Материал к семинару. Каждая историческая эпоха отличается своим «видением» мира, свойственным ей представлениями о природеКаждая историческая эпоха отличается своим «видением» мира, свойственным ей представлениями о природе, человеке, обществе и культуре. Совокупность этих представлений воплощается в искусстве, сохраняясь впоследствии как художественный образ, специфичный для данной эпохи и определяющий неповторимый культурно-исторический тип. Ряд параметров, характеризующих основные типы европейской культуры новой эры, указан в таблице. Используя таблицу, определите, к какому типу европейской культуры относятся приведенные далее тексты. Текст 1. Полоцкий князь Константин, нарицаемый Безруким, собираясь укорить у себя на пиру за что-то своего тиуна, сказал при всех епископу: «Владыко, где быти тиуну на том свете?» Епископ Семен отвечал: «Где и князю!» Князь же, рассердившись, молвит епископу: «Тиун неправедно судит, мзду имеет, людей продает, мучит, лихое все деет, а я что делаю?» И рече епископ: «Если будет князь добр, богобоязнен и людей бережет, правду любит, то выбирает тиуном или другим начальником человека доброго и богобоязненного, исполненного страха божиего, разумного, праведного, творящего все по законам божиим и судить умеющего. Тогда князь – в рай, и тиун – в рай. Если же князь лишен страха божия, христиан не бережет, сирот не милует, вдовиц не жалеет, то ставит тиуном человека злого, бога не боящегося, закона божьего не знающего, судить не умеющего, только для того, чтобы добывал князю имущество, а людей не щадил. Как взбесившегося человека напустил на людей, вручив ему меч, – так и князь, дав власть злому человеку, губит людей. Тут и князь – в ад, и тиун с ним – в ад!»
Текст 2.... Так, из истории одной, рожденной швабской стариной, поведал Гартман ныне о юном господине: Он был красив, изыскан, смел он недостатков не имел, нет, люди в нем приметили одни лишь добродетели. Ничем судьбой не обделен, Высокороден, щедр, умен, Богат и, как известно, прославлен повсеместно, – он всем богатствам предпочесть мог незапятнанную честь и неподкупность совести, как явствует из повести... ... Итак, продолжим наш рассказ. Был Генрих верности алмаз, зерцало чистой радости, венец беспечной младости, корона скромности святой в соединеньи с добротой, щит и опора слабым... Текст 3.... Тристан играл в шахматы с Изольдой, и стояла в ту пору нестерпимая жара, захотел он пить и попросил вина. Гувернал и Бранжьена пошли за вином, и попался им на глаза кувшин с любовным напитком, что стоял среди других серебряных сосудов. И взяли они его по ошибке... Оно в самом деле было вином, но было к нему подмешано колдовское зелье. И Тристан осушил полную чашу и приказал, чтобы налили этого вина Изольде. Ей подали чашу, и она выпила... Так ступили они на путь, с которого не сойти им вовеки, ибо выпили собственную погибель и смерть.... Ибо не успели они осушить чашу, как взглянули друг на друга и остолбенели и забыли то, что делали раньше. Тристан думает об Изольде, Изольда о Тристане, и не вспоминают они о короле Марке... Тристан любит Изольду, и ей это в радость, ибо кому, как не этому прекраснейшему из рыцарей, могла она подарить свою любовь?... И говорит он себе, что не было еще рыцаря счастливей его, ибо он любим самой прекрасной девушкой на свете. Текст 4. Прекрасная заря вечерняя воссияла на кротком голубом небе. Румяные лучи ее озлащали крепкие зубцы высоких башен града Турова и цветные кровли теремов князя Любослава. Игривый ветерок, резвясь в пространстве воздушном, колебал листья кедров высоких, спускался на розу благовонную и роскошно отдыхал в объятиях царицы цветов прелестных; вся природа, увеселяющаяся дневными трудами своими, простирала длани к вожделенному успокоению; один князь Любослав, подобно камню, ударом грома вседробящего отторженному от горной вершины, сидел у корня древнего дуба в глубоком безмолвии. Мрачное чело его подобно угрюмому холму, покрытому туманом осени дождливой, взоры его кидали молнии суровые, дыхание груди раздавалось окрест, как стон ветра в утлой гробнице безбожного! В пасмурном отдалении стояли погруженные в уныние два оруженосца князевы... Любослав восклонился на руку, поднял очи свои и воззвал к небу, звездами цветущему: «Почто, месяц любезный, так кротко помаваешь ты жемчужными власами, и вы, звезды сребристые, пускаете трепещущие искры над главою моею! Прелести ваши способны вливать в душу смертного радости живящие, но Любослав чужд всего, что называется радостью, в обширной стране своей он есть узник горести и томления...» Текст 5. История двух благородных влюбленных Давно уже в беседе с вами обещал я записать для вас одну не раз слышанную мною трогательную веронскую новеллу, и вот теперь пришло время изложить ее кратко, дабы обещанное мною не осталось пустым звуком. Да и к тому же мне, человеку несчастному, делами несчастных влюбленных, о которых повествует сия новелла, заниматься вполне пристало; и вполне пристало отослать ее к вашей добродетели, дабы вы, хотя и будучи известны среди прекрасных женщин, вам подобных, мудрейшая, могли прочитав ее, еще яснее понять, сколь рискованны и опасны любовные стези, сколь жалостна и гибельна доля несчастных влюбленных, ведомых Амуром. Охотно шлю я эти страницы вашей красе, прибывая в надежде, что, как я уже твердо про себя решил, станут они последним моим трудом в подобном роде и что отныне перестанет наконец строчить неумелое мое перо, дабы впредь не быть больше притчей во языцех. Вы же, пристань всех доблестей, красот и добродетелей, станете таковой и для утлого челна моего воображения, который, хотя и обремененный невежеством, но подгоняемый Амуром, избороздил немало мелких поэтических вод, прежде чем ему, завершившему свои блуждания, настала пора убрать снасти, отдав паруса, весла и руль другим, кто с большим умением и под более счастливой звездой в том же море плавает, а самому спокойно причалить к вашему берегу. Примите же мою новеллу, госпожа, в сих одеждах, ей приличествующих, и прочтите ее благосклонно за прекрасную, по моему разумению, и столь жалостную фабулу, а также из снисхождения к этой нежной дружбе, что связывает с вашей персоной того, кто пишет сии строки и с неизменным почтением вам себя препоручает... Итак...проживали в Вероне при упомянутом государе вышеназванные (Монтекки и Капулетти) благороднейшие семейства, богаты доблестными мужами и сокровищами, ниспосланными им в равной степени небом, природой и Фортуной. Между ними, как это часто бывает среди богатых семейств, царила по какой-то неизвестной причине жесточайшая вражда...
Текст 6. «Жажда меня томила, я остановился подле одной хижины, на берегу чистого ручья и, видя молодого пастуха, у дверей сидящего, попросил у него стакан... Он... бросился в свой домик и вынес чашку. «Она чиста» – сказал он. Я взял чашку, и если бы не побоялся пролить воды, то, конечно бы, обнял добродушного пастуха с таким чувством, с каким обнимает брат брата; столь любезен казался он мне в ту минуту! Для чего мы не родились в те времена, когда все люди были пастухами и братьями! Я с радостью отказался бы от многих удобностей жизни, которыми мы обязаны просвещению дней наших, чтобы возвратиться в первобытное состояние человека. Всеми истинными удовольствиями – теми, в которых участвует сердце и которые нас подлинно счастливыми делают, – наслаждались люди и тогда, и еще более, нежели ныне, более наслаждались они любовью... более наслаждались дружбою, более — красотами природы. Теперь жилище и одежда наши покойнее: но покойнее ли сердце? Ах, нет!»
Текст 7. Мой портрет Когда в толпе ты встретишь человека, Который наг,[1] Чей лоб мрачней туманного Казбека, Неровен шаг, Кого власы подняты в беспорядке, Кто вопия, Всегда дрожит в нервическом припадке, Знай: это я! Кого язвят со злостью вечно новой, Из рода в род, С кого толпа венец его лавровый безумно рвет, Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, Знай: это я!.. В моих устах спокойная улыбка, В груди змея!
Текст 8. Одобренное благосклонным вниманием почтенных посетителей рассуждение о любви к Отечеству вдохнуло мысль покуситься на опыт такого же сочинения о достоинстве государственного человека, для того что он более других сограждан должен быть одушевлен, движим и руководствован сею благородную страстию. Он должен любовью к Отечеству жить, вливать ее в своих подчиненных и быть примером в ней всему государству... Теперь в спокойном положении, елико в силах, с пристойною обдумчивостью собрал все те искры в одну совокупность, и при старости моей по опытам составлю идеал или мысленный образ государственного человека... Не того любимца монарха, который близок к его сердцу, обладает его склонностями, имеет редкий и завидный случай разливать его благодеяния, приобретая себе друзей, ежели их тем приобрести можно. Не того расторопного царедворца, который по званию своему лично обязан угождать государю... Не того царского письмоводца, трудящегося таинственно во внутренних его чертогах... Нет, но того открытого, обнародованного деловца, который удостоен заседать с ним в советах... Словом, я хочу описать посредника между троном и народом, изъяснить достоинство государственного человека, министра или правителя... Вот его качества: он благочестив и с детства наполнен страхом Божиим, яко началом всякой премудрости...
Текст 9. Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь! К чему это женское кокетство?... А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; авось кто-нибудь поднимет. Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщенная гордость.
|
