Ландсберга и "Теа-Джаз" Леонида Утесова, а российский джаз понес и первую потерю - из командировки в США наш джазовый лектор не вернулся, зато там он заложил основы американской системы джазового образования.<...> Но вернёмся к Валентину Парнаху. <...> Парнах – это не совсем точно. Его отца звали Яков Соломонович Парнох. Была до революции в Таганроге, на углу Иерусалимской улицы и Итальянского переулка аптека Парноха. Семья Якова Соломоновича была похожа на еврейскую только обилием родственников и детей. В Таганроге вообще чтить субботу, кошер и синагогу особо не старались. К аптекарю приходили все – и евреи, и русские, и греки, и хохлы, и армяне. И каждому надо было красиво ответить. Здесь новорожденным не давали ветхозаветных имен, не вдалбливали в них талмуд, в доме говорили по-русски, хотя царила в нем светская культура не только России, но и Европы. Хотите верьте, хотите нет, но в провинциальном аптекарском доме историю и поэзию греков и римлян читали в оригинале, Бодлер и Верлен звучали также без перевода – и французский был как родной. Сына, который родился здесь 27 июня старого стиля (9 июля по новому) 1891 года, назвали Валентином, очевидно, надеясь на его будущее могущество и силу. Но ребячьи забавы не увлекали мальчика. Он часами просиживал в огромной библиотеке отца, отдавая предпочтение классической поэзии, книгам по искусству, истории. Старинные гравюры возбуждали его воображение, он рос поэтически настроенным, мечтательным юношей. Более всего поразило его Моисеево Пятикнижие. В первом же стихотворении, написанном в 9 лет, он совсем не по-детски провозглашает: Моисей, о если б ты увидел Позор народа твоего! Гимназию – ту самую, в которой учился Чехов, – он окончил первым учеником, с золотой медалью, и это дало ему возможность в 1912 году без экзаменов поступить на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, заняв одно из 45 мест, выделенных евреям. Попав в столицу, Валентин сразу же вошел в литературный круг: свои первые стихи он отдал в акмеистский “Гиперборей”, а затем стал сотрудничать в мейерхольдовском журнале “Любовь к трем апельсинам”. Окружавшие его сверстники были уже далеко не новичками на поэтической стезе, но у таганрогского студента сразу прорезался собственный голос и собственная тема. Кстати сказать, след в литературе было суждено оставить и обеим его сестрам, но фамилию отца не сохранил никто: старшая, София – поэтесса и литературный критик – подписывалась Парнок, младшая, родившаяся вместе с Валентином Елизавета, которая потом писала пьесы для детей и стихи про метро и лестницу-чудесницу, стала Тараховской, а сам Валентин решил называться Парнахом, возможно, чтобы звучание фамилии приблизилось к библейскому Фарнаку из колена Завулона. 
<...> Парнах и джаз просто не могли не встретиться. В годы Первой мировой войны державы, союзничающие с Америкой, часто принимали у себя негритянские джаз-банды, ставшие необычайно популярными. Особенно во Франции, где многие считали, что музыка, родившаяся в их бывшей колонии Луизиане, в определенном смысле есть часть национального культурного наследия. Ставки “бедных” негритянских музыкантов порой вдесятеро превышали гонорары ведущих европейских маэстро, о чем, слава Богу, ни тогда, ни потом не докопались будущие красные музыковеды. Джаз только-только вышел на эстраду дансинга, обращаясь к публике, жившей, по сути еще в прошлом веке, то вызывая у нее недоумение, то возмущение, то восторг, выражавшиеся пока еще междометиями и суперлативами. О джазе еще не были высказаны сколь-нибудь серьезные суждения даже в родственной ему англоязычной или франкоязычной среде. Лишь чуткий слух Парнаха находит для этой новой музыки новые слова, новые ритмы, новые небывалые аллитерации, и при этом в казалось бы совсем чуждом этой музыке русском языке: Дрожь банджо, саксофонов банды. Корчи. Карамба! Дребезжа, Цимбалят жадные джаз-банды Фоножар. Взвары язвительней известки, Переменный электрический ток. Озноб. Отскакиванья хлестки. Негр захватил и поволок Неведомых молекул бучи, Нахлобучил На саксофон свой котелок. Он превосходно исковеркал Неслыханный чуб фейерверка. Освобождение от иг! Причудливый, веселый негр Изверг вдруг судороги игр, Подрагиванья новых нег! Все врозь! Минута – музыка вся настежь. Внезапно лопание шин. Грохнулись оземь части Звенящих плоскостей машин. И вдруг – насквозь Автомобильный рожок Вытянутый стальной язык. Вой. Узкий укус. Среди храпа Я с разможженной головой. Жести ожог. Захлопнулся клапан. (М.М.Гингер, 1919) Барабанные брейки, бряцание тарелок, лязг диссонансных аккордов, ритмы и синкопы джаза врываются в его стихи: Взметай, Топ Ринулся, мир уязвив, Рэгтайм, Сноп, Взвив Дробящихся, слепящих, взрывчатых синкоп! Все, господа! На дворе только 19-й год, оборона Царицына, никто в России еще джаза не слышал, а лексика для джазовых критиков уже готова. Знакомство с негритянским джазом стало поворотным моментом в парижской жизни Валентина Парнаха и круга его друзей. Стихотворение 1922 года, названное “Джаз-банд”, посвящено Ладо Гудиашвили. <...> На рубеже 10-х и 20-х годов сенсацией стал ансамбль “Джазовые короли Луиса Митчелла”. В парижские “Казино де Пари” и “Трокадеро”, где выступали “Короли”, попасть было почти невозможно. В июле 1921 года в “Трокадеро” приходит Парнах. Короли Митчелла потрясли его. Тогда, наверное, и родились и стихи, и посвящение. Но не только. В первом номере издаваемого Ильей Эренбургом и Эль Лисицким в Берлине журнала “Вещь” Парнах публикует первую заметку о джазе на русском языке. Первым написав слово “джаз” по-русски, Парнах дал нам, кстати, не совсем верную его транслитерацию – вернее было бы “джез”. Ну да Бог с ним. Намного примечательней орфографии попытка Парнаха объяснить джаз как культурный феномен. <...> Голова шла кругом от новых ошеломляющих идей. Где воплотить их? Только не здесь – в деморализованной, угарной Европе, где цензура вырезает страницы из книг. Только в Советской России, возникшей на месте ненавистной царской, там, где теперь полыхает заря новой эпохи, где подлинная свобода. Домой, домой!! И лишь окончилась гражданская война и открылось сообщение с Москвой, Парнах закупил полную экипировку для джаз-банда – банджо, саксофон, целую ударную установку с ножной педалью (это тогда была последняя новинка, дорогая и очень редкая), наборы сурдин, всяческие диковинные шумовые инструменты, сел в пустой вагон и поехал из Парижа в Р.С.Ф.С.Р. 
<...> В конце августа 1922 года в газете “Известия” появилось таинственное объявление: “В Москву приехал Валентин Парнах, председатель парижской “Палаты поэтов”. В ближайшее время Парнах покажет свои работы в области эксцентрического танца; работы эти уже демонстрировались в Париже, Берлине, Мадриде и Риме”. Ну чем не явление Воланда? Приезд Парнаха вызвал в Москве сенсацию. От него узнавали последние новости о мировом кино, поэзии, театре, танцах, музыке. Он выступает с докладами, его статьи выходят одна за другой, чуть ли не еженедельно. Известный писатель и кинодраматург Евгений Габрилович хорошо помнит свои первые впечатления от появившегося в Москве Парнаха: – Это был, как мне кажется, истый “бульвардье”, человек парижских бульваров, человек, влюбленный в Париж, во французскую поэзию того времени. Друг Аполлинера, Кокто, литератор, интересовавшийся Джойсом. Личность высокообразованная, с огромным вкусом. Он был увлечен послевоенной французской (да и русской тоже) живописью, был большим знатоком ее. Короче, это был пропагандист и поклонник всего, что в начале 20-х было современным и авангардным. Человек необычайно любознательный, он путешествовал по миру, жил в Сирии и на Ближнем Востоке. Впечатление от статей и речей Парнаха было ошеломляющим. Они открывали новые горизонты. <...> В статье “Мимический оркестр” Парнах описывает игру джаз-банда советским читателям, никогда не видевшим, не слышавшим джаза, да и слова-то такого еще не знавшим: “Барабанщик – Jass-Band`ист непрерывно пружинно подскакивает на стуле. Производит сидячие движения-покачивания араба, едущего на верблюде. Истуканизируется. Упругий манекен. Пружинный зад. Подбрасывает и ловит во время игры барабанные палочки. Перекрещивает их. Вбирает-ввинчивает голову в плечи. Прерывно выкидывает обратно. Сидя, спотыкается выразительным плечом. Нацеливается – ударяет палочкой в гонг, обрушиваясь корпусом, выгибая кисть. Взмах-прицел – острый крюк. Бегло взвинчивает хрипучку или ладонью ударяет в автомобильный рожок. Саксофонист вздымает свою трубу, пронзающую узким противозвучием напор синкоп <...> Поворачивает его во все стороны. Внезапно нахлобучивает на него свой котелок <...> Пианист иронически-вдохновенно закидывает голову <...> корпус пианиста-негра откинут назад. Плечи достигают максимума выразительности. Одно плечо выкидывается вперед, обрушивается. Кисти рук и пальцы орудуют в лад учащенно-прерывным темпам, пальцы ерзают по клавиатуре. Мгновенные прикосновения к ней соответствуют взрывам молекул музыки <...> Отточенная иероглифика мимического оркестра открывает прогрессии новых чувствований, среди них – новый пафос, веселье, иронию, новую нежность” <..> Парнаха поселили в левом флигеле Дома Герцена в проходной комнате рядом с комнатой Мандельштама. Там было как бы писательское общежитие. На джаз-бандский инструментарий, выставленный в комнате Парнаха, все ходят смотреть как на чудо. Рассматривают и передают из рук в руки всяческие трещотки и трещоточки, барабаны и барабанчики, свистки и свисточки. Особенно поражает и названием и звуком флексатон – издающий глиссандирующий, вибрирующий тон, с удивительным носовым прононсом, как у насморочной певицы. Кто-то пробует взять несколько звуков, садятся к роялю и пытаются сыграть что-то из привезенных “новейших номеров джаз-бандской литературы”. Парнах суетится вокруг, радуется: Пожалуйста, друзья мои, прошу вас, это все для вас! К Парнаху подводят невысокого юношу, он играл на рояле у кого-то в гостях, всем понравилось. Валентин Яковлевич великодушно обнаруживает в его игре “парижскую непринужденность”. Юноша тоже вырос в провинции, домой ходила учительница, ноты читает с трудом, но бойко подбирает. Так состоялось знакомство с Евгением Габриловичем. Игру на барабанах и шумовых инструментах быстро осваивает одаренный художник и актер Александр Костомолоцкий, очень подвижный, мимически острый. Вот только играть Костомолоцкому почему-то удобнее не барабанными палочками, а ксилофонными “козьими ножками”. То ли Парнах не купил этих палочек в Париже, то ли купил, да мало, то ли они куда на глазах пропали. Зато отыскался саксофонист, бывший полковой музыкантский воспитанник Мечислав Капрович. Не знают только, куда деть барабан с ножной педалью. Видимо, Парнах не запомнил, кто из музыкантов должен на этой штуке играть, а Jass-Band`исту Костомолоцкому показалось сложным и неестественным выбивать разные ритмы руками и ногами. Этого не может быть – решили все и поручили оперировать ножной педалью контрабасисту Сергею Тизенгайзену: все равно он такт ногой отбивает! Так что история джазового исполнительства началась у нас с этого маленького открытия. Слепо не подражали. Не исключено, что другой собственной догадкой было загримировать белилами лицо барабанщика, обрядить его в широкий пиджак, повязать на шее огромный бант и усадить перед ансамблем, чтобы всё внимание было на него. Костомолоцкий прекрасно вошел в эту роль, и стал именоваться “ударник-мим”. И начались репетиции, спешно готовилась премьера. Что репетировали? Во-первых, много нот привез с собой Парнах. Во вторых, репертуар подсказывал Габрилович, оказавшийся опытным тап`ром. – Откуда я брал репертуар?– много лет спустя размышлял Евгений Иосифович. И вспоминал: “Пластинок не было, нот тоже почти не было. Но иногда на обложках нот романсов издатели, для завлечения, для рекламы, помещали начальные строчки популярных тем <...> Эти мелодии, чаще всего не доведенные до конца, где-либо на восьмом-девятом такте оборванные, я пытался дальше как-то обрабатывать на свой лад”. Месяца не прорепетировали, а Парнах уже стал искать случая выступить. И решил первое выступление нового невиданного и неслыханного коллектива провести в открывающемся после большого ремонта зале Государственного института театрального искусства (М.Кисловка 4, бывшая Филармония). Этот концерт состоялся в час пополудни в воскресенье 1 октября 1922 года и стал днем рождения советского джаза. Билеты стоили от полутора до десяти миллионов рублей. На афише значилось: “Первый в Р.С.Ф.С.Р. эксцентрический оркестр – джаз-банд Валентина Парнаха”. В декабре состоялся второй концерт, на этот раз в Доме печати (теперь Дом журналиста). Участник этого концерта Евгений Габрилович так вспоминал о нем в своих мемуарах: “Зал дома, видавший многое на своем веку, был переполнен. Парнах прочел ученую лекцию о джаз-банде, потом с грехом пополам сыграли джазовые мелодии. Когда же сам Парнах исполнил страннейший танец “Жирафовидный истукан”, восторг достиг ураганной силы. И среди тех, кто яростно бил в ладоши и взывал “еще”, был Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Он тут же предложил Парнаху организовать джаз-банд для спектакля, который тогда репетировался”. “Что у Парнаха было абсолютно оригинально и неповторимо – это танцы,– добавляет к этому Габрилович.– Он, безусловно, выдающийся хореограф <...> Как выглядел, к примеру, его танец “Жирафовидный истукан”? Это были движения вдоль и вглубь сцены – с размеренными механическими подергиваниями. В определенный момент он падал на пол и продолжал свой танец, уже лежа на спине и дергая в воздухе ногами. Он был одет в черный костюм. Грим, белая манишка, галстук”. Остальное описано в стихах Парнаха: Свой дух подъяв, остервенев, Я грохнусь среди танца о пол. Я стройно ребрами затопал И – сконцентрированный гнев – Запнусь. Внезапных пневм нажимы. Забиться. Навзничь и плашмя. Оркестр и кость нерасторжимы. Я вскидываюсь. И стремя Форм нерешенные задачи, Являю новизну фигур, Рванусь. Полтела. Систр. Лежачий, Взрывая ноты, побегу. (“Лежачий танец”, 1920, Севилья) Джаз-банд Парнаха с успехом участвовал в мейерхольдовских постановках “Великодушный рогоносец” и “Д.Е.”, играя по ходу “популярные фокстротты и шимми”. “Театр Мейерхольда,– вспоминает Габрилович,– выступал в старом опереточном театре Зона (теперь в перестроенном виде это Концертный зал имени Чайковского), в нем были так называемые “аванложи”, к которым был добавлен настил. Туда и был помещен наш джаз-оркестр, который время от времени играл. Как только мы “врубались” в действие, весь зал оборачивался в нашу сторону и внимательно слушал. Звучание по тем временам было совершенно необычным. Труба с сурдиной, саксофон, всяческие барабаны и звоночки – все это кажется сегодня таким наивным, а ведь производило огромное впечатление!”. В этих спектаклях Парнах блеснул и как хореограф: группа артистов театра, в том числе Мария Бабанова, Лев Свердлин, Александр Костомолоцкий исполнила в его постановке им же придуманные танцы “Жирафовидный истукан” и “Этажи иероглифов”. Уж не отсюда ли пошла знаменитая биомеханика Мейерхольда, недавнего теоретика статичного театра, кинувшегося развивать теорию “театра взбесившейся действительности”? Кстати, страшноватенький термин “биомеханика”, с которого начался театр XX века, появился в том же роковом 1922 году. А действительность и впрямь всбесилась. В другом спектакле “Человек-масса” Парнах поставил для молодого Игоря Ильинского “Танец банкиров на бирже”, но, по замыслу постановщиков, без заграничной музыки. “Музыку для пьесы, – сообщала печать, – пишет тов. Карташев”. Видимо, товарищ проверенный, с классовым чутьем, и перед музыкой не робевший. Парнах едва не становится учителем модных танцев. Он обучает фокстроту, кэйк-уоку, шимми, уан-степу и другим современным танцам молодого Сергея Эйзенштейна и других актеров в студии московского Пролеткульта. Его учеников расхватывают другие – начинается эпидемия уроков современных танцев и манер. Видимо, в этом стремлении догнать время было что-то комичное, едко подмеченное Владимиром Маяковским и воплощенное в “Клопе” в сценах Баяна с Присыпкиным, кстати тоже обутым в ненавистные лакированные туфли. Тенью в комедии проходит некий неизвестно что написавший поэт: “Знаменитый он теперь очень – молодежь обучает. Кого стихам, кого пению, кого танцам, кого так... деньги занимать”. Декларации Парнаха не были, разумеется, приняты единогласно. Но спокойной реакции не было. Тот, кто принял их, принял восторженно. Вот фразы из статей: Ура джаз-банду! Он наш, он дитя нашего века! Ура эксцентрическим танцам! Они придут на смену классическому балету, ставшему символом ретроградской помещичьей России! Долой старое искусство, воспитывавшее неврастеников! Да здравствует зрелище, лишенное психологизма! Ура новому искусству, искусству сбросившего оковы пролетариата! Возможно, интеллектуалы слегка подыгрывали люмпенам, и вслед за театральным музыкальный мир также в целом доброжелательно встретил начинание Парнаха. Сам Николай Малько, виднейший профессор, дирижер, светило, положительно отозвался о Парнахе, оговорившись, правда, что кое-кто в консерватории возмущен. Но были и такие, кто искренне почувствовал здоровое зерно в джазе, и вслед за Малько предрек благотворное влияние нового жанра на танцевальную музыку, песню, на композиторскую и оркестровую технику. Одним из таких был Михаил Фабианович Гнесин. Почти одновременно с Парнахом он посетил Палестину в поисках корней культуры, да и с целью изучения музыки Востока. Встретились они уже в Москве, в мейерхольдовской студии, где Гнесин делал ритмические партитуры для чтения стихов. Музыкант и археолог в одном лице, Михаил Фабианович быстро нашел с Парнахом общий язык. Парнах подарил ему стихи с дарственной надписью, которые хранятся в Театральной библиотеке. Джаз-банд Парнаха можно было услышать и за пределами мейерхольдовского театра. В апреле 1923 года он дал концерт в Ассоциации художников, поэтов, актеров и музыкантов “Странствующий энтузиаст”. Много шуму наделало его выступление 1 мая того же года в карнавальном шествии на Сельскохозяйственной выставке (там, где теперь ЦПКиО им. Горького). “Джаз-банд впервые участвовал в государственных торжествах, чего до сих пор не было на Западе”,– со знанием дела комментировала прилежная советская печать это событие. Летом 1924 года тот же оркестрик играл для делегатов V конгресса Коминтерна, исполнив, наряду с боевиками “Japanese Sandman” Ричарда Уайтинга, “Fоr Me And My Gal” Джорджа Мейера, “Chong” Харолда Уикса, популярной песенки “Sunflower” еще и фрагменты из музыки Дариуса Мийо к балету Жана Кокто “Бык на крыше” – сочинения достаточно сложного, требующего солидного исполнительского мастерства. Чрезвычайно характерен выбор Парнахом именно этого последнего произведения, которое потом более полувека у нас не исполнялось и которое, по авторитетнейшему мнению Валентины Джозефовны Конен, “пронизывает синтез европейского и вне-европейского”. Что и говорить, Парнах был фантастически прозорлив. <...> Слов нет, Валентин Парнах – фигура колоритнейшая, но не только своей незаурядностью притягивает он. Самое большое свое открытие он совершил мимоходом, а самый яркий след оставил совсем не там, где собирался. Так могло случиться потому, что он вступил в жизнь с огромными ресурсами талантов, знаний и намерений, с незаурядным этическим потенциалом, естественным в среде российской интеллигенции. И все же меня не покидает ощущение, что он многое еще не досказал, не доосуществил, просто не взялся за многое из того, на что был способен. Не подал руки. И все перекосилось, сломалось, изуродовалось в его жизни. Ибо, когда погибает лучшее, оно становится особенно отвратительным. Судьба Парнаха стала одной из трагических судеб XX века, красные колеса истории которого прокатились по людским морям, в первую очередь размозжив тонких, хрупких, талантливых мальчиков с устремленным взглядом и гордо закинутой головой. А может быть, XX век и ни причем. “Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны”. Это слова Пушкина. © Алексей Баташев Отрывки из повести "Египетский поворот". 15 (27) июля 1891 года — 29 января 1951 года
; 
; 
; 
; 
;
; 
.
, 
.
, или 
;
;
.
и 
и уровне значимости 0,05 смотреть в таблице. Расчетное значение критерия:
.
.
, где 
.
.
рассчитывается по формуле
и уровне значимости 0,05 смотреть в таблице.
.
;
.
– прогнозное значение факторного признака; 
– точечный прогноз результативного признака. Тогда
:
;
.
