Академия Платона.

С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

– Это я себе представляю.

– Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

– Странный ты рисуешь образ и странных узников!

– Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

– Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

– А предметы, которые проносят там, за стеной; не то же ли самое происходит и с ними?

– То есть?

– Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать!

Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

– Конечно, он так подумает.

– А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?

На расстоянии над ними и позади них — свет ярко горящего огня, а от того места, где находятся заключенные, к огню круто ведет дорога; и если присмотреться, то можно увидеть невысокую стену, выстроенную вдоль дороги, вроде экрана, за которым прячутся те, кто управляет марионетками.

Представь человека, идущего вдоль этой стены и несущего сосуды, которые видны над стеной; видны также фигуры людей и животных, сделанные из дерева, камня и других материалов; в некоторых сценках персонажи разговаривают, в некоторых — молчат.

— Это странный образ, — сказал он, — и странные заключенные.

— Как и мы сами, — ответил я. — И они видят только свои собственные тени или тени друг друга, которые огонь отбрасывает на противоположную стену пещеры.

— Правильно, — сказал он; — как же они могут видеть что-нибудь, кроме своих теней, если им никогда не позволяли повернуть голову?

— И они видят только тени предметов, которые несет тот человек вдоль стены.

— Да, — сказал он.

— И если бы они могли говорить друг с другом, они бы решили, что говорят о вещах, которые действительно происходят перед ними.

— Совершенно верно.

— И допустим, что в тюрьме есть эхо, которое отражается от противоположной стены, и можно быть уверенным, что они вообразят, что слышат голос проходящих мимо теней.

— Без сомнения, — ответил он.

— И без сомнения, — сказал я, — что для них ничто, кроме теней предметов, не представляется истинным.

— Определенно.

— Снова посмотрим и узнаем, как они все поняли и излечились от своей глупости. Вначале, когда кто-нибудь из них освобождался и был вынужден внезапно подняться и повернуть голову, ходить и смотреть на свет, он испытывал резкую боль, а яркий свет слепил его, и он был не в состоянии видеть реальные предметы, тени которых он обычно видел в своем привычном положении.

И вообрази кого-то, говорящего ему, что все, что он видел прежде — это иллюзия, что с этого момента он подошел к реальному бытию, и то, как он смотрит, — более правильно, и видит он более реальные вещи, — каким будет его ответ?

Дальше можно вообразить, что его инструктор указывает на предметы, которые проносятся мимо и просит его назвать их — разве у него не возникнет трудностей? Разве он не вообразит, что тени, которые он видел всю свою жизнь, более реальны, чем те предметы, которые ему показали?

— Да уж, куда более реальны.

— И если его вынудят посмотреть на свет, разве его глазам не станет так больно, что он сразу же отвернется, чтобы найти убежище в предмете, который он может безболезненно рассматривать и который для него выглядит более ясным, чем тот, который ему только что показали?

— Правильно, — сказал он.

— И снова представим, что он не по своей воле вытащен по крутой и неровной лестнице и насильно поставлен под прямые лучи солнца. Не кажется ли тебе, что ему будет больно, и глаза его будут раздражены, свет, который попадет ему в глаза, просто ослепит его, и он не сможет увидеть ни одну из реально существующих вещей, которые, как ему сказали, истинны?

— Безусловно.

— И наконец, он сможет видеть солнце, не просто его отражение на воде, но он будет видеть само солнце на его настоящем месте, а не где-нибудь в другом, например в отражении, и он сможет познавать его природу.

— Безусловно.

— И после этого он убедится, что Солнце является причиной смены времен года и лет вообще и что это добрый гений всего, что составляет видимый мир. Оно в определенной мере тоже является причиной всех тех вещей, которые он видел прежде, а его товарищи привыкли видеть до сих пор.

— Ясно, — сказал он, — он что-то поймет вначале, а что-то — потом.

— А когда он вспомнит свое прошлое существование, и мудрость пещеры, и своих товарищей-заключенных, не думаешь ли ты, что он будет счастлив в связи с этими переменами и ему станет жаль остальных?

— Конечно же, так и будет.

— И если они прославляют тех, кто быстрее других замечает, лучше других запоминает и может рассказать, какая из теней прошла прежде, какая последовала за ней, какие двигались рядом, думаешь, ему будет интересна такая слава и почет или зависть по отношению к ее обладателю?

— Разве он не скажет, как говорил Гомер: «Лучше быть бедняком и иметь бедного хозяина» — и предпочтет терпеть еще очень многие лишения, вместо того чтобы думать и жить как они?

— Да, — сказал он, — да, я думаю, что он предпочтет новые страдания, чем старую жизнь.

— Вообрази снова, — сказал я, — что этот человек внезапно попадает в свое старое положение и больше не видит солнца. Разве он не решит, что его глаза застелил мрак?

— Совершенно верно, — сказал он.

— И если бы возник спор, и он должен был бы состязаться в рассматривании теней с заключенными, которые никогда не покидали пещеры, пока его глаза еще не привыкли к пещере и он плохо видит (а время, которое потребуется ему, чтобы снова приспособиться к образу жизни в пещере, может быть довольно продолжительным), и разве он не будет выглядеть смешным?

— Без сомнений, — сказал он.

И разве не странно выглядит человек, который отвлекся от божественного созерцания и вернулся к мирским занятиям, ведь его поведение непривычно и смешно для окружающих?

— В этом нет ничего удивительного, — ответил он.

— Любой, кому присущ здравый смысл, вспомнит, что путаница перед глазами бывает двух видов и возникает в двух случаях; или если уходишь от света, или если выходишь на свет — это истинно для духовного зрения так же, как и для телесного.

Человек (Прикованный из пещеры) с двухмерным представлением просветился до трехмерного представления.

Человек с трехмерным представлением (Будда) просветился до четырехмерного представления.

Для пещерного человека былые удовольствия такие как кто первый увидит тень, не представляют особого удовольствия потому что он постиг трехмерное представление. Он понимает что это пустяки и иллюзия, и что истинное понимание лежит в трехмерных объектах.