Авторитарная партийная система

Такой тип правления является промежуточным, при этом доминирующим факторомвыступает государство, а не партия, которая играет второстепенную роль впроцессе осуществления власти. Также допускается существование другихпартий. 16. Партийные системы: понятие и виды

Понятие «партийная система» отображает способ взаимодей­ствия различных партий в борьбе за власть. Старейшим (и наибо­лее популярным по сей день) критерием, используемым при класси­фикации партийных систем, является количественный: выделяют беспартийные, однопартийные, двухпартийные и многопартийные системы. Первые две разновидности возможны лишь в сочетании с авторитарными режимами и могут быть названы партийными сис­темами условно, ибо значимое политическое взаимодействие между партиями здесь отсутствует. Беспартийные системы встречаются в современном мире редко — это немногие сохранившиеся тради­ционные режимы и некоторые военные диктатуры, налагающие официальный запрет на деятельность партий. В качестве других примеров можно назвать своеобразные политические устройства Ирана (после самороспуска Исламской республиканской партии) и Ливии. В принципе возможна ситуация, когда в демократических выборах участвуют только беспартийные кандидаты. Именно это имело место на некоторых ранних этапах политической истории США. Но, как показал американский опыт, подмена конкуренции политических программ конкуренцией персоналий влечет за собой широкое распространение подкупа избирателей, рост политического монополизма и ряд других нежелательных последствий. Об этом же свидетельствуют события в некоторых новых демократиях. В совре­менном мире «беспартийная демократия» наблюдается лишь в ряде микроскопических государств тихоокеанского бассейна. Чаще всего заменой партиям там служит этническая или клановая принадлеж­ность кандидатов. Однопартийные системы свойственны в основ­ном эгалитарно-авторитарным, авторитарно-инэгалитарным и по­пулистским режимам, которые охарактеризованы в третьей главе этой книги. Исходя из наличия однопартийной системы в той или иной стране, можно достаточно уверенно приписывать ей один из перечисленных режимов.

К сожалению, иногда идентификация однопартийности оказыва­ется сложной задачей. Возьмем, к примеру, две азиатские страны — Японию и Сингапур. В первой из них у власти в течение десятиле­тий находилась ЛДП, во второй — Партия народного действия (ПНД). Оппозиция в обеих странах долго находилась в безнадеж­ном меньшинстве и не могла реально претендовать на участие в пра­вительстве. Почему же о Японии мы говорим как о либеральной демократии, а о Сингапуре — нет? Дело в том, что настоящие одно­партийные системы вырабатывают специфические механизмы, по­зволяющие правящей партии удерживать власть, какова бы ни была воля народа. Именно такие механизмы и характерны для Сингапура. Один из руководителей оппозиционного Рабочего фронта заметил: «Сингапурская действительность такова, что люди, рискующие вы­ступить против ПНД, навлекают на себя беду. Если вы бизнесмен, то не можете заключить контракт или вам выкручивает руки надоговая инспекция. Если вы юрист, то теряете клиентуру, а если рабо­таете по найму на большом предприятии, то в один прекрасный день теряете свое рабочее место». Правда, злоупотребления такого рода имели место и в Японии, но это были именно злоупотребления, а не система. Вот почему ЛДП в конечном счете уступила власть, раско­ловшись и потерпев поражение на выборах, а ПНД и в конце 2000 г. имела в сингапурском парламенте 81 из 83 мест.

Таким образом, количественная классификация выделяет лишь две партийные системы, совместимые с либеральной демократией — двухпартийную и многопартийную. Главная сложность, связанная с применением этих понятий, вытекает из некоторой условности тер­мина «двухпартийная система». В Великобритании, которая счита­ется ее классическим образцом, «третьи» партии набирают на выбо­рах до 10 % голосов, а количество этих партий давно перевалило за сотню. Обосновывая правомерность использования термина, обыч­но указывают на то, что власть все же осуществляется попеременно двумя крупнейшими партиями. Так, Джованни Сартори пишет: «Мы имеем двухпартийность тогда, когда существование «третьих» партий не мешает двум главным управлять одним [государством — Г. Г.], т.е. когда коалиции не являются необходимыми». С этой точки зрения, Великобритания и США имеют двухпартийные системы, а ФРГ — многопартийную, ибо здесь крупнейшие партии — Христианско-демократический союз (ХДС),Христианско-социальный союз (ХСС) и Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) — не могут пра­вить, не вступая в союзы со Свободной демократической партией (СвДП). По определению Сартори, именно «коалиционный потен­циал» СвДП является в данном случае признаком многопартийнос­ти. Возможна и другая ситуация, когда «третья» партия по каким-то причинам (чаще всего идеологического характера) не рассматрива­ется крупнейшими политическими силами как желательный партнер по коалиции, но тем не менее она достаточно сильна, чтобы блокиро­вать формирование устойчивого правительства большинства (т. е. имеет «шантажный потенциал»). Развивая эти представления Сарто­ри, можно сказать, что двухпартийная система характеризуется чере­дованием у власти двух основных партий при отсутствии «коалици­онного» или «шантажного» потенциала у их соперников.

Сравнительный анализ недостатков и достоинств двухпартий­ной и многопартийной систем издавна занимал политологов. Большинство всегда склонялось в пользу первой из них, приводя следу­ющие аргументы.

1. Утверждают, что двухпартийная система способствует смяг­чению идеологических конфликтов между партиями и их постепен­ному переходу на более умеренные позиции. А это делает полити­ческую систему в целом более устойчивой. Предположим, известно, что в некой демократической стране существуют большие группы избирателей, которые всегда голосуют за одну и ту же партию. Если партий всего две, то им нет смысла заботиться о том, чтобы при­влечь голоса наиболее экстремистски настроенных частей электо­рата. Эти голоса им гарантированы. Избиратели, за которых дей­ствительно стоит побороться, — это люди центристских взглядов, для которых идеологические разногласия между партиями не так
уж важны. Понятно, что таких избирателей легче всего отпугнуть экстремизмом. Поэтому рациональная стратегия избирательной кампании будет состоять в том, чтобы избегать идеологической полемики и делать основной акцент на практические проблемы, сто­ящие перед обществом. А избирательные кампании в организаци­онной истории партий играют роль, сравнимую с ролью привычки в жизни индивида, — посеяв предвыборную риторику, рано или поздно пожнешь идеологическую ориентацию. В условиях же мно­гопартийности рациональной часто оказывается прямо противопо­ложная стратегия, когда всячески подчеркиваются глубокие идео­логические разногласия между партиями.

Другое преимущество двухпартийной системы усматривают в том, что она позволяет одержавшей победу на выборах партии сформировать не подверженное кризисам правительство. Действи­тельно, если в парламенте представлены лишь две партии, то одна из них непременно имеет абсолютное большинство мест, и вынести вотум недоверия ее лидеру — премьер-министру — просто-напрос­то невозможно. А в условиях многопартийности это происходит сплошь и рядом. Более того, иногда многопартийным парламентам вообще не удается сформировать правительство. Иллюстрацией может служить положение, сложившееся в 1990 г. в Греции. И консервативная партия Новая демократия, и Всегреческое социалисти­ческое движение могли сформировать устойчивое правительство большинства, лишь вступив в коалицию с Коммунистической парти­ей Греции. Но ни те, ни другие не считали это возможным, да и сами коммунисты не стремились участвовать в проведении «буржуазной» или «мелкобуржуазной» политики. Дело кончилось новыми выбо­рами. Таким образом, можно констатировать, что многопартийная система нестабильна.

3. С точки зрения избирателя, несомненное достоинство двух­партийное™ — в том, что она облегчает выбор при голосовании. Не нужно читать десятки партийных программ или, часами сидя у телевизора, вникать в рассуждения «говорящих голов»: партий все­го две, и соотнести собственные интересы с их программами не так уж сложно. Тем самым минимизируются затраты на приобретение информации, и избиратели получают реальный шанс не потратить свои голоса впустую. Многопартийная система, напротив, делает затраты времени и сил на приобретение информации непомерными для большинства граждан. Рациональный выбор при голосовании в таких условиях невозможен.

4. Наконец, утверждают, что только двухпартийная система по­зволяет приблизиться к идеалу ответственного правления, который важен для всех без исключения теоретических моделей демократии. Одна из партий находится у власти, другая — в оппозиции. Если избиратели недовольны работой правительства, они используют выборы для того, чтобы отправить его в отставку. В условиях мно­гопартийности политическое руководство обычно носит коалици­онный характер. Это делает возможной ситуацию, когда потерпев­шая поражение на выборах партия остается в правительстве лишь потому, что является удобным партнером по коалиции. С другой стороны, бывают ситуации, когда победа на выборах ни на шаг не приближает к власти (как это неоднократно случалось с Итальянс­кой коммунистической партией в 70-х гг.).

Далеко не со всем в этой системе аргументов можно безогово­рочно согласиться. Нетрудно заметить, например, что первый и тре­тий из них противоречат друг другу: если идеологические позиции партий постоянно сближаются, то верно ли, что у избирателя нет проблем с выбором? Ведь не так-то просто выбрать лучшую из двух программ, похожих друг на друга, как братья-близнецы. Но факт остается фактом: двухпартийные системы действительно продемон­стрировали уровень стабильности и эффективности, о котором в условиях многопартийности часто приходится только мечтать. Беда лишь в том, что случаи двухпартийности можно пересчитать по пальцам: на сегодняшний день критерию Сартори отвечают лишь партий­ные системы стран США, Мальты, Великобритании (с натяжкой) и нескольких карликовых государств. Поэтому самый сильный аргу­мент в защиту многопартийности состоит, пожалуй, в том, что во многих странах иная конфигурация партийной системы просто-на­просто невозможна. В дальнейшем мы еще остановимся на причи­нах такого положения вещей.

В настоящее время количественный критерий классификации партийных систем не пользуется единодушной поддержкой в поли­тической науке. Если некоторые исследователи принимают его почти без оговорок (например, М. Дюверже), то другие — полностью от­рицают (Дж. Лапаломбара). И действительно, главный недостаток такой классификации очевиден: она сводит все многообразие партийных систем к двум типам, один из которых наблюдается в пренебрежимо малом числе случаев. Преодолеть этот недостаток можно двумя способами. Первый из них заключается в разработке на той же основе более детальной классификации с использованием для различения партийных систем политических критериев; вто­рой — в определении строгого статистического критерия, который позволил бы ввести численную характеристику для каждой из су­ществующих партийных систем.

По первому пути пошел Дж. Сартори. В своем капитальном труде о партиях и партийных системах он предлагает следующую их типологию, включающую семь разновидностей: политическую систему с одной партией, систему с партией-гегемоном, систему с преобладающей партией, двухпартийную систему, системы ограни­ченного и крайнего плюрализма и атомизированную систему. Осо­бое внимание Сартори уделяет системам с большим количеством партий, и в первую очередь — крайнему (или поляризованному) плю­рализму. Его признаки таковы. Прежде всего, это наличие «антиси­стемных партий», выступающих против существующего социально-экономического и политического строя. Такие партии не разделяют ценностей системы, внутри которой они действуют, и имеют отли­чающуюся идеологию. Другой признак поляризованного плюрализ­ма — это наличие двусторонних оппозиций, т. е. сил, относящихся к правительству критически и располагающихся в политическом спектре «по правую» и «по левую руку» от руководства. Эти две оппозиции взаимно исключают друг друга и находятся в состоянии постоянного острого конфликта. Поскольку антисистемные партии не допускаются к участию в правительстве, их оппозиция часто но­сит безответственный характер. Они действуют по принципу «чем хуже — тем лучше». «Вероятно, — пишет Сартори, — оппозиция вела бы себя более ответственно, если бы она ожидала, что ей, воз­можно, придется «отвечать», то есть выполнять то, что она обеща­ла». Безответственность же приводит к стремлению политических партий превзойти друг друга в раздаче обещаний, которые никогда впоследствии не выполняются.

В результате этого поляризованному плюрализму свойственны преобладание центробежных тенденций над центростремительны­ми и ослабление центральной власти, а также врожденный идеоло­гический образ мышления и действий политиков. Наихудшим ва­риантом многопартийности является, по Сартори, атомизированная система, при которой уже невозможно сколько-нибудь устойчивое функционирование государства. Симпатии исследователя принад­лежат умеренному плюрализму. Его признаки — отсутствие анти­системных партий и двусторонней оппозиции, ориентированность всех существующих партий на возможность участия в правитель­стве, создание широких коалиций. Замечу, что ученый рассматри­вал политическую науку как средство оптимизации политических систем. Одну из своих статей он заключает словами: «Альтернатива между умеренным и крайним плюрализмом может быть решена в пользу первой системы посредством осмотрительной и своевремен­ной «политической инженерии». Естественно, надо уметь предви­деть, чтобы принимать меры вовремя. После того как с ларца Пан­доры крайнего плюрализма снята крышка, возможности поставить ее на место крайне ограничены. Но современная политическая на­ука достигла стадии, которая позволяет предвидеть и, следователь­но, при желании принять необходимые меры».

Другим путем пошли исследователи, задавшиеся целью выявить сугубо количественный показатель, в обобщенном виде характери­зующий партийные системы. Такой показатель называется эффек­тивным числом партий. Маркку Лааксо и Рейн Таагепера предлага­ют следующую формулу для его вычисления:

N = 1/1р.².

 

Посмотрим, как «работает» эта формула. Предположим, некая система состоит из четырех партий (р), каждая из которых получи­ла по 25 % голосов на выборах. Тогда ТУ будет равно единице, де­ленной на четыре раза по 0.25 в квадрате. Результат равен четырем, что, собственно говоря, было видно и без всяких вычислений. Чита­тель может без труда убедиться, что при величинах/)(51, 42, 5, 1, 1) ТУбудет равняться 2.3, при (51,26,11,11,1) — 3.1, при (40,37,11,11, 1) — 2,9, при (40, 37, 9, 9, 5) — 2.6. Таким образом, формула Лааксо и Таагеперы приписывает определенный вес крупнейшим партиям. Альтернативные индексы, предложенные Джоном Вилдгеном и Ху­аном Молинаром, близки по конструкции к эффективному числу партий, но первый из них математически подчеркивает число ма­лых партий (почему его и называют «индексом гиперфракционнос­ти»), а второй, напротив, приписывает особый вес наибольшей партии. Для решения исследовательских задач, в рамках которых указанные аспекты важны, можно применять и эти количественные показатели. Все они, в конечном счете, выражают уровень фрагмен­тации партийной системы, или, как часто говорят, политической фрагментации.

Следует сразу же подчеркнуть, что использование количествен­ных показателей такого рода неизбежно сопряжено с потерями ин­формации. Например, партия, имеющая в последних двух примерах 40 % голосов, может стоять у власти, но может и не оказывать боль­шого воздействия на процесс принятия решений, если занимает экст­ремистские позиции и не рассматривается остальными как желатель­ный партнер по коалиции. Эффективное число партий ничего не говорит об этом. Однако потери информации компенсируются це­лым рядом новых возможностей, неведомых традиционной полити­ческой науке. Во-первых, использование количественных показателей позволяет ввести в политологию элементы математического анали­за, а тем самым приблизить ее к идеалу научности. Во-вторых, — и это более важно — возникает возможность создавать практически исчерпывающие базы статистических данных по отдельным странам и оперировать этими данными в сравнительных исследованиях. При­мер такой базы данных можно найти в табл. 11 (подсчеты Рейна Таа­геперы и Мэтью Шугарта; показатель по России вычислен мной на основании опубликованных результатов выборов в Государственную думу по партийным спискам в декабре 1993 г.).

Существуют ли способы так же строго описать другие парамет­ры партийных систем? Понятие политической фрагментации может быть переосмыслено как показатель неравномерности в поддержке избирателями отдельных политических партий в каждый данный момент времени. Однако нетрудно заметить, что предпочтения избирателей со временем меняются. Отсюда — возможность построения числового индекса, фиксирующего динамику силы партий. Такой индекс, предложенный норвежским исследователем Моргенсом Педерсеном, может быть получен следующим образом: сначала вычисляется разница между процентными долями голосов, полученными каждой партией на данных и предыдущих выборах; затем абсолютные значения этих разниц складываются, а сумма, чтобы избежать двойного счета, делится на два. Индекс Педерсена может быть получен для любых выборов, кроме самых первых, и он выступает как естественное дополнение к эффективному числу партий.

17. Сравнительный партогенез. Тенденции развития современных партий

Политические партии — ключевой институт гражданского общества. Партия выступает одним из важнейших механизмов распределения в обществе властных ресурсов. Прежде всего партия нацелена на завоевание политической власти в интересах поддерживающей ее группы населения. Выдвигая тот или иной набор властных притязаний, партии обеспечивают связь населения с государственными структурами, институализацию политического участия граждан.

Становление российских партий — институтов, равнозначимых как для политической системы, так и для сферы гражданского общества, синхронизировалось с процессами построения государственной власти на демократических основах, а также ее дифференциации по вертикали, что по сути означало включение процессов партогенеза в масштабный проект федерализации государственного устройства России как ключевого пункта программы политического реформирования.

Однако российские исследователи отмечают, что современные политические партии находятся в кризисе, который проявляется в таких его формах, как снижение численности политических партий, критическое отношение к партиям как к политическому институту, оторванность партийно-парламентской политики от жизни общества и рядовых граждан, закулисные интриги. «Если развитие партийных систем можно рассматривать как индикатор демократизации системы в целом, то верно и обратное — утверждение институтов демократии способствует развитию партий. Поэтому то, что партии в России слабы и неэффективны, означает только одно — пока слаба и неэффективна сама демократия»

 

Существует несколько точек зрения на дальнейшее развитие политических партий в России. Представители первой точки зрения (А. Кулик, О. Крыштановская и др.) считают, что эпоха партийной демократии закончилась, политические партии выполнили свои функции, следовательно, могут уйти с политической арены. Российской демократии присущи слабость государства, аморфность политических партий, монополизированные закрытые экономики, гипертрофированный бюрократический аппарат и крайне низкий уровень социальной и правовой защищенности населения. При наличии формально свободных выборов и легально действующих оппозиционных партий в таких режимах отсутствуют мобильность и конкуренция политической элиты, реальное разделение ветвей власти, главенство закона и независимость суда, разделение экономического и политического обществ и административного аппарата. В них сохраняются неподконтрольные обществу зоны власти и ее привилегии, усиливается коррумпированность всех властных структур, не соблюдаются права и не обеспечиваются свободы граждан, накапливаются нерешаемые социальные проблемы. Характеризуя неопределенность направления последующей трансформации, политологи используют такие термины, как «неконсолидированные демократии», «фасадные демократии», «квази-» и прочие «недодемократии».

Тональность этой точки зрения передает название одной из публикаций, посвященных проблеме «заката партий»: «Демократия и политические партии: взаимное убийство?». И хотя никто пока не решается дать уверенный ответ на поставленный вопрос, но, как отмечалось на конгрессе Международной социологической ассоциации в 1998 г., ощущение грядущих перемен становится все сильнее.

Представители другой точки зрения (А. Турчинов, О. Федорищева, Н. Пьянов) считают, что кризис партий налицо: большое количество партий возникало и исчезало, не оставляя заметного следа в политическом процессе; многие партии существуют «на бумаге», без реального участия в политике. Те же партии, которые побеждают на выборах, представлены в Государственной Думе, не обладают конституционными возможностями контролировать исполнительную и судебную власти, формировать и сменять правительство, влиять на президента. В отношениях с реально действующей властью они играют подчиненную роль и не способны защищать интересы общества. Тем самым российские политические партии плохо исполняют свое институциональное предназначение.

Представители третьей точки зрения считают, что, наряду с этим, действует тенденция к обновлению политических партий, к появлению совершенно нового типа политических партий (Р. Гантер, Л. Даймонд, Р. Кац, П. Мэир, О. Кирхаймер, А. Панебьянко). Так, на смену традиционной партийной модели пришли так называемые постмодернистские партии: картельные, всеохватные, электорально-профессиональные, минимальные, харизматические, клиентелистские, медиа-партии, партии-предприятия и др. Представители данной точки зрения считают, что задача всех этих партийных образований — обеспечить механизмы завоевания власти в условиях маркетизации политического рынка и виртуализации политического пространства.

Однако, вопреки общей неудовлетворенности партиями, они продолжают оставаться важным элементом политической системы либеральных демократий. Опросы свидетельствуют о назревшей потребности общества в переменах в политической жизни, появлении новых политических фигур на политической арене.

Необходимы поиск и экспериментирование с какими-то иными, более гибкими и мобильными формами политической самоорганизации. Например, общественно-партийные холдинги могли бы интегрировать политические и неполитические образования, начиная от дискуссионных клубов, аналитических структур, общественных объединений и заканчивая партийными альянсами. Или в качестве идеальной формы политической организации можно выделить явление трипартизма — многосторонние консультации между правительством, предпринимателями, профсоюзами, посредством которых принимаются важнейшие политические решения.

Чтобы российские политические партии наращивали свое влияние в обществе, необходимапродуманная стратегия партийной мобилизации, которая не только включала бы в себя меры организационно-политического характера, но и была бы ориентирована на поиски новых людей, смыслов, экспериментирование с новыми формами политической самоорганизации.

Для будущего партийной системы большое значение будут иметь предстоящие парламентские выборы 2 декабря 2007 г. Это будет уже пятая избирательная кампания в Государственную Думу за последние 13 лет. Проблема сегодня по сути стоит так: удастся ли укоренить институт многопартийных выборов, сделать их традицией, или же «демократический транзит» станет эпизодом, пусть и длительным. Большинство россиян, при всей критичности отношения к сложившимся в России демократическим институтам и прежде всего к политическим партиям, дорожат правом выбирать. Это дает шанс всем без исключения партиям «сыграть» на предстоящих выборах «на стороне общества».