ТАЛАМАСКА 5 страница

– Понимаю, – тихо сказал Майкл. – Игрушками полон наш дом, счет банковский полон деньгами... – вспомнил он слова из какой-то песенки.

– Вот-вот. Но что этот дом без них? Пустая раковина! Я здесь чужая! А если я здесь чужая, то кто же тогда свой? Я оглядываюсь по сторонам, и... мне страшно. Говорю тебе, мне страшно. Подожди, не надо меня утешать. Ты не понимаешь. Согласна, не в моих силах было предотвратить смерть Элли. Но смерть Грэма на моей совести. Я убила его.

– Нет, ты не могла сделать такое, – возразил Майкл. – Ты же врач и ты знаешь...

– Майкл, ты словно ангел, посланный ко мне. Но выслушай меня, пожалуйста. В твоих руках заключена некая сила. И она, несомненно, вполне реальна. По пути сюда ты ее наглядно продемонстрировал. Я тоже обладаю силой, и отнюдь не меньшей. Грэма убила я, как до того убила еще двоих – незнакомого мужчину и маленькую девочку. Да, маленькую девочку на игровой площадке много-много лет назад. Я читала материалы вскрытия. Говорю тебе, я обладаю способностью убивать! Вся моя жизнь направлена на то, чтобы противостоять этой способности и по возможности искупить причиненное зло! Именно поэтому я стала врачом.

Роуан глубоко вздохнула и провела пальцами по волосам. В просторном, перетянутом в талии халате она выглядела потерянной и никому не нужной. Одинокая девочка с мягкими, подстриженными под пажа волосами. Майкл хотел было подойти к ней, но Роуан жестом остановила его.

– Во мне столько всего накопилось. Знаешь, я почему-то решила, что расскажу об этом только тебе, тебе одному...

– И вот я здесь и готов тебя выслушать. Я хочу, чтобы ты рассказала мне...

Он не находил слов, чтобы выразить, до какой степени она заворожила его, буквально завладела всем его существом. Как объяснить свои чувства – неизмеримое удовольствие слушать ее после бесконечных недель, проведенных в ярости и безумии?

Тихим голосом Роуан начала рассказывать о своей жизни. Наука всегда была ее поэзией. Посвятив себя медицине, она не мечтала о карьере хирурга – ее привлекали и восхищали невероятные, почти фантастические достижения в области неврологии. Роуан хотелось всю жизнь провести в лаборатории – именно там, по ее мнению, открывались возможности для проявления истинного героизма. А главное, она, несомненно, обладала талантом исследователя – пусть Майкл примет это на веру.

Однако случилось так, что однажды – это произошло в тот чудовищный канун Рождества – ей пришлось пережить страшное потрясение. Она собиралась переходить в Институт Кеплингера, чтобы с головой уйти в изучение методов лечения заболеваний мозга без хирургического вмешательства. Использование лазера или гамма-лучевого скальпеля сродни чуду, которое человек, далекий от медицины, едва ли способен постичь и оценить в полной мере. Следует добавить, что общение с людьми всегда представляло для нее непростую проблему. Сам собой, следовательно, напрашивался вполне однозначный вывод: лаборатория – ее родной дом.

Последние достижения в области неврологии поражали воображение Роуан. И вот тогда ее предполагаемый руководитель... Его имя не имеет значения... Этого человека уже нет в живых: вскоре после того случая несколько микроинсультов свели его в могилу. Ирония судьбы... ни один хирург в мире не смог бы залатать такие разрывы... Однако она вплоть до недавнего времени не знала об этом... Так вот, возвращаясь к началу истории... этот человек накануне Рождества пригласил ее в свой институт, находящийся в Сан-Франциско, ибо то был единственный вечер в году, когда в здании никого не оставалось. Он решил нарушить традицию, чтобы посвятить Роуан в тайны своей деятельности и показать, на каком материале он проводил исследования. А материалом для экспериментов служили... живые человеческие эмбрионы.

– Я увидела его в инкубаторе. Крохотный зародыш. Знаешь, как он это называл? Абортированный плод... Извини, что рассказываю тебе об этом, – мне известно, какие чувства ты испытываешь к Маленькому Крису. Я знаю...

Роуан не заметила его шока. Майкл ведь и словом не обмолвился ей про Маленького Криса – он вообще никому не рассказывал о придуманном им имени. Но она, похоже, совершенно не обращала внимания на его состояние. Майкл промолчал и продолжал слушать, в то время как в его воображении сменяли друг друга неясные образы жутких персонажей из когда-то виденных фильмов.

– Представляешь, в этом существе поддерживали жизнь, – говорила Роуан. – Аборт сделали на четвертом месяце. Знаешь, он разрабатывал способы поддержания жизни утробных плодов, извлеченных даже на более ранних сроках. Он планировал выращивать эмбрионы в пробирках, но не для того, чтобы потом вернуть их в материнское чрево, а чтобы сделать источником органов для трансплантации. Ты бы слышал его доводы! Утробный плод играет жизненно важную роль в человеческом существовании – вот так! Но я должна сделать одно поистине ужасное признание: все увиденное и услышанное заинтересовало меня, поразило и захватило полностью. Я мгновенно оценила потенциальные перспективы использования живого трансплантанта, понимая, что пройдет немного времени, и появится реальная возможность создавать здоровый мозг для больных, находящихся в коме. Боже мой, я прекрасно сознавала, что со своими способностями могла бы осуществить его идею!

Майкл кивнул.

– Понимаю. Ужас от увиденного и непреодолимое искушение.

– Именно так. Надеюсь, ты веришь, что я могла бы сделать головокружительную карьеру в науке и мое имя появилось бы в медицинских монографиях рядом с именами других гениев. Иными словами, я была рождена для этого. Когда после долгих лет учебы и поисков себя я открыла неврологию, доросла до нее, если можно так выразиться, я словно достигла горной вершины. И почувствовала себя там как дома.

Медленно всходило солнце. Его лучи упали туда, где стояла Роуан, но она даже не заметила этого. Она снова беззвучно плакала и тыльной стороной ладони вытирала со щек катившиеся градом слезы.

Через несколько минут она успокоилась и продолжила свой рассказ – о том, как убежала из лаборатории, отказалась от дальнейшей исследовательской работы, а следовательно, от всех будущих достижений, пытаясь таким образом спастись от дикого, страстного, необузданного желания обрести безграничную власть над клетками утробного плода и их удивительной приспосабливаемостью к внешней среде. Если бы только Майкл способен был в полной мере понять, какое широкое применение могли получить клетки зародышей – ведь в отличие от других трансплантантов они продолжают развиваться в предоставленной им среде, не приводя при этом в действие защитную реакцию иммунной системы своего нового хозяина, то есть не провоцируя отторжение.

– Понимаешь, речь шла о колоссальных, безграничных возможностях. А теперь вообрази количество «сырья», первичного материала – многомиллионную армию живых не-личностей. Разумеется, это противозаконно. Знаешь, что ответил тот человек, когда я упомянула об этом? Он сказал, что законы против подобных действий приняты потому, что всем известно, что они совершаются.

– Ничего удивительного, – прошептал Майкл. – Именно так и устроен мир.

– На тот момент я убила лишь двоих. Но в глубине души твердо знала, что сделала это. Все дело в особенностях моего характера – в умении сделать выбор и нежелании мириться с поражением. Можешь называть это необузданностью темперамента. Или неконтролируемой яростью. Ты только представь, какими ценными в научной карьере могли оказаться моя решительность, отказ от признания любых авторитетов, способность к действию и стремление следовать только своим, пусть совершенно безнравственным и даже гибельным, путем. Это не просто сила воли – слишком уж много во мне страсти, вдохновения и увлеченности.

– Возможно, это можно назвать непреклонной решимостью, – подсказал Майкл.

Она кивнула.

– Любой хирург, будь то мужчина или женщина, по сути своей исполненный решимости интервент. Ты идешь в операционную, берешь скальпель и сообщаешь пациенту, что собираешься удалить ему половину мозга, но зато потом он почувствует себя лучше. На такое хватит смелости только у очень решительного, внутренне собранного, уверенного в себе и крайне смелого человека.

– Слава Богу, такие люди есть, – откликнулся Майкл.

– Возможно, – горько улыбнулась Роуан. – Но самоуверенность хирурга не идет ни в какое сравнение с тем, что могло проявиться во мне в ходе лабораторных экспериментов. Я хочу поделиться с тобой еще одним секретом. Уверена, ты сможешь меня понять, потому что сам обладаешь необыкновенными способностями. Кому-либо из докторов рассказывать об этом бесполезно – я даже не пытаюсь.

В процессе операции я отчетливо вижу все, что делаю. Иными словами, держу в голове детальную и многогранную картину последствий каждого своего действия. Мой мозг руководствуется именно этими образами. Когда ты лежал бездыханным на палубе яхты и я делала тебе искусственное дыхание рот в рот, я мысленно видела твое сердце, твои легкие и то, как они наполняются воздухом. А прежде чем убить того человека в «джипе» и маленькую девочку, я зримо представила их наказанными, видела, как они истекают кровью. Тогда мне не хватало знаний, чтобы вообразить свершаемое более подробно, но суть от этого не менялась, все происходило точно так же.

– Роуан, но смерть этих людей могла быть естественной.

Она покачала головой.

– Нет, Майкл, это сделала я. И та же сила направляет меня, когда я стою у операционного стола. Благодаря той же силе я спасла тебя.

Майкл не произнес в ответ ни звука – он ждал продолжения. Меньше всего ему сейчас хотелось спорить с Роуан. Ведь она единственная готова выслушать и понять его. И совершенно не нуждается в возражениях. Тем не менее Майкл отнюдь не во всем был с нею согласен.

– Об этом никто не знает, – продолжала она. – Я стояла в пустом доме, плакала и разговаривала сама с собой. Во всем мире у меня не было человека ближе, чем Элли, но я никогда не смогла бы рассказать ей об этом. И знаешь, что я сделала? Я попыталась обрести спасение в хирургии – избрала наиболее прямой и жестокий метод вторжения в человеческую жизнь. Но никакие, пусть даже самые сложные и успешные, операции не могут заставить меня забыть о том, на что я способна. Я убила Грэма.

Знаешь, в тот момент, когда мы с Грэмом находились в кухне... думаю... я вспомнила Мэри-Джейн, ту девочку на площадке, и мужчину в «джипе»... Мне кажется, я действительно решила воспользоваться своей силой. Насколько я помню, мне представилось, как лопается артерия... Наверное, я намеренно убила его. Хотела, чтобы он перестал причинять боль Элли. Это я заставила его умереть.

Роуан умолкла, словно сомневалась в сказанном или, быть может, только сейчас поняла, что все произошло именно так. Она отвернулась и смотрела теперь на простиравшееся за окном водное пространство, уже успевшее обрести голубизну; на поверхности воды играли ослепительные солнечные блики. По заливу скользили многочисленные парусные яхты. Только сейчас Майкл увидел прекрасные аллеи вокруг особняка и белые домики, разбросанные по темно-оливкового цвета холмам. На фоне чудесного пейзажа Роуан показалась ему еще более одинокой и потерянной.

– Когда я прочла о силе твоих рук, то ни на миг не усомнилась в ее существовании. И поняла, каково тебе приходится. Необыкновенные способности отдаляют нас от окружающих. Нам не приходится ждать понимания от других. Даже при том, что они собственными глазами видели, что именно ты делал. Что же касается моей силы, ее проявления не должен видеть никто, потому что это никогда не должно повториться.

– Но тем не менее ты боишься, что это может произойти снова? – спросил Майкл.

– Не знаю. – Роуан взглянула на него. – Стоит мне вспомнить о тех смертях, и на меня наваливается огромное чувство вины. У меня нет ни цели, ни замыслов ни планов. Вина встает между мной и жизнью. И тем не менее я живу, причем лучше, чем кто-либо из моих знакомых.

Роуан негромко и горестно рассмеялась.

– Каждый день я отправляюсь в операционную. У меня интересная жизнь. Но не такая, какой могла бы быть...

Слезы потекли снова. Взгляд ее был устремлен на Майкла, но казалось, что она смотрит сквозь него. Солнце, ярко освещавшее тоненькую фигурку, играло в ее золотистых волосах.

Майклу нестерпимо захотелось обнять Роуан – он больше не в силах был видеть ее страдания, прекрасные серые глаза, покрасневшие от слез, гримасу душевной боли, прорезавшую уродливыми морщинами гладкую кожу лица и заострившую его черты. Внезапно кожа разгладилась и лицо вновь приняло прежнее выражение.

– Мне хотелось рассказать тебе обо всем этом, – неуверенно заговорила она прерывающимся голосом. – Хотелось... оказаться рядом с тобой и, что называется, излить душу. Наверное, я надеялась, что... раз я спасла тебе жизнь, может, каким-то образом...

Не в силах долее сдерживаться, Майкл медленно встал и обнял ее. Он крепко прижимал Роуан к себе, целовал шелковистую шею, залитые слезами щеки и даже сами соленые капли.

– Ты правильно сделала.

Слегка отстранив Роуан, он торопливо сорвал и отбросил в сторону перчатки. Какое-то время он пристально смотрел на свои руки, потом перевел взгляд на Роуан.

В ее глазах, наполненных сверкающими в пламени камина слезами, читалось легкое удивление. Чуть помедлив, Майкл коснулся пальцами ее головы, провел по волосам, погладил щеки...

– Роуан...

Усилием воли он постарался поскорее прекратить беспорядочное мелькание бредовых образов и приказал себе видеть только ее, ту, которая была сейчас в его объятиях. И вновь где-то глубоко внутри возникло удивительное обволакивающее ощущение, точно такое же, какое на миг вспыхнуло в нем по дороге сюда. Внезапно его словно ударило током, по всему телу разнесся нестройный гул, и он почувствовал, что знает о Роуан все – о том, насколько она честна и порядочна, о присущей ей от природы глубинной доброте, о том, сколь насыщенна ее жизнь. Калейдоскоп сменяющихся, сталкивающихся между собой образов лишь подтверждал истинность того, что он уже постиг, правильность его впечатления в целом. И только это имело сейчас значение.

Руки Майкла скользнули под халат, коснулись нежного, стройного тела, такого восхитительно горячего под его избавившимися от перчаток пальцами. Он наклонился и поцеловал ее грудь... Сирота, одинокая, испуганная, но до чего же сильная, неукротимо сильная.

– Роуан, – снова прошептал он. – Пусть сейчас будет важным только это.

Она вздохнула и будто обмякла на его груди, точно сломанная травинка. Под натиском разгоравшегося желания боль ее отступила.

 

Майкл лежал на ковре, подперев голову левой рукой. Правая небрежно держала над пепельницей сигарету. Чуть в стороне стояла чашка с горячим кофе. Должно быть, уже девять утра. Он позвонил в представительство авиакомпании, и ему предложили лететь дневным рейсом.

Однако мысль о расставании с Роуан будила в душе тревогу. Ему нравилась эта женщина – так, как до сих пор не нравился никто. Правильнее сказать, он был буквально околдован ее умом и в то же время почти болезненной ранимостью, беззащитностью, которая трогала Майкла до глубины души, пробуждая желание уберечь, оградить ее от всего, что способно причинить боль. Сознание собственной значимости доставляло такое наслаждение, что ему даже сделалось стыдно.

Они проговорили несколько часов подряд – спокойно, уже без настоятельного стремления до конца излить душу и эмоциональных всплесков. Роуан рассказывала, как она росла здесь, в Тайбуроне, и почти каждый день ходила на яхте, заменявшей ей самые лучшие школы. Она вновь упомянула о рано проявившейся тяге к медицине, к серьезным научным исследованиям, о том, как мечтала об открытиях в духе Франкенштейна, только более продуманных и перспективных. Потом у нее обнаружился и в полной мере проявился талант хирурга. Роуан не хвасталась этим – она просто рассказывала о хирургии, о волнующем чувстве, охватывающем ее в операционной, о радостном удовлетворении после каждой удачной операции. Она вспоминала об отчаянии, захлестнувшем ее после смерти приемных родителей, спастись от которого помогала только работа. Вот почему она большую часть времени проводила в клинике, а иногда стояла за операционным столом до тех пор, пока не начинала валиться с ног. Ее мозг, руки и глаза существовали словно сами по себе, отдельно от нее самой.

Майкл в свою очередь рассказывал ей о мире, в котором вырос он, испытывая при этом легкое чувство ущербности. Однако вопросы, которые задавала Роуан, свидетельствовали о ее несомненном интересе. Он назвал себя «выходцем из рабочей среды» и в ответ на просьбу Роуан постарался как можно подробнее описать особенности жизни там, на Юге, и в первую очередь убогий домишко с покрытыми линолеумом полами, цветущую в крохотном садике ялапу, непростой быт больших семей, похороны, на которые собиралось множество народу... Да, наверное, все это звучит для нее необычно и кажется странным. Он и сам сейчас воспринимает прошлое именно так, хотя воспоминания о нем причиняют боль и он отчаянно скучает по родному дому.

– Мои видения и те, с кем я беседовал там, не имеют ко всему этому никакого отношения. Просто мне хочется вернуться в родные края, пройтись по Эннансиэйшн-стрит...

– Так называлась улица, на которой ты рос? Какое красивое название.^[6]

 

Майкл не стал рассказывать Роуан про сточные канавы, поросшие травой, про мужчин, сидевших на ступенях крыльца с неименными жестянками пива, про неистребимый запах вареной капусты и про то, как от грохота товарных поездов, тащившихся по прибрежной ветке, сотрясались стекла в окнах.

Описывать свою жизнь в Сан-Франциско Майклу было несколько легче. Он рассказал ей о Элизабет и о том, как аборт разрушил их отношения с Джудит, о странной пустоте нескольких последних лет своей жизни и о чувстве ожидания чего-то, хотя он не знал, чего именно. Он говорил о своей любви к архитектуре в целом и к каждому зданию в отдельности, о том, какие дома строились в Сан-Франциско прежде и какие предпочитают строить сейчас, упомянул о старом отеле на Юнион-стрит, который так мечтал восстановить. Потом он подробно описал те дома, которые особо любил в Новом Орлеане, и объяснил, почему не видит ничего особенного в том, что в некоторых особняках обитают привидения. Ведь каждый дом это нечто большее, чем место для жилья, а потому не удивительно, что он способен завладеть душой человека.

Им было легко разговаривать и таким образом все лучше постигать внутренний мир друг друга, после того как близость позволила им узнать друг друга физически. Майкл с интересом отнесся к рассказам Роуан о плавании на яхте, о том, как это здорово – в одиночестве стоять на мостике с чашкой кофе в руке и слушать, как за стенами рулевой рубки завывает ветер. Сам он не испытывал особой тяги к таким прогулкам, но слушал о них с удовольствием. Его буквально завораживали сопровождавшие рассказ скупые жесты, а изменчивое выражение ее серых глаз приводило в восхищение.

Майкл даже отважился заговорить о тех фильмах, где в изобилии присутствовали образы кровожадных, мстительных младенцев и детей, и о своих ощущениях во время их просмотра – о том, что ему казалось, будто весь окружающий мир вступает с ним в беседу. Возможно, он был тогда на грани безумия. Но кто знает, быть может, большинство пациентов сумасшедших домов оказались там лишь только потому, что слишком реально воспринимали свои мечты и иллюзии? Что она думает по этому поводу?.. И еще... Взять, например, смерть... Он много думал о ней, но самое важное предположение возникло у него в голове совсем недавно, незадолго до падения в воду: вполне вероятно, что смерть другого человека является единственным по-настоящему сверхъестественным событием, которое мы способны воспринять.

– Я не имею в виду медиков. Речь об обычных людях, живущих в современном мире. Суть в том, что... В общем, глядя на лежащее перед нами тело, мы понимаем, что жизнь ушла из него... и сколько ни кричи, сколько ни бей по нему, сколько ни старайся воскресить это тело – оно мертво, окончательно и бесповоротно мертво.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Роуан.

– Учти еще, что большинству из нас приходится лицезреть покойника не больше одного-двух раз за двадцать лет. А то и вообще никогда. Нынешняя Калифорния – это цивилизация людей, ни разу не видевших смерти собственными глазами. А главное – не желающих видеть. Услышав, что кто-то умер, они, скорее всего, полагают, что несчастный забыл о здоровом питании или ленился бегать трусцой...

– К тому же каждую смерть они воспринимают как убийство, – негромко рассмеялась Роуан. – Иначе с чего бы они стали натравливать на врачей своих адвокатов?

– И это тоже, но проблема гораздо глубже. Люди не желают верить в неотвратимость собственной смерти. А когда умирает кто-то другой, все совершается за закрытыми дверями. Если же незадачливый покойник обладал настолько дурным вкусом, что вопреки всем правилам пожелал быть похороненным с соблюдением всех положенных погребальных обрядов, гроб даже не открывают. В современном обществе намного предпочтительнее мемориальная служба в каком-нибудь фешенебельном месте, где подают суши и белое вино. При этом приглашенные на церемонию даже не упоминают вслух, зачем они сюда пришли. Знаешь, мне приходилось бывать на таких службах, где даже не называли имени покойного! Но если кому-то все же доведется увидеть мертвое тело – я не имею в виду врача, сиделку или гробовщика, – это становится подлинно сверхъестественным событием. Возможно, единственным, свидетелем которого есть шанс оказаться...

– Тогда позволь упомянуть о другом сверхъестественном событии, – с улыбкой перебила его Роуан. – Представь, перед тобой на палубе лежит мертвое тело. Ты начинаешь шлепать его, разговаривать с ним... и вдруг... глаза открываются, и тело оживает.

При этих словах Роуан одарила Майкла такой восхитительной улыбкой, что он не выдержал и принялся вновь осыпать ее страстными поцелуями. На этом обсуждение столь щекотливой темы и завершилось.

Самое главное, своими безумными рассуждениями он не оттолкнул Роуан от себя, она слушала его очень внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова.

Но почему в его жизни должно произойти что-то еще? И откуда у него ощущение, что сейчас он отодвигает какое-то другое, более важное событие?

 

И вот Майкл лежал на ковре, думая о том, до чего же ему нравится Роуан и как сильно его тревожат ее тоска и одиночество. Ему очень не хотелось покидать ее; тем не менее он должен уехать.

Голова была на удивление ясной – Майклу нравилось это ощущение. Еще бы – за все прошедшее лето он впервые смог так долго обходиться без выпивки. Роуан налила ему новую чашку кофе. Очень приятный вкус. Чтобы избавиться от мелькания образов и картин, Майклу пришлось снова надеть перчатки. Лучше не видеть ни Грэма, ни Элли, ни множество незнакомых мужчин – весьма симпатичных, надо признаться. Несомненно, все они – прежние партнеры Роуан.

Сквозь восточные окна и стеклянную крышу немилосердно палило солнце. Майкл слышал, как Роуан возится на кухне. Наверное, следовало бы встать и помочь ей, что бы она ни говорила. Однако ее возражения прозвучали весьма убедительно:

– Я люблю готовить – в этом процессе есть нечто сродни хирургии. Так что лежи спокойно.

Майкл думал, что встреча с Роуан стала первым действительно важным для него событием за все эти недели – только благодаря ей он смог на какое-то время отвлечься от мучительных воспоминаний о случившемся и забыть о собственных переживаниях. Как приятно и легко на душе, когда думаешь не о себе, а о ком-то другом. Размышляя об этом сейчас, в заново обретенном состоянии ясности ума, Майкл обнаружил, что с момента приезда сюда к нему вернулась способность к концентрации. Он мог сосредоточиться на их разговоре, на их интимной близости и на узнавании друг друга. А ведь в течение долгих дней, проведенных в заточении, его внимания хватало лишь на одну страницу книги или на несколько эпизодов фильма, и это нередко буквально выводило его из себя – раздражало не в меньшей степени, чем бессонница.

Никогда прежде ему не доводилось столь глубоко погружаться во внутренний мир другого человека, столь упорно стремиться постичь его до конца, да еще и за столь короткий срок. Принято думать, что нечто похожее происходит при сексуальном контакте, однако на самом деле такое предположение едва ли справедливо. Майкл начисто позабыл, что перед ним та женщина, которая спасла его из воды. Покоренный силой личности Роуан, он уже не испытывал туманного, лишенного индивидуальной окраски волнения, как это было при их первой встрече, – теперь в его голове теснились безумные фантазии, и в каждой из них присутствовала только она.

Но как продолжить, углубить знакомство с Роуан, любить ее и обладать ею и одновременно... сделать то, что он должен сделать? А ведь необходимость в этом не отпала: он должен вернуться домой и выяснить, какова его цель.

То, что Роуан родилась на юге, не имело к его задаче никакого отношения. Голову Майкла переполняли образы прошлого, а ощущение предопределения судьбы в их тесной связи между собой было слишком сильным, чтобы допустить, будто источником его послужило случайное напоминание о родном доме из уст доктора Мэйфейр. К тому же вчера на палубе яхты он ничего подобного не обнаружил. Немногочисленные сведения о самой Роуан – да, они там присутствовали. Но даже в их достоверности Майкл не был уверен до конца, ибо, когда Роуан позже рассказывала о себе, у него не возникало четкого ощущения знания тех или иных фактов – лишь явное восхищение этой женщиной. Роуан не сделала никаких научных заключений по поводу его способностей; да, они могут быть физическими, да в конце концов можно найти способ их измерять и посредством какого-нибудь тормозящего препарата поставить их под контроль. Но его дар необъясним с научной точки зрения – скорее, он сродни таланту художника или музыканта.

Однако ему пора ехать. Майклу вдруг стало грустно. Мысль о необходимости покинуть Роуан повергала в отчаяние, словно он знал, что оба они обречены.

Ах, если бы она оставалась рядом с ним в течение всех этих ужасных недель! Интересно... А если бы не случилось того жуткого происшествия, если бы они с Роуан познакомились где-нибудь случайно... Как бы то ни было, Роуан стала неотъемлемой частью случившегося, равно как и ее неординарные способности. Кто, кроме нее, мог в одиночестве оказаться на огромной яхте посреди погружающегося во тьму залива? Кто еще сумел бы вытащить его из воды? Да, она действительно человек решительный и необыкновенно одаренный.

В рассказе Роуан о его спасении прозвучала очень интересная фраза: оказывается, в холодной воде человек теряет сознание почти немедленно. Однако сама Роуан, бросившись в холодную воду, сознания не потеряла. Когда Майкл обратил ее внимание на столь явное противоречие, она Роуан призналась:

– Я не знаю, как добралась тогда до трапа. Честно, не имею понятия.

– Думаешь, все дело в твоей силе? – спросил Майкл.

Роуан призадумалась, потом ответила:

– И да, и нет. Возможно, мне просто повезло.

– Ну, мне-то уж точно повезло, – заключил Майкл, неожиданно для себя обрадовавшись только что произнесенным собственным словам. Он и сам не понимал, почему они доставили ему такое удовольствие.

Возможно, Роуан знала причину, ибо вдруг заметила:

– Мы боимся того, что делает нас непохожими на других.

Майкл не мог не согласиться с таким утверждением.

– Подобными способностями обладает множество людей, – сказала Роуан. – Мы точно не знаем, каковы они, как их оценивать. Мы абсолютно уверены лишь в одном: неординарные способности оказывают влияние на отношения между людьми. Я наблюдаю это в клинике. Некоторые врачи многое предвидят заранее, но не могут объяснить каким образом. Есть такие и среди медсестер. Думаю, существуют и адвокаты, умеющие безошибочно определить, виновен ли их подзащитный и каким будет приговор суда. Но они вряд ли скажут, откуда им это известно.

Вот и получается: сколько бы мы ни познавали себя, сколько бы ни раскладывали по полочкам, какие бы классификации и определения ни изобретали, в нас остается сокрытым великое множество тайн. Возьмем исследования в области генетики. Человек наследует самые разнообразные качества: застенчивость, пристрастие к определенному сорту мыла, к определенным именам... Но что еще? Какие невидимые силы передаются нам от предшествующих поколений? Вот почему мне и не дает покоя то, что я не знаю свою настоящую семью – даже в самых общих чертах. Элли, кажется, приходилась мне четвероюродной сестрой. Что-то заставило ее уехать из родных мест. Впрочем, я не уверена в точном определении степени нашего родства...

Майкл полностью разделял ее точку зрения. Он вкратце рассказал о своем отце, о деде и о том, что унаследовал от них гораздо больше, чем соглашался признать.

– Но человек должен верить в возможность изменить свою наследственность, – добавил он. – Без веры в то, что из одних и тех же фрагментов можно каким-то волшебным образом составить различные узоры, жизнь теряет смысл, ибо в ней не остается места надежде.

– Конечно можно, – согласилась Роуан. – Ты же это сделал, правда? Хочется верить, что и мне это удалось. Не подумай, что я лишилась рассудка, но меня не оставляет уверенность, что нам следует...

– Ну же, говори...

– Нам следует стремиться к самосовершенствованию, – тихо закончила Роуан. – А почему бы и нет – что в этом особенного?

Майкл рассмеялся, но не над ее словами. Он вдруг вспомнил одного из своих друзей. Однажды, выслушав очередные вечерние излияния Майкла по поводу непонимания большинством людей исторических процессов и последствий такого непонимания, этот приятель назвал его бесподобным оратором и добавил, что заимствовал это определение из пьесы Теннесси Уильямса «Орфей спускается в ад». Майкл тогда оценил комплимент. Он надеялся, что и Роуан тоже его оценит.