Виноградов И. А.

Составители

Наталья Олеговна АЛЕКСАНДРОВА

Ирина Михайловна БАШТАНАР

Наталья Сергеевна МАНТУРОВА

 

 

Программа государственного экзамена

по направлению 46.03.02 Документоведение и архивоведение

 

Печатается в авторской редакции

 

 

Подписано к печати

Формат 60х80/16 Объем 4,0 п.л.

Заказ № Тираж 100 экз.

 

Челябинская государственная академия

культуры и искусств

454091, г. Челябинск, ул. Орджоникидзе, 36-а

___________________________________________________________

Отпечатано в типографии ЧГАКИ. Ризограф

 

Для написания рефератов в виде рецензий

1. XVI–XVII вв. (опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время). – М., 1901.

2. Аксютин Ю.В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. М., 2004.

3. Анисимов Е.В. Елизавета Петровна. Л., 1999.

Анисимов Е.В. Анна Иоанновна. М., 2002.

5. Анисимов Е.В. Время Петровских реформ. Л., 1989

6. Барсенков А.С. Реформы Горбачева и судьба союзного государства 1985-1991. – М., 2001.

7. Болотина Н.Ю. Деятельность Г.А. Потемкина (1739-1791 гг.) в области внутренней политики России. М.: РАГС, 2010.

8. Борисов Н.С. Политика Московских князей (конец XIII – первая половина XIV в.) М.: МГУ, 1999// http://www.hist.msu.ru/Departments/RusHis19/Books/moscow.pdf

9. Боффа Дж. От СССР к России: История неоконченного кризиса. 1964–1994. – М., 1996.

10. Буганов В.И. Петр Великий и его время. М., 1989.

11. Бушкович П. Петр Великий. Борьба за власть (1671 – 1725). Спб., 2008.

12. Выскочков Л. Николай I. Серия ЖЗЛ. М., 2003.

13. Гимпельсон Е.Г. Формирование советской политической системы. 1917-1923 / РАН. Ин-т рос. истории. – М., 1995.

14. Греков Б.Д. Киевская Русь. – М., 2004.

15. Данилов А.А., Пыжиков А.В. Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы. – М., 2001.

16. Зимин А.А. В канун грозных потрясений: Предпосылки первой крестьянской войны в России. М.,1986//http://annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim6_00.htm

17. Зимин А.А. Витязь на распутье: феодальная война в России XV в. М., 1991// http://annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim1_00.htm

18. Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории). М., 1982// http://annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim2_00.htm

19. Каменский А.Б. От Петра до Павла. М., 2001.

20. Корелин А.П., Степанов С.А. С.Ю. Витте – финансист, политик, дипломат. М., 1998.

21. Коэн С. Провал крестового похода: США и трагедия посткоммунистической России. – М., 2001.

22. Морозова Л.Е. Российское государство в XIV-XVII вв. СПб., 2002.

23. Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты: Избрание на царство Михаила Федоровича. М., 2005.

24. Павленко П.И. Петр Первый// [Электронный ресурс] http://book-read.ru/libbook_108375.html

25. Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. Две истории одной страны. Россия на изломе тысячелетий. 1985-2005. – М., 2007.

26. Пихоя Р.Г. Советский Союз: история власти 1945-1991. – М., 1998.

27. Пихоя Р.Г., Соколов А.К. История современной России: кризис коммунистической власти в ССР и рождение новой России. Конец 1970-х - 1991 гг. И.: РОССПЭН, 2008.

28. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве

29. Проскурина В. Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II. М., 2006.

30. Пыжиков А.В. Хрущевская «оттепель». – М., 2002.

31. Рогожин Н.М. У государевых дел быть указано… – М.: Изд-во РАГС, 2002.

32. Сахаров А.Н. Александр I. М., 1998

33. Скрынников Р.Г. 1612 г. М., 2007.

34. Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 2005// http://militera.lib.ru/bio/skrynnikov_rg/index.html (2001)

35. Скрынников Р.Г. Смутное время: Крушение царства. М., 2007.

36. Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в.// Библиотека Кротова [Электронный ресурс] http://www.krotov.info/spravki/persons/20person/1939stan.html

37. Станкевич З.А. История крушения СССР. – М., 2001.

38. Такер Р. Сталин у власти: История и личность, 1928-1941. Пер. с англ. – М., 1997.

39. Талина Г.В. Государственная власть и системы регулирования социально-служебного положения представителей высшего общества в начальный период становления абсолютизма в России (1645-1682 гг.)// [Электронный ресурс] http://humanities.edu.ru/db/msg/54604

40. Федоров В.А. М.М. Сперанский и А. А. Аракчеев. М., 1997

41. Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. – М., 1978.

42. Шубин А.В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008.

43. Эпоха Ельцина: Очерки политической истории. – М., 2001.

 

 

Виноградов И. А.

ГОГОЛЬ- ХУДОЖНИК И МЫСЛИТЕЛЬ:

Христианские основы миросозерцания. — М.: «Наследие», 2000.— 448 с.

Аннотация: В монографии раскрываются христианские основы миросозерцания Гоголя на всем протяжении его творческого пути. Подробно, с привлечением подготовительных материалов, мемуарных свидетельств, историко-литературных источников и бытовых реалий, анализируются главные гоголевские произведения: художественные циклы «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород», так называемые «петербургские повести», комедия «Ревизор», поэма «Мертвые души», книга «Размышления о Божественной Литургии». В качестве особого предмета анализа прослеживается история творческого «диалога» Гоголя с критиком В. Г. Белинским. Устанавливается тесная связь между художественной и публицистической мыслью Гоголя, выявляются «сквозные» и «узловые» темы, неизменно возникавшие в гоголевских произведениях на каждой новой ступени его духовного развития. Широта охвата материала позволяет показать, как гоголевское миросозерцание преломляется в осмыслении писателем самых разнообразных проблем изображаемой действительности, и обозначить в нем центральное «ядро» — любовь к патриархальному русскому быту и критику европейского секуляризованного материального прогресса.

Из главы пятой

ОТ «НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА» ДО «Рима»: «ПЕТЕРБУРГСКАЯ ТЕМА» В ТВОРЧЕСТВЕ ГОГОЛЯ

Возникновение в творчестве Гоголя «петербургской темы» связано с самыми первыми впечатлениями писателя от северной столицы, полученными по приезде в Петербург в конце 1828 года. Впервые образ Петербурга появляется в гоголевских произведениях в 1831 году. Блестящий, «весь в огне» город Петра I и Екатерины II — город, полный диковинных, «растущих из земли» многоэтажных домов, «чудных» роскошных «бричек со стеклами», Гоголь изобразил тогда в двух «малороссийских» повестях, опубликованных в сборнике «Вечера на хуторе близ Ди-каньки»,— «Пропавшей грамоте» и «Ночи перед Рождеством».

Однако, хотя в ранних повестях Гоголем уже были намечены многие черты, которые нашли впоследствии развернутое воплощение в его так называемом «петербургском» цикле — цикле из пяти повестей, посвященных изображению петербургской жизни,— в самых первых «малороссийских» произведениях Гоголя взгляд его на Петербург — это еще во многом взгляд «со стороны». Понадобилось еще два года, чтобы пережитый опыт был основательно осмыслен и приобрел соответствующую художественную форму. Вплотную к освоению «петербургской темы» Гоголь приступает лишь в 1833 году.

Определенную роль в этом сыграло многолетнее общение Гоголя в Петербурге с А. С. Пушкиным и князем В. Ф. Одоевским, которые в свою очередь уделили в своих произведениях значительное внимание теме северной столицы. 30 ноября 1832 года, имея в виду один из художественных замыслов В. Ф. Одоевского, Гоголь писал И. И. Дмитриеву: «Князь Одоевский скоро порадует нас собранием своих повестей, в роде Квартета Бетговена, помещенного в Север<ных> Цветах на 1831». Об этом замысле Одоевского Гоголь рассказал в те же дни П. А. Плетневу. «Гоголь мне сказывал,— сообщал Плетнев В. А. Жуковскому в письме от 8 декабря 1832 года,— что князь Одоевский <...> готовит собрание своих повестей, под названием: Дом сумасшедших. Некоторые прочитывал он с Гоголем: они ему так нравятся, что он их предпочитает напечатанным, как например, Последний концерт Бетговена»⁴¹⁰.

Замысел В. Ф. Одоевского сборника повестей под названием «Дом сумасшедших» остался неосуществленным. Однако спустя несколько месяцев подобный этому замысел повествовательного сборника-«дома» (несомненно, дома «петербургского») — тоже посвященного критическому изображению жизни его обитателей — вновь появляется в творческих планах Одоевского. Только теперь это замысел уже совместный, и в качестве соавтора в нем принимает участие Гоголь. 28 сентября 1833 года Одоевский пишет А. С. Пушкину: «Что делает наш почтенный г. Белкин? Его сотрудники Гомозейко <псевдоним Одоевского> и Рудый Панек по странному стечению обстоятельств описали: первый — гостинную, второй — чердак; нельзя ли г. Белкину взять на свою ответственность — погреб? <...> Рудый Панек даже предлагал самый альманах назвать таким образом: Тройчатка *, или Альманах в три этажа, соч. и проч.»⁴¹¹. Предполагалось, таким образом сотрудничество автора «Повестей Белкина», рассказчика «Пестрых сказок» и «сказочника» «Вечеров на хуторе близ Диканьки» — то есть Пушкина, Одоевского и Гоголя — в «трехэтажном» альманахе городской — петербургской — тематики. После отказа Пушкина, Одоевский в конце 1833 года писал М. А. Максимовичу: «Я печатаю — ужас — что! — с Гоголем «Двойчатку», книгу составленную из наших двух новых повестей...»⁴i2 (замысел этот тоже не был осуществлен).

Сохранились три черновых наброска Гоголя 1833 года, имеющие, по-видимому, непосредственное отношение к замыслу альманаха. Два наброска (из которых один имеет заглавие «Страшная рука. Повесть из книги под названием: "Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском острове в 16-й линии"»), очевидно, являются черновыми фрагментами той самой повести — описывающей «чердак»**,— которая предназначалась Гоголем для альманаха Одоевского⁴¹³.

Косвенным свидетельством тому может служить само намерение Гоголя и Одоевского привлечь к работе над альманахом Пушкина. Подзаголовок гоголевского произведения — «Повесть из книги под названием: "Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском острове в 16-й линии"»,— весьма напоминает заглавие повести В. П. Титова «Уединенный домик на Васильевском» (1828), представляющей собой прямое переложение одного из пушкинских замыслов (повесть восходит к устному рассказу Пушкина). По замечанию Н. И. Ульянова, именно Пушкин в конце 1820-х — начале 1830-х годов явился первым создателем об-

* «Тройчатка — тройная плеть» (словарик «не всякому понятных» слов, приложенным Гоголем к первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки»). ** Вероятно, в основу повести Гоголь предполагал положить автобиографический материал. «...Мы люди такого сорта,— писал он, в частности, М. П. Погодину 9 февраля 1835 года,— которых вся жизнь протекает на чердаке».

раза «демонического Петербурга» (а значит, предшественником Гоголя и Одоевского в разработке этой темы)* ^4|4. Напомним в связи с этим, что содержанием «петербургской» поэмы Пушкина «Домик в Коломне» — во многих чертах перекликающейся с «Уединенным домиком на Васильевском»⁴¹⁵— Гоголь воспользовался еще в 1831 году при создании «Ночи перед Рождеством». Все это говорит и о том, что в основу петербургского цикла Гоголя легли не только его личные впечатления. Как в случае с «Ревизором» и «Мертвыми душами» («сюжеты» которых, как известно, дал Гоголю Пушкин), содержание гоголевской петербургской темы также оказывается в значительной мере предопределено Пушкиным.

Вероятно, уже в процессе работы над альманахами «Тройчатка» и «Двойчатка» Гоголь задумал собственный сборник художественных и публицистических произведений — получивший впоследствии название «Арабески». Этим, в частности, объясняется, почему в набросках повести Гоголя, готовившейся для совместного альманаха, слышны мотивы едва ли не всех будущих его «петербургских» повестей — как напечатанных впервые в «Арабесках» («Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего»), так и написанных позднее («Нос», «Шинель»).

Первоначально сборник «Арабески» предполагался Гоголем просто как собрание всего наиболее важного, написанного им к тому времени и не вошедшего в «Вечера...» и «Миргород». Сборник должен был представить, по словам самого Гоголя, «смесь всего», «всякую всячину» — и показать художника как разностороннего публициста и ученого: критика, историка, мыслителя. Если же обратить внимание на те произведения, которые были написаны Гоголем специально для «Арабесок» — в самом процессе создания книги, то новый цикл, по преобладанию в нем произведений городской, «столичной» тематики, можно с полным правом назвать (в отличие от первых двух — «малороссийских» сборников) «петербургским».

Обращаясь к истории создания цикла «Арабески», следует иметь в виду, что восприятие гоголевских произведений в критике почти всегда так или иначе вызывало появление авторских комментариев к ним. Достаточно указать на известные гоголевские автокомментарии к «Ревизору» и «Мертвым душам». Гоголь, по обыкновению, сознательно избегал открытой полемики, считая, что «поэту более следует углублять самую истину, чем препираться об истине» (письмо к Н. М. Языкову от 5 апреля н. ст. 1845 года). «К спорам прислушивайся, но в них не вмешивайся»,— замечал писатель в статье «Споры» (1844). Однако, это не означало полного отстранения Гоголя от литературных толков о его произведениях. «Прислушиваясь» к голосу критики, все «ответы» ей Гоголь давал не в открытых полемических выступлениях, но в самих своих художественных сочинениях — а также в пояснениях к ним.

Так и в 1830-х годах, печатая свои произведения в составе отдельных сборников («Вечера...», «Миргород», «Арабески»), Гоголь стремился представить их в более широком авторском контексте, чем тот, какой давали рамки отдельного цикла. Конкретно это выразилось в том, что все написанные к 1834-му году произведения Гоголь попытался издать как единое целое — своего рода «собрание сочинений». Вместе с «Миргородом», написанным в 1834 году и сопровожденным подзаголовком «Повести, служащие продолжением "Вечеров на хуторе близ Диканьки"», предполагалось переиздание самих «Вечеров...». Тогда и получил окончательную композицию сборник «Арабески», призванный дополнить «Вечера...» и «Миргород» и воплотить достаточно освоенную к тому времени Гоголем тему Петербурга. Определенную попытку писателя заявить об этом «собрании» можно видеть в объявлении, напечатанном в 1835 году на обложке вышедшего «Миргорода»: «Продается во всех книжных лавках. Цена за обе части 12 руб.— Там же можно получать на днях вышедшую книгу: "Арабески. Повести и разные сочинения Н. Гоголя". Цена за обе части 12 руб.— В непродолжительное время выйдет второе издание "Вечеров на хуторе близ Диканьки", его же, Гоголя, in 8. Цена за оба тома 12 руб. Желающие могут адресоваться заблаговременно к книгопродавцам и получать билет»⁴¹⁶.

Задумано было, таким образом, как бы целое собрание в трех книгах (или в шести «томах») — по 12 рублей каждая, и объявлена подписка*. Когда же второе издание «Вечеров...» (цензурное разрешение на которое

* По-видимому, предполагалось даже сопроводить это «собрание» портретом автора — работы А. Г. Венецианова 1834 года. Друг Гоголя со школьной скамьи Н. Я. Прокопович называл этот портрет «портретом автора "Тараса Бульбы"» (<Кулиш П. А.> Николай М. Записки о жизни Н. В. Гоголя. СПб., 1856. Т. 1. С. 101). Вероятно, портрет должен был быть приложен либо к «Арабескам», либо к «Миргороду». «Так как дата его совпадает с годом печатания гоголевских "Арабесок" и так как он исполнен литографией и притом в небольшом книжном формате, невольно возникает предположение, что Гоголь думал приложить этот портрет к своей книге» (Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу художников. М., 1955. С. 30).

было получено 10 ноября 1834 года) со значительным опозданием вышло, А. С. Пушкин в своей коротенькой рецензии на это издание (от начала апреля 1836 года) дал, по сути, новый обзор всего «собрания» (возможно, это было сделано по просьбе Гоголя). Здесь Пушкин, помимо трех гоголевских циклов, упомянул и о законченном к тому времени «Ревизоре». Другое объявление о трех книгах Гоголя (в шести частях; по 12 руб.) было напечатано месяцем ранее, 5 марта 1836 года, в «Русском Инвалиде».

Впоследствии первыми томами вышедшего в 1842 году собрания сочинений Гоголя стали «Вечера...» и «Миргород». Исходя из истории создания гоголевских циклов, можно было бы предположить, что третьим томом собрания будут «Арабески». Однако этого не произошло. Только три произведения из «Арабесок» — именно «петербургские» повести «Портрет», «Невский проспект», «Записки сумасшедшего» — Гоголь включил в третий том своего «нового» (на этот раз в самом деле оформленного как единое многотомное издание) собрания сочинений (сам Гоголь называл это свое собрание не иначе как «книгой», «книгой в четырех томах», изданием «мелких сочинений <...> из четырех томов»⁴¹⁷).

Подчеркивая тесную связь между третьим томом собрания и предшествующим сборником «Арабески», Н. Я. Прокопович, издатель гоголевских «Сочинений», а вслед за ним П. А. Плетнев, давали этому тому название «Арабески с новыми повестями» (Плетнев при этом пояснял, что «Сочинения» печатаются с исключением «ученых статей» Гоголя, помещенных в «Арабесках»)⁴¹⁸. Но непосредственно «Арабески» в их первоначальном виде Гоголь как единый цикл больше не переиздавал. «Петербургская тема» в третьем томе прижизненного собрания тем самым как бы окончательно приобрела самостоятельное значение,— размежевавшись как с публицистическими и историческими трудами предшествующего сборника, так и с художественными произведениями иной, «непетербургской» тематики — которые на равных правах были представлены в «Арабесках». Таким образом, в составленном Гоголем в 1842 году собрании сочинений ясно обозначилась воля писателя к объединению его «петербургских» повестей в единую тематическую группу. Несомненно, это авторское стремление необходимо учитывать при изучении гоголевского творчества.

Но тут вновь возникает обстоятельство, которое в свою очередь существенно осложняет как идейно-художественное целое, так и, условно говоря, тематическую «чистоту» гоголевского «петербургского» цикла. Дело в том, что в третьем томе выпущенного в 1842 году четырехтомника (четвертый том составили драматические произведения) Гоголь среди повестей собственно «петербургских» поместил опять-таки две «непетербургские» (написанные уже после выхода в свет «Арабесок»). Тем самым

перед исследователями, изучающими загадку композиции гоголевского собрания, вновь встает серьезное затруднение.

Традиция обособлять среди повестей третьего тома прижизненного собрания сочинений Гоголя так называемый «петербургский» цикл существует давно. Сложилась даже практика (введенная в 1924 году Б. М. Эйхенбаумом и бытующая по сей день даже в академических изданиях), издавать этот «цикл» отдельной книгой. Несомненно, основания для такой издательской практики есть. Петербургский материал лег, как отмечалось, в основу пяти (из семи) повестей писателя, помещенных в третьем томе. Но напрашивается возражение. Как в таком случае рассматривать те две повести («Коляска» и «Рим»), которые остаются за рамками предлагаемого подхода? Нельзя не считаться с авторской волей и игнорировать то, что ни в «Арабесках», ни в последующем прижизненном собрании «петербургский цикл» самим писателем отдельно выделен не был.

Сложившаяся традиция вычленять и тематически подчеркивать в гоголевском творчестве городской «петербургский» цикл приводит на деле к сужению кругозора писателя, к искажению того всеобъемлющего масштаба «петербургской темы» у Гоголя, которой, казалось бы, при таком подходе уделяется особое внимание. Само по себе очевидно, что ни первый сборник, где впервые появились гоголевские «петербургские» повести («Арабески»), ни последующий третий том собрания (озаглавленный писателем просто «Повести») «петербургской темой» — как темой этнографической и бытописательной — не ограничиваются. Эту тему оба сборника представляют в более широком и глубоком осмыслении, чем, например, те нравоописательные «физиологии Петербурга», которыми снабжали в XIX веке русских читателей подражатели Гоголя — невольно навязывая тем самым определенное прочтение и гоголевских повестей. Обеднение гоголевской мысли, отрыв его «петербургских повестей» от того контекста, в который поместил их сам писатель, в итоге приводит исследователей к интерпретациям, весьма далеким от подлинного смысла гоголевских произведений. Это обстоятельство во многом связано именно с неразгаданностью композиции третьего тома гоголевских сочинений.

Прежде всего можно заметить, что уже в первом посвященном петербургской действительности сборнике — в «Арабесках» — тема Петербурга предстает как неотъемлемая часть размышлений Гоголя над мировой и отечественной историей: она дается на чрезвычайно широком историческом и культурном фоне. Главными составляющими этого «фона» являются, с одной стороны, западноевропейская действительность — в ее прошлом и настоящем, с другой — прошлое и настоящее самой России (и в частности, Малороссии). Этим темам посвящены самые разнообразные статьи сборника — «Скульптура, живопись и музыка», «О средних веках», «О преподавании всеобщей истории», «Взгляд на составление Малороссии» и др.

То же самое следует сказать по поводу «петербургской темы» в третьем томе «Сочинений» 1842 года издания. Здесь образ Петербурга предстает в свою очередь в весьма широком, «общемировом» контексте. Своеобразным указанием на этот всеобъемлющий контекст и служат здесь те две повести, которые стоят здесь на первый взгляд особняком.

Сама история создания и публикации повестей, составивших этот том, свидетельствует о сходном характере в изображении «петербургской» действительности в «Арабесках» и третьем томе собрания. После издания в «Арабесках» первых трех «петербургских» повестей Гоголем, как уже отмечено, были написаны еще две повести, где тема Петербурга стала основной — «Нос» и «Шинель». Почти одновременно с этими повестями Гоголь написал две новые повести, в свою очередь придававшие «петербургской теме» тот «всемирно-исторический» культурный фон, на котором эта тема разворачивалась в «Арабесках». После «Носа», опубликованного в 1836 году в пушкинском «Современнике», вышла (в том же году и в том же журнале) повесть «Коляска» — действие ее разворачивается в российской провинции; в 1842-м, одновременно с «Шинелью», появился «Рим»— повесть, всецело посвященная истории и современности Западной Европы.

Эти-то четыре новые повести, вместе с тремя написанными ранее петербургскими повестями «Арабесок», и составили в 1842 году третий том гоголевских сочинений. Расположены здесь они были в особой — не хронологической и не объясняющейся «географической» темой Петербурга — последовательности: «Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Шинель», «Коляска», «Записки сумасшедшего», «Рим». Внутренняя логика этой последовательности связана прежде всего с масштабностью исторических и «географических» воззрений Гоголя. И в «Арабесках», и в новом томе изображение Петербурга органично входит в более широкую, объединяющую все повести, тему мировой цивилизации в отношении к традиционной культуре России. Объясняется и место повестей третьего тома в составе всего собрания. Если в первом и втором томах («Вечера...» и «Миргород») изображалась патриархальная Малороссия, то теперь объектом внимания автора становится «цивилизованное» общество — будь то Париж (повесть «Рим»), Петербург («Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Шинель», «Записки сумасшедшего») или русский провинциальный городок («Коляска»).

Как единый цикл повести третьего тома «Сочинений» Гоголя требуют соответствующего — учитывающего их идейно-тематическое единст-

во — рассмотрения. Центральная идея завершающего, «итогового» произведения тома, повести «Рим»,— противопоставление Парижа и Италии, европейской цивилизации и европейской культуры, ремесла и искусства. Это противопоставление находит себе соответствие сразу в двух петербургских повестях Гоголя, появившихся ранее в «Арабесках»,— в «Невском проспекте» и «Портрете».

Согласно размышлениям Гоголя, воплощенным в «Риме», ремесленная цивилизация Парижа, потворствуя низменным инстинктам человека, несет миру нравственное растление и одичание и тягостный беспросветный труд по производству предметов роскоши и «цивилизованного» комфорта. «Божественные искусства» Италии, напротив, способны, по мнению Гоголя, избавить человека от этого духовного и физического рабства. Герой «Портрета», молодой художник, стоит именно перед таким — изображенным в антитезе Италии и Парижа — выбором: он волен выбрать между искусством и ремеслом. То же самое можно сказать и о красавице «Невского проспекта», «искусство» которой — служить вдохновляющей, стремящей человека силой, его «небесным звонком» («...Бог недаром повелел иным из женщин быть красавицами...» — заметит позднее Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями»), а «ремесло» так же далеко от ее назначения, как ремесленник Шиллер из того же «Невского проспекта» от Шиллера-поэта...

Тут необходимо оговориться. Художник Пискарев в «Невском проспекте» сравнивает свою красавицу с Мадонной Перуджино, сам же Гоголь, как отмечалось, не любил этого итальянского художника⁴¹⁹. Точно также в описании альбанской красавицы Аннунциаты в «Риме», при всем восхищении ею, неожиданно появляется у Гоголя настораживающее сравнение с «гибкой пантерой». Увлечение же «возвышенным» Шиллером Гоголь сравнивает в «Мертвых душах» с нетрезвостью, почти опьянением: «Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, показав им прекрасного человека...».

Это видимое противоречие прямо выводит нас к проблеме, чрезвычайно важной для понимания Гоголя и имеющей прямое отношение к его дальнейшему духовному развитию. Руководствуясь в оценке некоторых явлений действительности представлением о «необходимом зле» в истории — о промыслительно заложенных в человеке от самого его рождения «страстях» (с помощью которых якобы и осуществляется подчас его спасение⁴²⁰), Гоголь прилагал порой эти взгляды и к «эстетическому» соблазну, соблазну красоты, могущему, по его мнению, равно служить добру (в искусстве) и злу (в ремесленной роскоши). Чувственное восприятие красоты, эта «прирожденная страсть» падшего человека, может, по Гоголю, стать либо первой ступенькой к его спасению, либо прямым прологом к гибели.

В то же время, допуская в своих размышлениях представление о промыслительном назначении некоторых «прирожденных страстей», Гоголь никогда не заблуждался относительно сущности той или иной «страсти», не идеализировал их. В самом понятии «целомудренной страсти» он находил даже источник комического эффекта (последнее выражение взято из русского перевода комедии Мольера «Сганарель», обработанного Гоголем в конце 1839 года*).

В соответствии с этим отношением Гоголя к возможностям и недостаткам эстетического начала противопоставление в его повестях Парижа и Рима, художника петербургского художнику итальянскому оказывается достаточно условным. Образы монаха-аскета в «Портрете» или монаха-капуцина среди цветущей, художнической жизни Рима (на значение последнего образа указывал Гоголь в 1841 году В. А. Панову, «ссылаясь на эффект, производимый нищенствующим братом», когда он вдруг появляется среди веселящейся итальянской толпы⁴²¹) возвышаются равно и над «ремеслом», и над «искусством». (О том, что само ношение священником своей одежды является в известной мере исповедничест-вом, Гоголь писал, в частности, позднее в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и в «Размышлениях о Божественной Литургии».) Монах-художник в «Портрете» предъявляет к самому себе те требования, которые со всей полнотой займут жизнь Гоголя в 1840-е годы — покаяние, очищение души, молитва.

К пониманию первой из петербургских повестей Гоголя (в композиции третьего тома собрания), ближе всех, кажется, подошел профессор протопресвитер В. В. Зеньковский, отметивший, что в «Невском проспекте» сильнее всего ощутим тот сокрушительный удар, который нанес Гоголь идеям эстетического гуманизма, наиболее глубоко выраженным в свое время Ф. Шиллером и чрезвычайно популярным в России в XIX веке⁴²². Эти идеи — о единстве красоты и добра, высказанные в повести устами автора: «...красота <...> только с одной непорочностью и чистотой сливается в наших мыслях»,— рушатся «при виде красоты, тронутой тлетворным дыханием разврата».

Этим, однако, шиллеровская тема в «Невском проспекте» не исчерпывается. Едва ли случайно назван в повести Шиллером один из немногочисленных ее героев — «жестяных дел мастер в Мещанской улице». Дело в том, что «певец прекрасного», поэт Ф. Шиллер (с сочинениями

* Имеется в виду реплика героини комедии о своем супруге: «Теперь все ясно: он изменяет мне. Теперь я не удивляюсь холодности, которой он отвечает на мою целомудренную страсть» (Сганарель, или Муж, думающий, что он обманут женою. Комедия в одном действии, Мольера // Гоголь Н. В. Соч. 10-е изд. М.; СПб., 1896. Т. 6. С. 382).

которого Гоголь познакомился еще в Нежинской гимназии), известен и как идеолог европейского торгово-промышленного прогресса и прямой защитник интересов среднего сословия (см. его «Историю отпадения Соединенных Нидерландов от испанского владычества» и трагедию «Дон Карлос»). Имя же еще одного из немецких мастеровых в «Невском проспекте», столяра Кунца,— уже без очевидных литературных ассоциаций, но с тем же намеком на «художества», указывает, вероятно, на саму идею внешне чисто комического именования гоголевских ремесленников «шиллерами» и «гофманами» — идею о низведении искусства к ремеслу. Die Kunst (нем.) — искусство; отсюда — кунсткамера (или, согласно орфографии XVIII века, «кунцкамера»); с кунсткамерой Гоголь в свою очередь сравнивает низкопробные, исполненные «диких страстей» и кровавых эффектов произведения французских романтиков А. Дюма и В. Дю-канжа: «...можно подумать, что это кунсткамера, в которую нарочно собраны уродливости и ошибки природы...» («Петербургские записки 1836 года»).

В этом свете каждая из двух частей «Невского проспекта» пронизана гоголевской полемикой с идеями Шиллера. Становится явной и связь этих частей между собой. Ибо «шиллеровская» красавица и торгующие предметами роскоши «шиллеры»-ремесленники оказываются связанными друг с другом еще и экономически. По Гоголю, красавица, сделавшая из своего дара «ремесло», становится в то же время и «поощрительни-цей» роскоши («мануфактурное™»). Вывеска с «золотыми словами» и нарисованными ножницами, доходный дом с вьющейся чугунной лестницей, которые предстают на пути преследующего красавицу художника Пискарева (дорогостоящие чугунные лестницы как характерная черта петербургского быта упоминаются Гоголем и в других произведениях, в «Ночи перед Рождеством», «Ревизоре», «Мертвых душах»), и указывают, видимо, на власть немцев-ремесленников над одетой в роскошный плащ петербургской красавицей — обитательницей «четвертого этажа». Многозначительна и реплика ремесленника Шиллера о цене заказываемых ему поручиком Пироговым шпор: «Немецкая работа... Русский возьмется сделать за два рубля». Добавим, что в «Мертвых душах» Шиллер в свою очередь упоминается у Гоголя в окружении «работников и особенного рода существ, в виде дам», «кузнецов и всякого рода дорожных подлецов». И здесь Гоголь размышляет о «раздоре мечты с существенностью», об обольстительном упоении шиллеровскими грезами.

Продолжая наблюдения над композицией книги «Повестей» третьего тома гоголевских сочинений, следует отметить, что тема Петербурга неразрывно связана у Гоголя с размышлениями о петровских преобразованиях в России. («АГоголь,— замечал в 1875 году Ф.М.Достоевский,— был прямой отрицатель всех последствий Петра...»⁴²з.) Последствия петровских преобразований, указываемые Гоголем, подчас неожиданны. Так, в частности, выбор художника в «Портрете» между ремеслом и искусством отчасти уже предопределен. И предопределен не чем иным, как основанием русской столицы «в земле снегов», «в стране финнов, где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно». «Художник петербургский! — восклицает Гоголь в «Невском проспекте».— <...> Они часто питают в себе истинный талант, и если бы только дунул на них свежий воздух Италии, он бы, верно, развился...». Действительно, настоящее произведение искусства создает художник, отправившийся в Италию («Портрет»). Остающийся же в Петербурге обращается в конце концов — в борьбе за свое существование — к доходному модному ремеслу.

Последствия цивилизаторской деятельности Петра I, как бы решившегося перекроить и самую географию («Выкинет штуку русская столица, если присоседится к ледяному полюсу»,— замечал Гоголь в «Петербургских записках 1836 года»), сказывается и на другом гоголевском герое — петербургском чиновнике Акакии Акакиевиче Башмачкине из повести «Шинель», судьба которого является в некотором смысле «универсальной» для петербургских героев Гоголя. Если художника вступить на путь ремесла понуждают «охлаждение» дарований и необходимость в «цивилизованном» (а значит, дорогостоящем) жилье, то тот же самый мороз вынуждает и Башмачкина позаботиться о новой шинели — в чем опять сказываются «замерзнувшие на дороге способности и дарованья». Сам Гоголь в 1829 году писал матери из Петербурга, что проживание его в одном из петербургских доходных домов было «очень ощутительно» для его кармана: «За квартиру мы плотим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду <...> здесь покупка фрака и панталон стоила мне двух сот <...> да на переделку шинели и на покупку к ней воротника до 80 рублей». «Есть в Петербурге,— добавлял Гоголь в «Шинели»,— страшный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья, или около того (сам Гоголь получал «до 500».— И. В.). Враг этот <...> мороз...». 11 марта 1833 года П. А. Плетнев сообщал В. А. Жуковскому о Гоголе: «...Он в такой холодной поселился квартире, что целую зиму принужден был бегать от дому, боясь там заморозить- себя»⁴²⁴. Об этом же «страшном враге» небогатых петербургских обитателей Гоголь упоминает и в «Портрете»: «Чартков вступил в свою переднюю, нестерпимо холодную, как всегда бывает у художников...».

Автобиографическое начало в «петербургских» повестях Гоголя, вообще говоря, сказывается весьма часто. Именно это позволяет обозначить собственно авторское отношение к тем или иным сторонам изображаемого им петербургского быта. Еще будучи в Нежине, 26 июня 1827 года Гоголь писал своему школьному приятелю Г. И. Высоцкому в ответ на сообщенные им сведения о петербургской жизни: «Не знаю, может ли

что удержать меня ехать в Петербург, хотя ты порядком пугнул и пристращал меня необыкновенною дороговизною, особливо съестных припасов. Более всего удивило меня, что самые пустяки так дороги, как-то: манишки, платки, косынки и другие безделушки. У нас, в доброй нашей Малороссии, ужаснулись таких цен, сравнив суровый климат ваш, который еще нужно покупать необыкновенною дороговизною, и благословенный малороссийский, который достается почти даром...».— Уже в этом гоголевском письме как бы намечена тема будущей «Шинели» — мороз, дающий «колючие щелчки без разбору по всем носам» и вынуждающей героя, бедного петербургского чиновника, положить все силы и средства на приобретение новой шинели. 2 апреля 1830 года Гоголь писал матери из Петербурга, что, будучи не в состоянии заказать себе теплую одежду, «привык к морозу и отхватал всю зиму в летней шинели» («отрадный» контраст этому — изображение вольного южного быта в «Тарасе Бульбе»).

Отсюда почти неизбежное при суровом петербургском климате и «страшной» столичной дороговизне обращение обитателя Северной Пальмиры к «бесчувственному», безжалостному ростовщику. Эту примету петербургской жизни Гоголь в свою очередь изобразил в повести «Портрет»... Здесь кстати заметить, что, наряду с собственно «бытовым», житейским «материалом», легшим в основу гоголевского образа «цивилизованного» Петербурга — заставившим писателя обратить внимание на «географическую» сторону преобразований Петра I, к осмыслению этой проблемы мог подтолкнуть Гоголя и А. С. Пушкин. По замечанию В. Ф. Ходасевича, Пушкин, изображая в «Медном всаднике» (1833, опубл. в 1837) вто