Локализация функций в мозгу: король мертв, да здравствует король?
Романтические времена, когда психические функции благодаря на-блюдениям тех лет как-то чудесно и стройно находили себе приста-нище в определенных зонах мозга, а потом еще и «прописались» в правом или в левом его полушариях, — прошли.
Нобелевская премия за изучение функциональной асимметрии мозга человека была вручена Роджеру Сперри с коллегами в 1981 го-ду, и интерес к этой теме вышел за пределы нейрофизиологии и медицины: диалог полушарий стал восприниматься как модель культуры и метафора в бахтинском смысле. Модная тогда идея би-нарности (правое—левое, дискретное—континуальное, логическое— метафорическое, черное—белое, «сырое—вареное», «верх—низ», Запад—Восток, алфавит—иероглифика, арифметика—геометрия, язык—эмоции… список длинный) как бы получила материальный субстрат в виде реципрокно сосуществующих полушарий мозга, на-ходящихся в постоянном непростом диалоге двух соседей, рожден-ных жить вместе. Этот тандем как-то уживался, толерантно сводя и примиряя — с помощью corpus callosum — разные когнитивные сти-ли, даже разные цивилизации… Так и говорили: «правополушарная культура — искусство и Восток», «левополушарная культура — на-ука и Запад»… История культуры готова была разместиться на оси от правополушарных «примитивных» до левополушарных «совре-менных»… Основания для этого были, и в приведенных здесь ста-тьях примеры таких фактов показаны. Стоит, однако, вспомнить, что Ю. М. Лотман, так увлеченный метафорой внутримозгового диа-лога, весьма резко обрывал учеников, стремившихся нарисовать на доске таблицу из двух столбцов, куда как-то подозрительно просто упаковывались европейские жанры и стили (всякому понятно, что можно привести десятки противоречащих примеров на любом этапе развития культуры или в выявлении общей тенденции).
С тех пор многое изменилось, хотя сама модель продолжает раз-виваться, несмотря на иные контексты и методы исследований. Очень интересное представление различий в право- и левополушар-ных когнитивных механизмах развивает, например, В. К. Финн. Это не только новый шаг в осмыслении таких различий (нарушается привычная ось «логика—интуиция»; см. пионерские работы [Ива-нов 1978; Маслов, 1983; Спрингер, Дейч, 1983]), но и в упорядочении самих координат познавательных процессов и их моделирования в системах «очеловеченного» искусственного интеллекта. Формули-руя принципы структурной когнитологии, Финн противопоставляет, например, такие факторы, как изоморфизм структур данных и ло-гическое противоречие («левое») и аналогия и исследовательский парадокс («правое»). Он приходит к выводу, что, помимо интеллек-туальных способностей «левого» и «правого» типа, существуют и способности интегративного типа: например, к целеполаганию, от-бору знаний, созданию целостной картины, объединяющей знания, способность к коррекции теории и поведения в условиях изменения ситуаций и знаний [Финн 2009]. Из этого следует, что разные языки мышления не так уж непереводимы, и есть что-то вроде пиджинов… Речь идет о том, чтобы, как формулирует это Менский [2004], пе-ребросить мост между естественно-научной и гуманитарной культу-рами. Очень важными для осмысления различий и взаимодополни-тельности культуроспецифичных, в том числе и этнических, типов познания [Александров, Александрова 2009, 2010] являются иссле-дования на стыке наук, и сознание является одновременно элемен-том физики, нейрофизиологии и психологии.
Взгляды на мозговые механизмы высших психических функций
с самого начала менялись волнообразно: то считалось, что психикой управляет весь мозг, то — когда Брока и Вернике описали пациентов
с очаговыми поражениями левого полушария — у вербального язы-ка оказался вполне определенный дом из двух специализированных отсеков — для восприятия и для говорения. Сразу появилось множе-ство свидетельств того, что и другие виды психической деятельности имеют свои места, а мозг стал изображаться как лоскутное одеяло, где размещались счет, чтение, альтруизм, дружба, надежда, любве-обильность, самооценка и креативность, человечность и твердость…
Естественно, основания для таких выводов поступали из медици-ны, и все это была правда. Но не вся правда, как оказалось, когда по-явились способы исследовать мозговую активность объективными инструментальными методами, начиная с ЭЭГ (а теперь и магнит-ной ЭЭГ) и метода вызванных потенциалов и заканчивая томогра-фиями — позитронно-эмиссионной и функциональной, основанной
на анализе магнитного резонанса во время выполнения когнитив-ных задач. Разрешающая способность этих и других современных методов картирования мозга, а также появление тонких поведенче-ских методик (например, приборов, фиксирующих микродвижения глаз — саккады) дали возможность подробно регистрировать физи-ологические процессы, обеспечивающие память, внимание и обра-ботку разных типов информации.
Эти данные, количество которых огромно, показывают совсем другую картину: в любой деятельности, кроме разве что самой про-стой механической (и то я в этом сомневаюсь), принимают участие многие отделы мозга, и не только каждый делает свою часть рабо-ты, но, самоорганизуясь, они составляют хорошо слаженный ан-самбль. Музыкальная метафора — мозг как оркестр — мне кажется правильной. Ее можно и развить: все «музыканты» живут по своим адресам (и в этом смысле идея локализации не дискредитирована), но когда появляется общая задача, те, кто может и должен ее выпол-нять, соединяются друг с другом, «съезжаясь на jam-session», где и ведут себя как диктуют правила джаза — у них нет нот, нет дириже-ра и многие из них никогда не встречались раньше, но они настраи-ваются и импровизируют. А потом разъезжаются по домам… Конеч-но, это звучит слишком просто, но общая идея, как я думаю, такова (о процессах такого рода писали Анохин и Хебб еще в середине про-шлого века).
Фактически все высшие психические функции ассоциировались в конце XIX и в первой половине XX века с левой половиной моз-га (почему она и стала называться доминантной), правой же сна-чала отводились только эмоции и кое-какие зрительные функции. Однако и тогда были внимательные и беспристрастные исследовате-ли: например, Х. Джексон не только заметил, но и опубликовал свои наблюдения о том, что разные аспекты речи управляются разными полушариями мозга (это, впрочем, не произвело никакого впечат-ления на научную общественность и было оценено десятилетиями позже). Одним словом, началась эра изучения специализации по-лушарий, которая в совсем ином плане продолжается и сейчас, хо-тя мода на бинарность давно прошла. Параллельно не забываются и иные варианты локализации функций, что в основном имеет отно-шение к клиническим приложениям.
Считается, что генетические события привели к специализации полушарий и это сделало нас людьми, так как левое полушарие взяло на себя языковые функции, что имело далекоидущие для антропоге-неза последствия (включая шизофрению, при которой полушарный баланс еще больше расшатан; см. работы Т. Crow). Но это лишь одна
из точек зрения, и подходить к этому надо аккуратно. В последние годы появилось много прекрасных исследований, обсуждающих сам статус асимметрии мозга, например то, является ли языковое разви-тие причиной или следствием церебральной асимметрии.
Традиционно считается, что нарушение доминантности лево-го полушария приводит к аномалиям овладения языком, иногда не компенсируемому. Механизмы этого мало изучены, хотя данные мозгового картирования делают связь между латерализацией (рас-пределением функций между полушариями) и языковым дефици-том очевидной. Непонятно также, как связаны генетически обу-словленная атипичная латерализация языка и патология развития. В только что вышедшей работе [Bishop 2013] рассматривается во-прос о том, есть ли гены, вызывающие такие аномалии, и что именно они кодируют. Подчеркивается также, что церебральная латерали-зация не является стабильной характеристикой (мы писали об этом много лет назад: она меняется не только с возрастом, но и с состоя-нием, например в результате дисбаланса гормонального фона, с ти-пом задачи и т. д.). Не утихает интерес к соотнесению полушарной доминантности с когнитивными стилями и т. п.
Настало время определить, что и зачем мы хотим найти в моз-гу в связи с языком и сознанием. Вопрос не так банален, как кажет-ся на первый взгляд. Хотим ли мы найти места, где происходят некие события? Как можно больше мест и как можно детальнее их прописать? Зачем? Чтобы воспроизвести «лоскутное одеяло» с ис-пользованием самых современных, дорогих и изощренных прибо-ров — так сказать, ремейк? Прикладная цель понятна (полезно для диагностики), но не оправдана по уже описанным причинам: ло-кальные «адреса» есть только у очень простых действий и объектов, все остальное — мультиагентно, динамично, зависит от множества факторов и никогда не повторяется. Может быть, мы хотим увидеть процессы, их этапы и стадии? Мало того что очень трудно избавить-ся от параллельности происходящих в мозгу событий, не очевидно другое и главное — зачем видеть эти процессы? Первое, что прихо-дит в голову: чтобы узнать, как это происходит, и чтобы попробовать это повторить в искусственных системах. Это опять прикладная за-дача. Ни «адреса», ни «пути» к этим адресам никак не спасают нас от дуализма — классической психофизической проблемы соотноше-ния сознания и тела (the mind-body problem). Исследуя сознание и его проявления в различных языках мышления, в том числе в языке вербальном, мы не можем обойти проблему ментальной каузации — необходимости объяснить, как идеальное и материальное воздей-ствуют друг на друга. Как было сказано в предисловии к этой книге,
«умеренно удовлетворительная», по словам Шрёдингера, картина мира была достигнута высокой ценой: за счет удаления из нее нас как мыслящих субъектов. Если сознание и его следствия исключены из физической картины мира, то что мы ищем в мозгу? «Настоящий ученый» уверен, что физическое выше рангом, чем ментальное, и не сомневается, что рано или поздно ментальное будет до него редуци-ровано; в этом случае «адреса» и «пути» в мозгу пригодятся. Я так не думаю: надежда на то, что магистральная наука подойдет к этому без консерватизма, что таким образом физический универсум переста-нет быть для нее герметичным, как бы забывшим, что есть еще мен-тальные, духовные измерения, призрачна, по крайней мере в ньюто-новском мире.
И, кажется, кот думает так же…
|
