Глава 15. Булыжник – оружие пролетариата

 

– Это просто с ума сойти! Нет, ну это просто с ума сойти! – с нескрываемым восхищением повторила Ирка и плотоядно облизнулась. – Расскажи мне еще раз, а то я вот знаю, что ты мне не врешь, но все равно поверить не могу! То есть он тебя всего один раз видел и узнал через тридцать лет? И ты его тоже узнала? И… как он сказал – «хотящие знать всегда встречаются»? Желающие? Ну это все равно… Расскажи еще, какой он. Похож на прожившего жизнь Маленького Принца? С шарфом и Розой? И выпалывает по утрам баобабы? Как ты? Он не выпалывает? Почему?… Удивительно! Просто потрясающе удивительно!… Анджа! Ну вот объясни мне, почему с тобой все время такие удивительные, прямо волшебные вещи происходят? Олег твой в Мексике живет, где индейцы и эти… конквистадоры… Потом вся эта история с диким мальчиком… золотые пластинки… теперь вот этот человек, который тебя тридцать лет помнил после одной встречи… Жалко, конечно, что он уже такой старенький, а то бы вы с ним…

– Ирка, что ты несешь?! – возмутилась я. – Я его вообще не знаю. И он меня – тоже. У него, наверное, уже внуки взрослые…

– Так вот и я про это же самое и говорю, – пожала плечами Ирка. – В таком уже возрасте главное – родство душ… И как красиво… как, ты говоришь, этот остров называется – земля принцессы какой? Земля королевы Мод? Потрясающе удивительно! Ну почему у нас в бухгалтерии никогда ничего такого не происходит, а? Вот смотри… – Ирка подняла ладонь и растопырила короткие пальцы с неровным, но обильным маникюром. – Все наши новости за месяц. Раз, – она начала загибать пальцы. – Верочка с мужем разводится, никак не могут с квартирой решить. Ей с дочкой две трети положено – верно? Но трехкомнатную хрущевку больше чем на две однокомнатные никак не разделить, и он хочет, чтобы одну – ему. Она решила в суд подавать… Так… Два – у Галины Тимофеевны сын возвращался из гостей пьяненький, его толкнули, он упал, шапку дорогую, меховую снесли. Три – у начальницы дача в садоводстве сгорела… Да что это я все про гадости? – природная позитивность иркиного мышления явно заявила протест. – Вот – четыре – о хорошем. Раисиной свекрови наконец-то гипс сняли, так она теперь хоть до туалета сама дойти может, Раисе не надо судно туда-сюда носить…

Я таращила глаза и покусывала губы, стараясь выглядеть серьезной. Ирка вообще-то любит не только слушать, но и рассказывать «про жизнь», и обижается, когда я (или кто-нибудь другой) при этом смеюсь. Она искренне полагает, что жизнь в общем и целом – штука серьезная, а смеяться над ней, конечно, можно и даже нужно, но только в специально отведенных для этого местах. Уже в детстве Ирка обожала КВНы и сатирический журнал «Крокодил». Теперь она с удовольствием смотрит по телевизору выступления сатириков и пародистов, и заливисто хохочет в такт каждой их шутке. Она единственная из всех моих знакомых любит «ситкомы» – ситуационные комедии, в которых за кадром периодически раздается записанный на пленку дебильноватый смех невидимой аудитории. Ирке этот смех не только не мешает, но даже помогает – она понимает, в каком месте надо смеяться и послушно сосредотачивается, чтобы уловить юмор представленной актерами ситуации.

Через некоторое время Ирка спохватилась:

– Слушай, а он тебе по существу-то сказал что-нибудь? Ну то, про что ты его спрашивала?

– Обещал в ближайшее время выяснить все, что можно, – ответила я.

– Ага, это хорошо, – Ирка задумалась, подвязывая концы с концами. – Да, а зачем ты меня-то позвала? Чего тебе от меня-то понадобилось?

– Ира, ты можешь отказаться, – сказала я. – Тебе это ни к чему, и я, честное слово, не обижусь совершенно…

– Зато я обижусь! – категорически заявила Ирка. – Ты можешь со мной серьезно говорить, ну вот как с Ленкой или со Светкой своей? Или все за дуру держишь?

– Ира, я никогда не держала тебя за дуру, – честно сказала я. – Наоборот, я всегда думала, что в чем-то ты умнее нас всех, вместе взятых… Я хочу попросить тебя еще раз сходить на рынок… И, кстати, согласишься ты или откажешься, пожалуйста, не говори пока ничего Ленке.

– Ага, – тут же сказала Ирка, энергично тряхнув обесцвеченным каре. – А что я на этот раз покупать буду? Или продавать? И кого надо изобразить?

– Ирка, – вздохнула я. – Ты в юности в самодеятельности не доиграла…

– Точно! – подруга наставила на меня указательный палец. – Но не всем же, Анджа, везет, как тебе. Вокруг меня почему-то Шекспира не играют…

– Слава тебе, Господи! – воскликнула я, испытывая отчетливое желание перекреститься.

Перекрестилась, естественно, Ирка.

 

* * *

 

Отыскать меня по телефону на рабочем месте практически невозможно. Телефон у нас в консультации только один, внизу, в регистратуре. Женщина, которая там сидит, отвечает на звонки, записывает на прием, но звать кого-либо из специалистов к телефону отказывается категорически. Ее можно понять: среди наших клиентов много людей… ну, мягко скажем, не очень психически стабильных. Не знаю, чем убедила ее Дашка, как доказала свою полную вменяемость и подлинную необходимость услышать меня немедленно.

Однако, женщина из регистратуры поднялась-таки на второй этаж и постучала в мой кабинет. Я извинилась перед клиентом и вышла в коридор.

– Говорит, из дома, – проворчала регистраторша, не глядя на меня. – Говорит, очень срочно. А я вам что – нанялась, что ли?

– Большое вам спасибо, – сказала я. – Извините за доставленное беспокойство.

Я быстро спустилась по лестнице к стойке регистратуры. Если конфузливая Даша отыскала меня на работе, значит, дело действительно не терпит отлагательства.

Бедная Даша старалась говорить логически. Я сама когда-то учила ее этому. Объясняла, что бессвязная чушь неизбежно раздражает собеседника, и куда лучше произнести одну осмысленную фразу, выстроенную по законам языка, чем десять – незаконченных и малоосмысленных.

– Анджа, Фрося… Фрося умирает. Доктора вызвали. Доктор сказал: агония и в больницу смысла нет. Везти в больницу нет смысла. Она вас зовет и какого-то Лёву. Отчетливо так говорит: позови Анджу, а не то будет еще хуже. Еще говорит: надо остановить. Я не понимаю, что… Что надо остановить? Может быть, часы? Я слышала: последнее желание… Последнее желание надо исполнять. Лёва, наверное, умер уже. Тем более, она его ругает. А вы-то, Анджа, пока живы, вот я и подумала… Я подумала, что вам надо про это узнать…

Дашкино отчаяние выглядело (точнее слышалось) жалким и трогательным. От волнения она все перепутала – традиционно исполняют последнее желание приговоренных к казни. Но, в конце концов, какая разница?

– Хорошо, Даша, я все поняла, – сказала я. – Я приеду так скоро, как только смогу.

Последний прием я, естественно, скомкала. Клиент не виноват, но ведь и я – не робот. В следующий раз уделю ему больше внимания.

Заведующей пришлось соврать, что умирает родственница. Она, конечно, вошла в положение.

На улице я легко и быстро поймала машину, но, к сожалению, водитель попался неопытный и поехал по Невскому, где мы, разумеется, попали в дневную пробку, которая уже становится традиционной. Тем более, что на Дворцовом мосту опять что-то ремонтируют. Почему-то зимой.

По лестнице я бежала бегом, задыхаясь и понимая, что в этом нет никакого смысла.

Дверь открыл Семен. Он еще ничего не успел сказать, как по его лицу и запаху я поняла, что все кончилось. Пока в Семене есть (или ему мнится) какая-то нужда, он всегда держится в некоторых своеобычных рамках. Теперь он уже практически падал: впустить меня в квартиру и первому сообщить мне скорбную весть явно было последним из запланированным им на сегодня сознательных деяний.

– Она тебе все скажет, – вымолвил Семен, с трудом оторвал одну руку от перекладины костыля и указал пальцем куда-то в пространство.

Я вздохнула и стала раздеваться. Потом еще минут пять посидела в кресле, растирая виски. Никто меня не беспокоил, только опять сбежавшая из клетки и вышедшая встречать хозяйку Флопси задумчиво жевала помпон на моем тапке. Ее интерес к помпону был прост и понятен – несколько дней назад я капнула на него овсяной кашей. Потом я встала, водворила Флопси обратно в клетку (с трудом удержавшись от желания снять и положить туда вместе с ней и тапок) и вышла из комнаты.

Дашка сидела возле Фроси и тихо плакала.

При виде меня она подняла голову, и судорожно попыталась всшмыргнуть слезы обратно в нос.

Фрося, до подбородка накрытая тяжелым ватным одеялом, на удивление маленькая, казалась не останками еще недавно живого человека, а забытой на кровати под одеялом старой куклой.

– Правда, хорошо, что я сегодня на рынке не работаю? – жалобно спросила она. – А то, может, никто и не узнал бы… И врача вызвать… Или Семен… Он ей глаза закрыл, я сама боялась. Бабуленька-то в больнице умерла, там врачи были…

Мне все это казалось вполне равноположенным, но я, естественно, не стала разочаровывать Дашку и подтвердила, что да, конечно, – большая удача. Потом вспомнила, что сегодня среда и, стало быть, к Дашке должен придти Виктор Николаевич. Интересно, отменит ли она его визит в знак траура (ведь он, как всегда, позвонит перед выходом с работы)? Спросить напрямую в сложившихся обстоятельствах мне показалось неуместным, но мысль почему-то засела в голове, и никак не хотела раствориться, забыться или иным образом куда-нибудь исчезнуть. Защитная реакция, – решила я. – Чтобы не думать о смерти. Дашкины отношения с Виктором Николаевичем, это, как ни крути, – «Всюду жизнь» (картина Ярошенко Н.А., одного из любимых мною передвижников).

– А теперь что же? Милицию вызывать? – спросила между тем Дашка.

Я вздрогнула от неожиданности.

– Почему милицию? Фрося же, слава богу, своей смертью умерла. Наверное, надо вызвать «скорую помощь» или еще кого-то, чтобы зафиксировали смерть. А где, кстати, Зина?

– Она с утра в какую-то контору за справкой пошла, да так и нету. Машке с Русланой я велела тихо в своих комнатах сидеть, а Кирилла за Кирой в садик послала, раз Зины-то нету. Скоро должны уже подойти… Наталья к заказчице уехала. А так мы с Семеном… Да, еще нам Ксения помогала, пока… пока все не кончилось. Сейчас-то она к сынишке ушла…

– Ксения? – изумилась я. – А как же она… Вы познакомились? И вы, Даша…

Неужели Ксения рассказала Даше о Любочке? Зачем? И как же Дашка это приняла?… Или нет, скорее, все было не так. Ксения в окно увидела Дашу днем на кухне, пришла поговорить, застала Фросино умирание в самом разгаре и, естественно, позабыла обо всем, включилась, как женщина и просто как человек, в неотложные хлопоты…

– Да, представляете, оказалось, что она мою жизнь не хуже знает, чем я – ее. Вот чудно… А познакомились – только теперь… Анджа! Я же вам самое главное не сказала! – Дашка вскочила, прижала ладони к опухшим, покрасневшим щекам и отошла к окну.

– Того не легче, – вздохнула я. – Ну и что же у нас теперь самое главное?

– Я же вас почему разыскивать-то решилась? Телефон консультации по 09 узнавала и все такое. Потому что Фрося просила очень. Беспокоилась. Вынь ей Анджу да положь. Я бы и не стала, может, так Семен мне велел. Видишь, говорит, взаправду ей надо, не попусту. Когда я ей сказала, что вас вызвала, она, вроде, уже и не узнавала никого. Все как будто с тем Лёвой разговаривала, винила его за что-то. И себя тоже винила. Потом молчала долго. И вдруг перед самым концом открыла глаза, как будто бы в здравой памяти, посмотрела и говорит: «Дашенька, скажи Андже: Полина все знает». А дальше еще что-то было, но мы уж не сумели разобрать. То ли «нельзя оставить», то ли наоборот: «надо оставить». Семен говорит: «нельзя остановить». Не знаю, и точно уж никто не скажет. А вот про Полину мы все одинаково слышали. Кто она такая-то, вы знаете? Может, как Лёва, умерла давно?

– Нет, – задумавшись, я ответила не сразу. – Полина еще недавно была вполне живой и относительно здоровой. Но причем тут она?

– Этого я уж не знаю, – выпятила губу Дашка. – Я вам последнюю Фросины слова передала, камень с души сняла, а там вы уж как хотите считайте. Хоть – ерунда, хоть – есть в этом что. Слава богу, Полина эта вам известна…

Кажется, Дашка все-таки еще держала на меня обиду за то, что я не успела застать Фросю живой и получить ее последние наставления лично.

– Ладно, – еще раз тяжело вздохнула я. – Об этом я подумаю завтра.

Тайны и смерти в любых сочетаниях меня как-то достали в последнее время.

Молча простившись с Фросей, я отправилась к себе. В связи с печальным событием следовало проделать ряд формальных вещей. Проделать их, по всей видимости, должна была именно я.

Когда я уселась в кресле с телефоном, из-под кресла, вихляя задом, вышла Флопси и, как ни в чем не бывало, занялась тапком. В коридоре послышался стук захлопнувшейся двери, бодрый визгливый голосок Киры и шиканье Кирилла.

 

Петр Григорьевич позвонил на следующий день после похорон Фроси и поминок, на которых присутствовали все насельники квартиры, три старушки-соседки из нашей парадной, которые приятельствовали с Фросей более сорока лет, и бледная, молчаливая Ксения, которую, кажется, пригласила Даша. К удивлению всех, на поминках безобразно напились не только Семен, которому как бы и положено, но и Браток, и даже Аркадий. Пьяный Браток выглядел настолько пугающе, что дети забились по углам, а мы с Дашкой в какой-то момент растерялись и почти запаниковали. Ситуацию спасла одна из старушек-соседок, которая заявила, что пьяный Браток-Леша – вылитый ее муж в золотые годы их супружества, и она знает, что делать. Мы с облегчением предоставили ей уговаривать Братка, и у нее действительно получилось: она сидела и ворковала с ним в уголке кухни, живо обсуждая тему о том, что на нашей квартире лежит проклятие и надо, мол, срочно позвать попа из ближайшей церкви, который должен все здесь освятить, и еще что-то такое специфически конфессиональное сотворить. Браток кивал, крестился, утирал пьяные слезы и обнимал щуплую старушку за плечи.

Оповестить Полину о смерти подруги мы так и не сумели. В Фросином блокноте отыскался ее телефон, я звонила по нему утром, днем и поздно вечером, но никто не брал трубку.

 

* * *

 

– Анжелика, девочка дорогая, я идентифицировал вашу пластинку. Это изумительно хорошо!

– Ой ли? – чем дальше, тем менее «изумительно хорошей» казалась мне вся эта история.

– Нет, ну я имел в виду с точки зрения профессионала… – смутился Петр Григорьевич. – Об этической стороне я… покорно прошу простить…

– Ладно, ладно, Петр Григорьевич, – я поспешила отыграть назад. – Это вы меня простите. Вы хлопотали, узнавали, а я позволяю себе…

– Анжелика, о чем разговор?! После всего случившегося и пережитого вы имеете законное право…

Обмен напыщенными интеллигентскими любезностями начал меня утомлять. По-видимому, я слишком долго прожила среди пролетариата.

– Хорошо, оставим, Петр Григорьевич, – сказала я. – Чем же оказалась наша пресловутая пластинка?

– Понимаете, Анжелика, это Помпейское золото. То, что вы принимали за надпись, на самом деле остатки узора. Может быть, инкрустация, может быть, какое-то украшение или вооружение. Надо исследовать… Золото, вопреки распространенному мнению, довольно мягкий металл. Особенно, если речь идет о веках и высоких температурах…

– Я н-не понимаю, – несколько ошеломленно сказала я. – Помпейское – это в смысле Италии, Везувия и Брюллова? И она, эта пластинка, что – оплавилась при извержении?

– Не могу вам пока ничего точно сказать, не хочу «гнать туфту», как выражается современная молодежь, – захихикал Петр Григорьевич. – Но Помпеи – именно те самые. Надо смотреть, надо исследовать, работы впереди – море… Но не это главное!

– А что же? – я вспомнила, что совсем недавно слышала почти такую же реплику около Фросиного смертного одра, и невольно поежилась.

– Скажите, Анжелика, вы так и не знаете, откуда эта пластинка появилась здесь и сейчас?

– Увы! Первая достоверная информация о ней такая: ее продавал на Сенном рынке пролетарий и пьяница Федор Кривцов. Сейчас его нет в живых и спросить у него ничего нельзя.

– Пролета-арий? – задумчиво протянул Петр Григорьевич. – А разве они теперь еще есть? Я как-то специально об этом не задумывался, но почему-то полагал, что пролетариат отменили как класс вместе с Советским Союзом. И теперь у нас, как в Европе и Штатах – средний класс, белые воротнички, синие воротнички, фермеры, программисты…

Я зажмурилась и потрясла головой у телефона, словно отгоняя морок. Разумеется, Петр Григорьевич специально не думал о пролетариате – он историк-медиевист, и его, кроме пыли веков, воплощенной в том или ином объекте или фолианте, по определению ничего не интересует. А остальные?

К тому же он прав по сути: пролетариат действительно отменили. А люди остались. Вон они ходят за стенами, живут в проходных дворах, в коммуналках, похожих на нашу, едят, но больше – пьют, рожают детей, которые с рождения получаются детьми тех, кого формально и идеологически в социуме не существует… Раньше в анкетах обязательно был пункт: происхождение. «Из крестьян, из рабочих, из служащих, из дворян, из семьи служителей церкви…» Теперь этот пункт, скорее всего, отменили (я не знаю наверняка, так как давно не заполняла никаких анкет). Но точно знаю, что в душах людей он остался. Из каких я? Кто мы? Откуда? – это сначала. И только потом – «Камо грядеши?» Куда идем?

– Петр Григорьевич, мне жаль вас разочаровывать, но вы, как и многие, зависли между временами и газетными заголовками, – сказала я вслух. – Фермерское движение давно задавили налогами. Пролетариат отменили. А средний класс у нас еще не сформировался. Только не спрашивайте меня: из кого же теперь состоит наше общество? Я, увы, некомпетентна. В качестве рабочей гипотезы могу предположить, что преобладают – программисты всех сортов. И потребители их виртуальной продукции…

С минуту Петр Григорьевич молчал. Потом решительно продолжил:

– Ладно, Анжелика, я чувствую как вас уносит. Мировые проблемы мы с вами сейчас все равно не решим, поэтому давайте поговорим о насущном. Насущное же заключается в том, что этой помпейской пластинкой дело, похоже, далеко не исчерпывается…

– Я и сама давно уже это чувствую, – тяжело вздохнула я. – Рассказывайте, Петр Григорьевич.

 

* * *

 

Отделение милиции, к которому принадлежала «земля» с нашим домом, располагалось во втором дворе. На крыльце под низким козырьком курили два милиционера и неопределенного вида мужичок в сером пальто, вышедшем из моды в конце семидесятых годов.

Уже прочитав вывеску и потянув на себя дверь я сообразила, что не помню ни имени, ни фамилии нашего участкового. Решив, что это наверняка можно каким-нибудь образом выяснить в самой милицейской конторе, я зашла внутрь. Внутри пахло людьми. Просто людьми, без различия их пола, возраста и социального статуса. Как-то ощущалось, что именно с ними, людьми, тут работали. В косметическом салоне, школе или магазине тоже работают с людьми, но иначе и с какой-то вполне определенной стороны. Здесь явно имелся элемент целостности, который в психологии красиво называется «холистическим подходом». Мне вдруг подумалось, что внутри данного заведения все посетители и сотрудники должны обращаться друг к другу не «гражданин», как показывают в милицейских фильмах, а скорее – «человек», как в фильмах научно-фантастических.

Первые мои попытки прояснить ситуацию, естественно, ничего не дали, так как опыта обращения с данной конструкцией я практически не имела. – «Вы хотите оставить заявление?» «Кто вас вызывал?» «По какому вопросу?» «Выписки в восьмой комнате» и т.д.

Кроме милиционеров, по двум этажам ходило, сидело в очередях и иным образом распространялось еще довольно много людей. Все они были не то что бы плохо или бедно, но как-то равнодушно одеты, как будто бы им всем было абсолютно наплевать, что с ними еще в этой жизни будет, и единственное, что им осталось сделать, это получить какую-то справку в отделении милиции. Лица у большинства людей были темные и округлые, как сковородки. Может быть, все это только казалось мне из-за мертвенно-синего, мигающего освещения в коридорах.

Совершенно случайно я вдруг увидела спускающегося по лестнице знакомого молодого милиционера, того самого, у которого запутанные отношения с женским полом. Про него я точно помнила, что его зовут Андрей.

– Андрей! – окликнула я. – Здравствуйте. Можно вас на минутку?

Парень огляделся, узнал меня, улыбнулся и сразу же погасил улыбку, напустив на себя профессиональную серьезность.

– Здравствуйте, Анжелика Андреевна.

– Как хорошо, что я вас встретила, – искренне заметила я.

– Я тоже рад вас видеть, – дипломатично ответил милиционер. – Вениамин, кстати, (помните его? – он в аналитический отдел ушел) при случае просил вам передать привет и благодарность. У него там пока все хорошо складывается.

– Спасибо. Я рада за Вениамина. А у вас хотела узнать вот что: как зовут нашего участкового? Мне нужно его отыскать, а я, как на грех, ни имени ни фамилии не могу вспомнить.

– Карп Савельевич Спиридонов, – ответил Андрей.

– Спасибо.

Что-то в этом духе я и предполагала. Все-таки имя и его носитель, несомненно, связаны между собой больше, чем принято полагать в постиндустриальном обществе. Если тебя сорок лет зовут Карп Савельевич Спиридонов, то хочешь, не хочешь, на тебе это отразится. Интересно, как выгляжу со стороны я, без малого полвека проносив имя, похожее на пародию, и кличку, напоминающую о породистых лошадях?

– А что, Анжелика Андреевна, случилось? – напомнил о себе Андрей. – Зачем вам Карп Савельевич понадобился?

– Да, знаете, звезды нашептали… – рассеянно отмахнулась я. – Надо посоветоваться с земным человеком…

– Надеюсь, не еще одно убийство? – Андрей оставался серьезным.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – искренне сказала я.

– Карпа Савельевича я сегодня не видел. Может быть, я на что сгожусь?

Я задумалась. Потом решила, что все-таки я, как и все старшее поколение, не доверяю молодежи. Карп Савельевич надежнее.

– Может быть. Как повернется. Хотелось бы надеяться, что милиционеры мне вообще не понадобятся, – я попробовала обернуть дело в шутку.

Андрей вежливо улыбнулся, но видно было, что моя острота его не впечатлила.

 

* * *

 

Карпа Савельевича я отыскала «на земле», недалеко от своего собственного дома. Сцена выглядела удивительно кинематографичной, правда, была исполнена несколько в стиле «ретро». Милиционер только что закончил «проработку» какого-то пацана, по виду – ровесника и духовного родственника Кирилла. Пацан шмыгал простуженным носом и чаял поскорее удрать. В моем обращении к участковому пацан видел нежданное избавление, и потому бросил на меня взгляд, исполненный почти обожания.

Карп Савельевич сразу меня узнал и даже, кажется, мне обрадовался. Впрочем, вполне возможно, что я лично тут ни при чем. Я допускаю, что немолодого милиционера, всю профессиональную жизнь проработавшего в низовых правоохранительных структурах, может радовать вид любого человека, дожившего до зрелого возраста, и тем не менее ни разу не нарушившего не только закон, но и правила общественного поведения. А я, несомненно, представлялась Карпу Савельевичу именно таким человеком.

– А, интеллихенция! – дружелюбно приветствовал он меня. – Как дела? А я – вот, веду профилактическую работу. Когда начинал, меня учили, что профилактика правонарушений – основа безопасности граждан. А как вот прикажешь с этими?… – он выразительно потряс подведомственного пацана. – Еще паспорт не получили, а уже половина уголовного кодекса, считай, в кармане. Безотцовщина, беспризорщина…

– У меня батя есть, – неожиданно возразил пацан. – Законный.

– И где ж он? – переспросил Карп Савельевич, выразительно глядя на меня.

– В тюрьме сидит, – будто вы не знаете! – огрызнулся мальчишка. – Мать сказала: оговорили его…

– Ага, – вздохнул Карп Савельевич. – Всех оговорили… Ладно уж, беги. И запомни: ты один у матери, больше никого нету. Одна ее надежда. Хоть восемь классов закончишь, в училище возьмут. На автомеханика пойдешь – будто я не знаю, как ты ловко машины разбираешь! А со специальностью и в армии полегче выйдет. Вернешься целым и живым, с руками, с ногами, с мозгами – будешь как человек жить. Может, тогда и мать на радостях от бутылки избавится…

Мальчишка, освободившись от сжимающей его плечо руки, мигом скрылся в подворотне, и последние напутственные слова участковый говорил уже в спину растворившейся в ранних сумерках фигурке.

– Охо-хонюшки, хо-хо! – Карп Савельевич потянулся и посмотрел на часы. Потом перевел взгляд на меня. – А у вас до меня дело, что ли? Чего ж? Опять по месту жительства? Да теперь у вас вроде и скандалить некому… прости, господи! А если вы насчет освободившейся жилплощади, так этим не я занимаюсь…

– Карп Савельевич, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет отношения к жилплощади или коммунальным скандалам. Где мы могли бы…

– Ну да, ну да, ну да… – закивал головой милиционер. – Ты ж у нас человек серьезный, не станешь по пустякам… Ну, пошли вон в шашлычную, что ли. Я сам с утра не ел…

Увидев Карпа Савельевича, усатый, узкий, похожий на таракана человек, приплясывая, вышел из-за стойки и вытер вафельным полотенцем стол, за который мы присели.

Внимательно оглядев заведение, я заказала сок в коробочке и печенье в пачке (на мой взгляд, одно из важнейших завоеваний нашего капитализма – возможность не есть там и то, где и что кажется тебе неаппетитным. Раньше это не всегда удавалось, взять хоть больницы, столовые в отпуске, пионерские лагеря…). Карп Савельевич заказал шашлык.

– Прежде всего, Карп Савельевич, скажите мне вот какую вещь… Я, видите ли, в устройстве вашего ведомства ничего не понимаю, не знаю даже, в каком вы звании…

– Майор, – усмехнулся участковый. – Майор Спиридонов.

«Интересно, майор – это много или мало? – подумала я. – А может быть, в самый раз?» – Никаких сравнительных сведений в голову, как назло, не приходило. Потом я вспомнила, что, кажется, именно майором была Анастасия Каменская – бессменная героиня детективов Александры Марининой, но как применить эту информацию на практике, так и не сообразила.

– Понятно, – вполне по-дурацки откликнулась я. – А скажите, Карп Савельевич, я вот понимаю, что преступления в норме раскрывают другие люди – следователи, оперативные работники, эксперты, кто-то там еще – я в книжках читала и по телевизору смотрела… – Карп Савельевич уже откровенно усмехался в седоватые – соль с перцем – усы. Мой рейтинг в его глазах падал стремительно и неудержимо. – А вот если вы сами, то есть участковый преступление раскроет… я имею в виду серьезное преступление… ему что-нибудь за это будет? Ну, я хочу сказать, кроме благодарности в приказе?

Несмотря на уже возникшие сомнения в моей умственной дееспособности, участковый оставался человеком основательным, и потому серьезно задумался над моим предположением. Потом вдруг лицо его просветлело, а морщина между бровями почти разгладилась. Окунув жилистый кусок мяса в ярко-алый кетчуп, размазанный по краю одноразовой тарелки, он неторопливо положил его в рот, прожевал, потом подмигнул мне и спросил:

– А состав-то какой?

– Убийство… даже два… и еще – предотвратить следующее, – ответила я, надеясь, что правильно поняла вопрос.

– Серийное, что ли? – деловито продолжал допрос Карп Савельевич. – Маньяк там у тебя, так? А кого убивает-то? Блондинок? Или, лучше, пусть вон, мальчишек-подростков, беспризорников…

– Ч-что?! – опешила я. – В каком это смысле – лучше?!

– Да на жалость больше бьет. Дети все-таки. А блондинки – чего их жалеть?

Я подавилась печеньем, закашлялась, затрясла головой, попыталась высосать через соломинку сока, но только еще больше задохнулась. Карп Савельевич встал, деловито обошел стол и сильно постучал по моей спине жесткой, тяжелой ладонью. Удивительно, но кашлять я перестала. Участковый вернулся на место, я проводила его настороженным взглядом. На сумасшедшего маньяка немолодой милиционер не походил совершенно.

– Ну так чего, – Карп Савельевич прожевал еще один кусок шашлыка, шумно отхлебнул пива из кружки и потер ладони одна об другую. – Кого убивать-то будем? И какова, согласно замыслу, роль участкового?

– П-простите, Карп Савельевич, – выговорила я, с трудом отведя взгляд от его сильных рук, поросших рыжими волосками. – Я что-то не понимаю…

– Чего ты не понимаешь? – удивился в свою очередь Карп Савельевич. – Как я тебе сказать могу, пока этого… сюжета не знаю?

– Какого сюжета?! – воскликнула я, кажется, впрочем, начиная о чем-то догадываться.

– Ну ты же книжку пишешь, правильно я понял? – сказал участковый. – Ничего такого – я одобряю. Человек ты умный, одинокий, образованный, книжек этих из вашего коридора перечитала чертову уйму. Вполне можешь и свою написать, ничуть не хуже. Я, если хочешь знать, в тебя верю. И молодежь наша из отделения тебя уважает, не знаю уж, чем ты их там приворожила, они темнят что-то… А! – Карп Савельевич хитро улыбнулся в усы. – Догадался! Ты у них тоже чего-нито выспрашивала и обещала потом в книжку включить. Так? Признавайся – я старая ищейка, меня не обманешь!

Я жалко улыбнулась и сильно растерла ладонями виски и надбровные дуги. Очень хотелось просто молча встать и уйти. Обижать участкового не хотелось совсем.

– Карп Савельевич, я не собираюсь писать детектив про маньяка. И вообще ни про что. И сейчас я спрашиваю вас абсолютно серьезно и без всякого подвоха: выгодно ли участковому милиционеру самому раскрыть серьезное уголовное преступление, совершенное на его «земле»? Или, кроме хлопот, ничего не будет, а вся благодарность ограничится грамотой и отметкой в приказе?

Карп Савельевич надолго задумался. Видно было, как в его голове тяжело ворочаются булыжники готовых схем. Наблюдая за ним, я почему-то вспоминала, как, готовясь к конференции, носили информационные стенды по коридорам научно-исследовательского института, в котором я когда-то работала.

– Почему же ограничится? – размышляя вслух, сказал наконец Карп Савельевич. – Такое редко бывает, конечно, потому что там все-таки бригада, и все такое… Но… звание могут дать… или жилищные условия улучшить… Что еще?

– А вам что нужно, Карп Савельевич? Звание или жилищные условия? – быстро спросила я.

– Полуполковником мне уж не бывать, наверное… Майора только недавно, считай, дали… Старый я и не карьерист… А вот квартирку нам с женой на старость… Дочки-то взрослые уже… – вздохнул Карп Савельевич. Как я и надеялась, оперативная сообразительность участкового не сильно отличалась от таковой у Дашки. Думая о чем-то одном, важном для него, он не мог одновременно анализировать другое и удивляться третьему. – Да… Мечтать, как говорится, не вредно…

– Карп Савельевич, если вы меня теперь выслушаете и мне поможете, то квартирка от вашего Управления – не мечты, а вполне возможна. И не на старость, а прямо сейчас.

– Чего это ты, интеллихенция, несешь? – строго спросил участковый, нахмурив брови. Выпав из розово-мечтательных сфер и осознав весь наш дурацкий разговор разом, он, как я и ожидала, сразу рассердился.

– Карп Савельевич, вам, наверное, надо будет кое-что записать, – предупредила я.

Милиционер, продолжая хмуриться, достал потрепанный блокнот, обернулся в сторону таракана за стойкой и крикнул:

– Равен, еще пива! И сока для женщины!

 

* * *

 

Мягкий снег падал на деревья и дорожки. На двух легковых машинах и одном микроавтобусе, припаркованных по краю аллеи, лежали толстенькие пушистые одеяльца. Молодые елочки поуютнее укутывались в снежные пелеринки. Перед крыльцом маленькая дворняжка кружилась в такт снежинкам и пыталась поймать себя за хвост.

Пасторальность пейзажа отнюдь не гармонировала с моим внутренним состоянием. Состояние было напряженное и взвинченное. Я сама себе не нравилась.

Толстая, добродушная и умеренно пропитушная на вид нянечка вежливо поздоровалась в ответ на мое приветствие. Смотрела она на меня с явным любопытством – случайные люди сюда не забредали, а постоянных посетителей знали наперечет.

– Могу ли я увидеть Полину Прохоровну Нестерову? – спросила я.

– Полину-то? Как же, как же… – женщина захлопотала и смешно зашевелила курносым носом, прячущимся между округлых, с прожилками, щек и напоминающим пятачок. – А вы, простите за любопытство, кем же ей приходиться станете?

– Я ее знакомая, – объяснила я. – Не уверена даже, что Полина меня помнит. Но у меня к ней поручение…

– Сейчас дохтура позову, – нянечка ощутимо насторожилась. – С ним говорите. Сюда вот пройти можно, здесь – пальто-шапку… И сумку… Гостинцы здесь? Спиртное у нас нельзя, знаете?

– У меня нет спиртного, – я представила, что действительно привезла в дом престарелых бутылку водки в подарок девяностолетней Полине и улыбнулась. – Сладкое и фрукты.

– У нас тут кормят до отвала, – проворчала нянечка. – И добавку – бери не хочу.

– Не сомневаюсь, – заверила я. – Я просто как знак внимания…

– Ишь ты… – нянечка тяжело поднялась и прошлепала куда-то вглубь здания.

Я присела на кресло под фикус, у которого был какой-то непостижимо казенный вид. Хотя как казенный вид может быть у комнатного растения? Но так и было.

Через некоторое время ко мне спустился по лестнице высокий, худощавый мужчина в белом, расстегнутом халате. На шее у него висел стетоскоп.

– Это вы насчет Нестеровой? – строго спросил он, хотя, кроме меня, не только в холле дома престарелых, но и, наверное, в километре вокруг не было ни одного незнакомого ему человека.

– Да, – покладисто кивнула я и привстала ему навстречу. – Как чувствует себя Полина Прохоровна?

– Ну как… – окинув меня быстрым и цепким взглядом, врач немного расслабился и опустился в кресло напротив. – Как вы думаете, если человеку десятый десяток? – он позволил себе слегка улыбнуться краешком хорошо очерченных губ. – Альцгеймер, конечно, ишемия, остеопороз, катаракта на левом глазу… Хотите дальше слушать? Вы ведь не врач?

– Не врач, – подтвердила я.

– А кто? – требовательно спросил мужчина, подавшись вперед и уцепившись обеими руками за отвороты халата.

– Я – соседка подруги Полины, – честно объяснила я. – Полина и Фрося дружили больше полувека. Теперь Фрося умерла и перед смертью просила меня известить об этом Полину. Я хотела позвать ее на похороны, но не сумела вовремя разыскать. У меня был только телефон, он не отвечал, и ушло время…

– Вот еще не хватало – на похороны! – недовольно поморщился врач. Я пригляделась и увидела, что он значительно моложе меня. Стетоскоп, халат и профессиональная гримаса добавляли ему лет десять. Интересно, что он делает в доме для престарелых? Какие здесь возможности для карьерного роста? Или научные интересы? Или, проще, – платежеспособные старички и приличная зарплата?

– Вы можете с ней повидаться, – принял между тем решение врач. – Но, честно сказать, не знаю, как она вас встретит, и захочет ли вообще с вами разговаривать. Характер у Полины Прохоровны – не сахар. Например, родную внучку она и вовсе не пускает. К тому же Альцгеймер, сами понимаете. Может быть, она сегодня эту самую Фросю и вовсе не вспомнит. Хоть и дружила с ней от царя Гороха…

– Ну что ж, – философски заметила я, пожав плечами. – Попытка – не пытка.

– Это – да, – согласился молодой врач и покосился на мою сумку. – Тяжелой пищи у вас там никакой нет? Сами понимаете, в таком возрасте желудок и кишки уже почти не работают… Недавно вот, приехали старичка навестить молодые родственники из Сибири, привезли от всей души что-то тамошнее – какое-то мясо, рыбный пирог, соленую рыбу, кедровые орехи. Дедушка раздухарился, даже песни с ними пел… Через три дня в нашей часовенке отпевали. Не выдержал желудок. У нас-то здесь специальная диета…

– Да ладно вам страшилки рассказывать! – отмахнулась я. – Ничего у меня там нет, кроме печенья и фруктов.

– Ну, тогда проходите наверх. Второй этаж, комната 204. Сейчас у нас как бы тихий час, так что Полина Прохоровна наверняка у себя.

На стук откликнулся тот же скрипучий голос, который я помнила.

– Зайдите.

Я вошла. Полина, подложив под спину три больших подушки, полусидела на аккуратно застеленной кровати и смотрела телевизор. В небольшой, довольно уютной комнате еще присутствовали столик, кресло, стул и стенной шкафчик для вещей и одежды. Неплотно затворенная дверь вела, должно быть, в санузел.

На столике стояло красивое старинное зеркало в металлической, может быть, бронзовой раме. «Неужели Полина в него смотрится?!» – мысленно ахнула я.

– Здравствуйте, Полина Прохоровна, – вежливо произнесла я. – Простите, что я вас побеспокоила… Не знаю, помните ли вы меня…

– Что, Фроська концы отдала? – ворчливо осведомилась Полина. – Так ее мать, …, не могла меня дождаться, …

Мат в устах старухи слышался каким-то на удивление органичным. Однако, эпитафия Фросе получалась достаточно оригинальной.

– Да ты присядь, – велела между тем Полина. – Чайник поставь. Вон он, на подоконнике, за занавеской, вода там есть. Ветчины не догадала принесть?

– Нет, простите, – удивилась я.

– Ну, – утвердила Полина. – Где тебе с пониманием. Здесь врачи кормят поносом каким-то и говорят: диета, диета… Сами бы ели… Но водки-то хоть принесла? Фроську помянуть?

– Нет, только сок.

– Тьфу на тебя! Кто это покойницу, да еще шлюху – соком поминает?!

Я окончательно смутилась. Мне вдруг показалось, что Полина в чем-то по большому счету права, а я – ни черта не понимаю в жизни.

– Ладно, – смилостивилась старуха. – Я же вижу, ты не из тех, у кого шкалик всегда с собой для жизни припасен. Но могла бы и догадать… Рассказывай.

– Что? – в разговоре с Полиной я никак не могла поймать нужный тон. Наверное, она все-таки слишком старая – подумала я.

– Как – что? – удивилась Полина. – Как Фроська помирала. Чего говорила, чего врачи. Как потом. Чего в гроб надели. Как вообще все прошло… Ты ж понимать должна – это для меня теперь самая важная тема осталась. Мы тут со стариками только о том и беседы ведем…

Мне тут же вспомнился молодой врач и его – «сами понимаете». Я вздохнула. Ну что ж, если я должна все за всех понимать, значит, так тому и быть.

– Ну что ж, слушайте, Полина Прохоровна…

По окончании моего рассказа Полина велела налить ей в пластиковый стаканчик апельсинового сока и истово, в одиночку, глядя вглубь себя, выпила его. Занюхала печенюшкой.

Помолчали.

– Полина Прохоровна, – осторожно начала я, ожидая немедленного наступления предсказанного молодым врачом Альцгеймера. – Фрося перед смертью сказала, что вы, якобы, знаете о ней что-то важное. Что, о чем – никто из нас ничего не понял. Вполне может быть, что это было уже предсмертным бредом… Простите… То есть, я хотела сказать…

Говорить о смерти в присутствии такой глубокой старухи казалось мне просто вопиюще неприличным. Почти как о веревке в доме повешенного.

– Да ладно тебе приседать, я-то жива покуда, – Полина с досадой отмахнулась от моей рефлексии. – Никакой это не бред, конечно. Да только не знаю я, что ты с этим делать станешь…

– С чем, простите?

– Да с тем! – Полина, кажется, не на шутку разволновалась и разозлилась. Я сразу вспомнила про ишемию. – Если я тебе теперича все расскажу… Зачем оно? Кому на пользу… Хотя она, конечно, именно тебе и велела. Сказала: в тебе корысти нет. Вот, Фроська!… Сучка …! … …! Втравила меня, сама смылась, и решай сейчас, когда мне уже о червяках думать надо!

Я не выдержала и улыбнулась.

– Но вы все-таки решите, Полина Прохоровна! – сказала я. – Раз уж Фрося назначила вас своим душеприказчиком, надо думать, у нее были для этого какие-то основания…

На самом деле, я уже поняла, что не буду дальше настаивать. Обе старушки – материалистки и атеистки. Жизнь Фроси не была гладкой. Желание нравственно очиститься перед смертью присуще материалистам также, как и верующим людям. Фрося облегчила душу – рассказала Полине. Теперь Полина сохраняет какую-нибудь «ужасную тайну» Фроси, которую обычно говорят попу на исповеди. Если она решит унести ее с собой в могилу, исполать ей. Непонятно только, причем тут мое бескорыстие…

– Да я не сегодня-завтра в ящик сыграю! – рявкнула Полина, явно нешуточно взбеленившись. – И ты сама ентим… приказчиком останешься.

– Ну-у… – я пожала плечами.

– Так, – Полина внезапно успокоилась и, потянувшись, сама налила себе еще сока. Рука ее, серая, похожая на высохшую ветку, почти не дрожала. – У тебя, значит, образование серьезное?

– Да, два высших, оба – в Университете, – я решила не вдаваться в подробности.

– Изрядно. Грамотная, небось. Не то, что у меня – два класса и коридор. Значит, по сути – чего там, кому, куда – разберешься.

– Чего? Кому? Куда? – переспросила я.

– А тому, – передразнила Фрося. – Что в вашей квартире еще с войны золото лежит!

– Как лежит? – тихо спросила я, слыша не только свой голос, но и стук собственного сердца. – Где?

– На балконе, в старой Фроськиной комнате, – сказала Полина, откинулась на подушки и прикрыла глаза.

 

* * *

 

В коридоре под вешалкой Кривцовых незнакомый мне ребенок лет двух отроду играл в мяч с Кирой. Кира катила к нему большой мяч с ярким рисунком, а потом сама же отнимала. Ребенок почему-то соглашался и отдавал.

Раздевшись, я прошла на кухню. На кухне Дашка и Ксения пили чай с пирогами.

– Здравствуйте, Анжелика Андреевна! – Ксения со знакомой улыбкой поднялась мне навстречу.

– Здравствуйте, Ксения, – откликнулась я. – Как у вас дела?

– Спасибо, хорошо, – улыбнулась женщина.

– Это ваш сын?

– Да, его Пашка зовут, – Ксения кивнула.

Я перевела взгляд на Дашку и поразилась. Ее улыбка по обаянию и жизнерадостности едва ли не перешибала ксенину. Интересно, что произошло?

– Даша, а я что-то давно Любу не видела? – со значением спросила я. – Вы что, поссорились?

– Нет, что вы! – Дашка повела рукой, потом поднялась, подошла к плите и налила себе в тарелку супа. Мне показалось, что и ее пластика как-то изменилась. – Просто у Любочки сейчас дел много. Она, вроде бы, клуб решила поменять, в квартире ремонт и все такое…

– Ах, вот как… – протянула я.

– Ага! Анжелика Андреевна, можно я к вам потом загляну?

Нет, ну в чем дело-то?! Как будто бы Дашка слопала чью-то сметану!

– Конечно, Даша. Заходи, я буду дома весь вечер.

– Анжелика Андреевна! Я все забываю… – крикнула Дашка мне в спину. – Вы Полину-то нашли? Сказали ей про Фросю?

– Да, Даша, – машинально ответила я. – Нашла. Сказала. И она сама рассказала мне много всего интересного…

В комнате я включила компьютер, вошла в рисовальную программу и попыталась мышкой нарисовать нужную мне схему. Ничего у меня, естественно, не получилось. Тогда я взяла лист бумаги и карандаш.

Теперь вроде бы все сходилось.

 

* * *

 

– Здравствуйте, Вадим…

– Мы разве опять на «вы»?

– Как хочешь, можно на ты. Хотя ты знаешь, что мне на «вы» удобней.

– Мне, если честно, тоже. Но Анджа, это же смешно… после…

– Конечно, ты прав… Может, мы куда-нибудь сходим?

Безмерное, прямо таки безбрежное удивление на том конце провода. За все время своего знакомства с Вадимом я никогда не выступала инициатором наших встреч. Все инициативы исходили от него. Обычно в таких положениях я дико стесняюсь и испытываю сильную неловкость. Сейчас – только спокойствие и сосредоточенность.

– Разумеется, Анджа. Когда, куда? Я могу взять билеты… Назначай время… Я… я безумно соскучился по тебе.

Неужели он и вправду хочет только меня видеть? Ничего, скоро все станет ясным. Не сегодня-завтра, как сказала бы Полина, рыбка должна была клюнуть. Живцом была я сама, и это казалось мне вполне справедливым.

 

* * *

 

Тяжелый театральный занавес медленно пополз вниз, актеры, взявшись за руки, вышли на поклон на авансцену. Кто-то бросил букет к ногам главной героини. Я смотрела на их лица, мигом позабыв и название, и сюжет просмотренного спектакля. Лица актеров все еще сияли вдохновением только что законченной игры. Их движения были излишне порывисты, как будто невидимый кукловод где-то под потолком дергал за нитки.

– Все те же вечные персонажи – Коломбина, Арлекин, Пьеро… – прошептал Вадим мне на ухо и сжал мою руку.

– Угу, – прошептала я в ответ, поражаясь тому, что он опять угадал мои мысли. – Игра…

На улице пахло весной. Проходящий мимо трамвай весело раскачивался, как будто бы приплясывал на бегу.

– Что у вас нового, Вадим?

– Можно сказать, ничего. Скучные дела, никакого полета фантазии. А вы, Анджа? Чем вы занимались все это время?

– О! – я попыталась изобразить лукавство. Не думаю, что у меня получилось что-нибудь достойное. – Вы просто не поверите, Вадим, но я опять, как и восемь лет назад, ищу сокровища…

– Да неужели? – его удивление выглядело несколько наигранным. – Какое трогательное постоянство увлечений. И что же – нашли?

– Да нет пока, но все говорит за то, что вот-вот…

Мерседес приветственно вякнул, завидев хозяина.

Всю дорогу до моего дома Вадим был молчалив. Зайти выпить кофе отказался, неубедительно сославшись на головную боль. Мне казалось, что я угадала действительную причину его отказа. Она была смешной и неприличной.

В комнате я, отпихнув Флопси, надела тапки и увидела, что свинка сожрала половину помпона. От этого незначительного события меня разобрал почти истерический смех. Услышав, что я смеюсь, в дверь поскреблась Дашка, которая, должно быть, отслеживала мое возвращение из театра, но тактично не вылезала в коридор, дожидаясь, пока я разденусь, вымою руки, переоденусь и так далее.

– Анжелика Андреевна, можно? Вы «смехопанораму» смотрите, да? Мне тоже нравится…

– Входи, Даша. Я ничего не смотрю, просто так…

Дашка вошла и застыла на пороге, глядя на меня с нескрываемым торжеством. Ее обычная униженная заторможенность куда-то подевалась. Увеличившиеся как бы не в два раза глаза сияли прохладным бирюзовым огнем.

– Даша, что? – уже догадавшись, спросила я.

– У меня будет ребенок! – сказала Дашка.

– Я тебя поздравляю! – искренне ответила я, поискала еще каких-нибудь торжественных слов, не нашла и добавила. – Постарайся теперь не простужаться на рынке.

– Уж постараюсь! Не беспокойтесь!

– А как ты себя чувствуешь?

– Уж лучше и некуда! – рассмеялась Дашка и я впервые увидела, какие у нее ровные – один к одному – зубы.

Я видела, как Дашке хочется все обсудить, и хотя буквально валилась с ног, да и голова у меня была забиты совсем другими вещами, не решилась отправить ее восвояси. Беременных женщин нужно баловать, тогда ребенок родится здоровым и веселым. А кто будет баловать Дашку?

Некоторое время мы беседовали. Дашка, увлеченная своим новым состоянием, по-видимому, не замечала того, что я отвечаю ей практически на автопилоте.

– Ксения мне все обсказала, и вещички Пашины обещала отдать, прямо в коробке. Она их туда сложила, и теперь…

– Хорошо…

– В консультации так и сказали: хорошо, что у тебя таз широкий, рожать будет легко…

– Это да, это важно…

– Булки сказали есть поменьше, налегать на витамины. А как же я без пирогов…

– Это хорошо… То есть – раз надо, как-нибудь полгода обойдетесь… А Виктор Николаевич-то знает? – наконец сосредоточилась я.

– Не-а, – безмятежно ответила Дашка. – А зачем ему знать?

Впервые за все время я пожалела не Дашку, а Виктора Николаевича. Хорошо, если он так никогда и не поймет, что упустил в своей жизни. А если поймет?

 

* * *

 

Я бы хотела напоминать сама себе военного стратега – того самого, о котором говорила Светка Аркадию. И про свой мужской ум тоже себе напоминала. И про собственную «замороженность», и про жизнь на Земле королевы Мод. Но люди, их чувства и поступки, даже самым трезвым и холодным расчетам поддаются лишь до какого-то, вполне определенного предела. Дальше – нет. Дальше вступает в действие фактор неопределенности. Вроде бы тысячу раз все проверила и перепроверила. Но чувствовала себя все равно препаскудно – последней дурой.

И, как оказалось, не напрасно.

 

* * *

 

Телефон зазвонил где-то в первой половине дня, и я его на свой счет сначала не приняла совершенно, и даже не шевельнулась поднять трубку. Сидела за компьютером и медитировала над своими, гроша не стоящими, выкладками.

– Анджа, тебя! Возьми трубку! – крикнула Зина из коридора, приоткрыв дверь.

В коридоре громко звучало радио. С самого своего приезда Зина непрерывно слушала радиостанцию «Маяк». Приемник она привезла с собой из деревни. И когда выходила на кухню готовить еду, брала его с собой.

Пожав по привычке плечами, я подошла к телефону, который примостился на моей универсальной этажерке.

Едва я подняла трубку, как она брызнула словесным кипятком. Я не успела сказать ни слова, даже «алло».

– Анжелика Андреевна! Сережу убили!!!

Несколько секунд я переваривала информацию, соображая, насколько это событие все меняет. Все это время трубка однообразно визжала возле моего уха. Наконец я обрела дар речи.

– Как? Кто? Когда? Говорите четко и коротко.

– Вчера… Вчера нашли…

– Как вы об этом узнали?

– Мне его приятель позвонил, с которым он учился. Мы знакомы, ходили вместе в клуб, в бильярд… К нему из милиции приходили.

– Где нашли… Сергея?

– Где-то за городом, он не запомнил.

Я снова замолчала, обдумывая уже полученные сведения.

– Анжелика Андреевна, они меня тоже убьют! Я чувствую! Сейчас! Я боюсь!!!

– Алина, слушайте меня, – руки у меня тряслись так, что я с трудом удерживала трубку. – Кто такие – они? Вы что-нибудь о них знаете? Они – это ваш муж и его люди?

– Нет! – взвизгнула Алина. – Нет! Причем тут Вадим! Нет!

– Почему вы уверены? Ведь вы говорили мне…

– Потому что! Это я, я сама… Я врала вам!

– Какое отношение ко всему этому имеет Люба, инструктор из спортивного клуба?

– Откуда вы знаете?… А… Анжелика Андреевна! Меня же убьют! Ладно… Это она ваше пальто…

– Господи! Причем тут мое пальто?! С кем она связана, кроме вас?

– Да ни с кем она не связана!… Ну… с этой толстой дурой, которая у вас… Они с Любой, кажется, в одном классе учились… Да про что вы! Вас же тоже убьют! Я потому и хотела… Но я же не зна-ала-а!

– Алина! – я изо всех сил пыталась сдерживать себя. На фоне непрерывной истерики на том конце провода это давалось мне не слишком легко. Если бы она стояла рядом со мной, я могла бы успокоить ее хорошей оплеухой. Но сейчас такой возможности у меня не было. – «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж. Королева играла в башне замка Шопена и, внимая Шопену, полюбил ее паж»…

– Что?!! Что вы говорите?!

– То самое. Перестаньте орать. Теперь слушайте меня. Возьмите денег, сколько у вас есть, совсем немного вещей и немедленно, первым же поездом или самолетом уезжайте в ваш рязанский Соловей, к маме, сестре и ее семье. Скажете, что соскучились, приехали погостить. Сидите тихо по крайней мере две недели. Понятно?… Тогда – собралась и поехала! Не визжать, не орать, не плакать! Не терять ни минуты!

– Хорошо, – почти спокойно ответила Алина. – Только вот что я вам скажу, Анжелика Андреевна: вы тоже спрячьтесь. А то и вас убьют.

Положив трубку, я опустилась на стул и несколько минут сидела неподвижно, стараясь дышать глубоко и равномерно. Но даже в хорошо проветренные мозги не приходило ни одной связной, и, главное, полезной мысли.

В общем-то, в сложившихся обстоятельствах совет, который я дала Алине (а потом она вернула мне), представлялся самым разумным. Благо, мне было где спрятаться, скрыться, отсидеться и так далее, и тому подобное.

Закавыка оставалась только одна. Квартира и ее насельники. И это многое меняло. А если совсем честно, то это меняло абсолютно все.

Подумав еще, я позвонила в отделение милиции. Там мне сказали, что майора Спиридонова нет на месте и посоветовали перезвонить в районе пяти часов, когда он, скорее всего, «забежит на минутку».

Потом я позвонила Светке, втайне рассчитывая застать Леонида. Леонид оказался в Польше на переговорах.

– Что-то случилось? – спросила Светка.

– Ничего срочного, – ответила я. – Хотела посоветоваться по одному юридическому вопросу.

Браток должен был вернуться с работы где-то около семи. Если, конечно, где-нибудь не задержится, что с ним, естественно, случалось, так как дома его никто и никогда не ждал.

Самым разумным было бы надеть пальто, сапоги и уйти.

Вместо этого я сидела в кресле и ломала пальцы. А еще говорят, что во мне нет ничего женского!

Уже потом, много позже, я сообразила, что можно было бы просто велеть соседям не открывать никому дверь. Хотя… из школы приходили дети, они вечно теряют ключи… приятели Семена… И, самое главное, – ведь мне пришлось бы им всем что-то объяснять…

 

* * *

 

Трудно объяснить словами, какое именно решение я приняла. Но к тому моменту, когда в дверь позвонили, решение было уже принято и никакому обжалованию не подлежало. Кажется, я вычитала его в каком-то приключенческом романе. Но не из современных (там подобные решения были не в чести), а в романе классическом.

Дверь открыла я сама, так как не сомневалась, что в случае чего они ее просто сломают. Одного из четверых людей, которые сразу же, оттеснив меня, прошли в коридор, я узнала почти сразу. Мы с ним уже встречались восемь лет назад. Высокая, странная, как будто бы сломанная по линии талии фигура. Бандит, то ли по имени, то ли по кличке Алекс – охотник за сокровищами. В общем-то, могла догадаться и раньше, когда на сцене появился Вадим. Все те же люди снова стягиваются в круг…

Но теперь все это было уже неважным. Главная моя задача – убедить их и увести из квартиры. Естественно, они уйдут только вместе со мной. Но это – нормальная плата за мои самонадеянность и скудоумие. В конце концов, даже если все обернется самым плачевным образом – в чем беда? Антонина давно взрослый, самостоятельный человек. В моей собственной жизни вроде бы уже случилось все основное и значительное – и радости, и беды. Что остается? Стареть, с каждым годом что-то теряя, и, как в зеркале, наблюдать эти потери в друзьях и знакомых? Такая ли это великая ценность?

Главное, чтобы в коридор сейчас не вылез кто-нибудь из детей. К счастью Зинин «Маяк» почти заглушает все, даже звонки и голоса. По «Маяку» передают старые песни композитора Александры Пахмутовой. Наверное, это ее юбилей, или юбилей ее мужа, поэта Добронравова, который писал стихи к ее песням. Главное, чтобы не вышли дети. Сколько их там, за моей спиной? Лучше не вспоминать… да, еще же есть Дашкин неродившийся ребенок, которого она вымаливала у всех святых во всех церквях. Если кто-нибудь из них выйдет, интересно, смогут ли эти отморозки догадаться, что… что за безопасность любого ребенка… Не думать!!! Я не знаю, как устроен этот мир, но вполне допускаю, что в некоторых обстоятельствах человеческие мысли имеют тенденцию материализоваться. Лучше всего думать о том, что я человек холодный и равнодушный. Я не люблю людей вообще и особенно – пролетариат. Эти дети для меня – абсолютно чужие. Их в любом случае не ждет ничего хорошего в этой жизни, для них не предусмотрено в ней места, так как уже их родителей отменили как класс, а до следующей революции еще далеко. Я выросла на Земле королевы Мод, среди вечных сиреневых ледяных гор, под серебряным яблоком равнодушной Луны. Мне плевать на всех и на все, включая мою собственную жизнь…

– Ну вот и встретились, – сказал Алекс. – А я ведь знал…

– Показывай быстро, где, тогда останешься живая, – сказал второй, широкоплечий, с бегающими глазками. Удивительно, но мне показалось, что и его я тоже откуда-то знаю. – Если будешь молчать, конечно.

Разумеется, я знала, что он врет. Оставлять в живых меня нельзя было ни в каком случае. Когда речь идет о таких деньгах, живые и хорошо информированные свидетели попросту исключаются.

По счастью, оба бандита говорили приглушенно.

– Здесь, в квартире ничего нет, – негромко сказала я. – Не думаете же вы, что я такая дура… А пластинка вообще – у специалиста из Эрмитажа (я не думала, что они станут искать помпейскую пластинку, но на всякий случай поменяла место работы Петра Григорьевича).

– Где остальное? – быстро спросил Алекс.

– В надежном месте, – усмехнулась я. Кажется, именно так отвечали бандитам многочисленные герои многочисленных прочитанных мною детективов.

– Сейчас ты быстро что-нибудь накинешь, поедешь с нами и это место покажешь…

– Мне надо сначала позвонить.

– Обойдешься.

– Там закрыто…

– Сломаем!

– Там люди.

– Будут молчать, как и ты, и не станут рыпаться, останутся живы.

Я вдруг осознала, что тяну время. Зачем? На что я надеюсь? Ведь ничего не произойдет. Не прибежит отряд доблестных спецназовцев. Не приедет на газике родная милиция. Увы! Все подобные вещи случаются только в дешевых потрепанных детективах, стоящих на полках наших коридорных шкафов. Даже пожилой, доверившийся мне участковый Карп Савельевич Спиридонов узнает обо всем только сегодня вечером. Да и что он смог бы один против четверых? Еще, чего доброго, получил бы пулю в лоб вместо обещанной «квартирки на старость»! Нет, все правильно. В конце концов, каждый платит по своим счетам.

– Хорошо, едем, – сказала я.

– Давай оборачивайся поживее!

…

Лица вошедших в квартиру отморозков менялись, должно быть, на протяжении минуты, но я этого не заметила, так как в комнату они меня не пустили, и я рылась на вешалке в поисках старой куртки.

– Это куда это вы ее везти собрались? Никуда она с вами не поедет!

– Это вы?!!

Оба возгласа прозвучали одновременно. Я обернулась и, уронив найденную наконец-то куртку, выпрямилась во весь рост.

Прямо за моей спиной, в коридоре, сгрудившись, как на старой фотографии, стояли все имеющиеся в наличии насельники нашей коммуналки. Причем, что самое потрясающее, они все были вооружены!

Зина, занимавшая большую часть ширины коридора, держала в руках молоток для разделки мяса. Аркадий сжимал побелевшими пальцами ручку топора, который, как я знала, хранился в кладовке, и принадлежал покойному Федору Кривцову. Дашка там же вооружилась новенькой ножовкой. Машка стояла рядом с огромным гвоздем. У Натальи были в руках великанские портновские ножницы, Руслана сжимала тяжелую раковину, которую я же и привезла ей в подарок из Италии. А Семен, опираясь одной рукой на костыль, держал в другой, вытянутой вперед руке пистолет (или револьвер, или маузер – я совершенно ничего не понимаю в оружии!).

«Булыжник – оружие пролетариата!» – вспомнила я и едва удержалась от улыбки.

Некоторое время длилась немая сцена, а потом между ног Зины протиснулась вперед Кира и звонко и чисто произнесла:

– Пошли вон, суки позорные!

Из комнаты летел и мелодическими Пахмутовскими клубами завивался вокруг всей сцены «Маяк»:

 

«Пока я ходить умею,

Пока любить я умею,

Пока я дышать умею

Я буду идти вперед!

И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,

Меня мое сердце в тревожную даль зовет.»