Загадка человеческого Я 7 страница

Юность — это период своего рода «ролевого моратория», когда человек может «примерять» различные социальные ро-

ли, не выбирая еще окончательно. Юноша во всех сферах жизни стоит перед выбором. Он должен выбрать себе род трудовой деятельности. Он должен выбрать себе спутницу жизни. Он должен определить свой нравственный идеал, выработать определенный образ жизни и т. д. и т. п. Разумеется, все это он делает не один. Его реальный выбор, да и сами его стремления, сознает он это или нет, в огромной степени определяются предшествующим воспитанием и влиянием окружающих людей, социальной средой. И тем не менее, этот выбор труден, он неизбежно рождает раздумья, сомнения и колебания, столь характерные для юношеского возраста. Не случайно именно в этом возрасте с особой остротой ставится вопрос о смысле жизни. Юноша жадно ищет формулу, которая бы позволила ему разом осмыслить и собственное существование, и перспективы развития общества. Но где взять такую формулу?

В поисках смысла жизни

Марксистско-ленинская философия и этика формулируют объективный критерий оценки жизни и деятельности индивида с точки зрения общественных интересов. Социальная ценность человека определяется тем, насколько его деятельность способствует прогрессу всего общества. Поскольку человек — существо общественное, его личное счастье тоже зависит от этой деятельности. Чем больше человек дает людям, тем богаче он сам как личность. Этот общий ответ очень важен, он дает, так сказать, общую мировоззренческую установку. Но из этого общего принципа нельзя логически вывести норму индивидуального поведения. Между тем, задавая вопрос о смысле жизни, человек думает не только о содержании общественного развития как такового, но и о конкретном содержании собственной жизни. Осмысливая собственную жизнь, человек ищет ответа не только на вопрос об объективном, общественном значении своей деятельности, но и о ее субъективном смысле, о том, что значит эта деятельность для него самого, насколько соответствует она его индивидуальности. Если взять сферу трудовой деятельности (которая, разумеется, далеко не исчерпывает человеческой жизни), то речь идет не столько о профессии, сколько о призвании.

. Каково мое место в общей борьбе, в какой именно деятельности в наибольшей степени раскроются мои индивидуальные способности? На этот вопрос нет и не может быть общего ответа, его нужно выстрадать самому, к нему можно прийти только практическим путем, ибо общественно полезная деятельность многообразна, и заранее, не зная человека, нельзя сказать, где он принесет наибольшую пользу. Да и жизнь человека слишком многогранна, чтобы можно было исчерпать ее каким-то одним видом деятельности, как бы он ни был важен. Мало, чтобы деятельность была общественно полезна; нужно, чтобы она удовлетворяла самого человека, чтобы она соответствовала, пусть не полностью, но в главных чертах, его личному идеалу. Между тем вопрос о" смысле жизни, в той мере, в какой он является рефлексией личности на самое себя, есть психологический симптом определенной неудовлетворенности. Когда человек целиком поглощен каким-то делом, он обычно не спрашивает себя, имеет ли это дело смысл. Такой вопрос просто не возникает. Рефлексия, критическая переоценка ценностей, наиболее общим выражением которой и является вопрос о смысле жизни, психологически, как правило, связана с какой-то паузой, вакуумом в деятельности или в отношениях с другими людьми. И именно потому, что проблема эта по самой сути своей практическая, удовлетворительный ответ на нее может дать только деятельность.

Сказанное не означает, конечно, что рефлексия, самосознание — это какое-то «излишество» человеческой психики, функция конфликтной ситуации, от которой нужно, по возможности, избавляться. Отнюдь нет! Такая точка зрения при последовательном ее развитии привела бы к воспеванию животного по своей сути образа жизни: счастье в том, чтобы полностью раствориться в деятельности, не задумываясь о смысле самой деятельности. Способность отличать себя как деятеля от процесса и продуктов своей деятельности — одна из главных особенностей человека. Без этого нет ни свободы, ни человеческой индивидуальности. Критически оценивая свой жизненный путь и свои отношения с окружающим миром, личность возвышается над непосредственно данными условиями, осуществляет сознательный выбор социальных ролей. И выбор этот состоит не только (и даже не столько) в том, кем быть в рамках существующего разделения труда, сколько в том,

каким быть. Не случайно проблема идентификации осмысливается и переживается юношей прежде всего как моральная проблема.

Но юношеское отношение к миру еще весьма субъективно. Юноша не имеет таких глубоких и многочисленных корней, которые связывают с окружающим миром взрослого человека. Его сознательные связи с миром только налаживаются. Поэтому он часто не осознает своей зависимости от окружающих или воспринимает ее как некую досадную помеху собственной свободе; нередко он пытается «найти себя» не в практической трудовой деятельности, а путем углубленного самоанализа. В определенных дозах такого рода критический самоанализ необходим и полезен. Но возможности его весьма ограничены. Человек может объективно судить о себе только по результатам своей деятельности. Я преодолел определенные трудности, следовательно, у меня есть сила воли. Я проявил мужество в опасной ситуации — значит, я не трус. Практическая деятельность одновременно и проверяет качества личности, и формирует их (подобно тому, как физические упражнения показывают сегодняшний предел ваших физических возможностей и одновременно расширяют их). Попытка же определить свои возможности помимо повседневной деятельности порождает совершенно иллюзорные представления, это удел слабых и неприспособленных людей.

Юноша, с его ограниченным жизненным опытом, фактически не знает сам себя. Его самоанализ чаще всего сводится к сопоставлению присущего ему идеала с какими-то чертами своего реального Я, как он их себе представляет. Но его идеальное Я, возникшее на основе предшествующего воспитания, еще критически не выверено, а представления о реальном Я часто смутны и иллюзорны. Отсюда — крайняя неустойчивость юношеской самооценки и ее внутренняя противоречивость. Известно, как часто уживаются в этом возрасте внешняя самоуверенность и даже агрессивность с внутренней неуверенностью в себе и чувством своей неполноценности.

■ Эта противоречивость юношеского самосознания выражена в характерных стихах одного школьника:

В нас столько всякого напихано,

О нас такое понаписано,

В нас столько всякого наносного,

В нас столько всякого ненужного, В нас столько всякого наружного, В нас столько всякого нарочного, В нас столько всякого хорошего... А люди ходят и не верят нам... Они большие и сухие, Они гуляют, как по берегу, Вокруг бушующей стихии, В нас все неведомо и утренне, И все уносит и приносит... Весной бывают реки мутными, Чтоб стать прозрачными под осень.

Для юношеской психологии больше всего характерен порыв, выраженный последовательно в моторных (двигательных) реакциях, аффективных состояниях и интеллектуальных стремлениях. Пожилые люди, говоря о времени, обычно выбирают метафоры, подчеркивающие скорость: бегущий вор, скачущий всадник и т. п. У юношей, напротив, преобладают статические образы: дорога, ведущая в гору, спокойный океан, Гибралтарская скала55. Это понятно: у молодых много времени впереди, как бы ни бежало оно, им кажется, что жизнь идет слишком медленно.

Как замечает автор лучшей советской книги по юношеской психологии В.Е. Смирнов56, реальные объекты юношеского порыва изменяются. Сначала (у подростка) этот порыв носит характер смутного влечения, без ясно очерченной цели. Подросток испытывает безграничность желаний, смутную неудовлетворенность всем существующим-миром, который он хотел бы изменить, но как именно и даже в каком направлении — он сам не знает. Эта «глобальная» неудовлетворенность действительностью («мировая скорбь») рождает своеобразный мир юношеской мечты. В сознании ребенка еще нет резкой грани между вымыслом и действительностью. У подростка, сталкивающегося с ограниченностью своих возможностей, эта грань появляется, и очень четко. Но реализовать свои стремления в деятельности он еще не умеет, да и сами стремления еще не выкристаллизовались. Отсюда — распространенное в 14—16 лет переживание действительности как препятствия, как границы собственного Я, которое сосредоточивается теперь прежде всего в мечте.

Именно в мечте осуществляется первая внутренняя дифференциация объекта юношеского порыва как стремления к любви, нравственному подвигу или общественной деятельности. Юношеская мечта — важнейший механизм формирования ценностных ориентации личности. Она создает многочисленные «прожективные ситуации», в которых человек вырабатывает свое отношение к самым различным жизненным фактам и явлениям. Лишь на этой основе происходит дифференциация внешних объектов, т.е. возникает признание к определенному виду труда, любовь к конкретной девушке (а не к образу женственности вообще), складывается определенный стиль жизни и поведения.

ч

Идеал и действительность

■

Романтизм и стремление к идельному делает молодежь особенно отзывчивой на любые начинания, требующие напряжения сил, подвига, героизма. Это создает благоприятные возможности для воспитания высоких нравственных идеалов, непримиримости к злу, самоотверхсенности и смелости. Но эта медаль тоже имеет оборотную сторону. Во-первых, стремление к необычному, яркому может пойти и по социально вредным каналам (озорство, хулиганство, как средство продемонстрировать свою «смелость» и «оригинальность»). Во-вторых, юношеский максимализм, завышснность оценок и притязаний часто мешает правильному, трезвому пониманию действительности. Юноша иногда долго не может освободиться от подростковой односторонности, нетерпимости, категоричности. В свете завышенного, нереалистического идеала любая действительность может казаться мрачной, и это не только не стимулирует деятельности, но даже подавляет ее, рождая настроение пессимизма, отчаяния, безысходности.

Это весьма серьезная проблема. Речь идет об отношении не только к отдельным людям, но и к жизни вообще.

Юноша, только вступающий в жизнь, еще не сознает себя хозяином общественных отношений, да, по правде, он и не является еще таковым. Чтобы стать подлинным хозяином жизни, нужно сначала научиться жить, работать, найти соответствующий вид деятельности, т.е., иначе говоря, стать взрослым. Поэтому его социальная активность нередко принимает прежде всего форму социальной критики: рассматривая общественные отношения как бы со

стороны и забывая, что сам он тоже продукт этого общества, юноша склонен фиксировать внимание главным образом на том, что его не удовлетворяет, что не соответствует его идеалу.

Сама по себе эта неудовлетворенность действительностью вполне естественна и исторически оправданна, она является предпосылкой творческой преобразовательной деятельности. Если бы какое-то поколение вдруг оказалось полностью удовлетворенным унаследованными условиями жизни, это означало бы конец развития, конец прогресса. Но беда в том, что эта юношеская неудовлетворенность жизнью очень часто имеет, во всяком случае на первых порах, весьма абстрактный и субъективный характер, здесь нередко проявляется тот же негативизм, что и в личных отношениях со старшими, с родителями. Максимализм в требованиях и оценках мешает трезвому пониманию социальных проблем.

Юноша рассматривает жизнь с точки зрения сложившегося у него общественно-политического и нравственного идеала, и когда он обнаруживает несоответствие идеала и действительности, ему кажется, что как его идеал, так и его собственная личность не признаны миром. Но любые человеческие идеалы сами являются продуктом общественного развития. Идеалы передовых общественных классов выражают прогрессивную тенденцию развития общества, и именно поэтому они играют такую большую историческую роль. Но за реализацию таких идеалов нужно бороться, работать, действовать совместно с другими людьми, а не предаваться маниловским мечтам или романтическим настроениям «мировой скорби». То есть эта проблема, как и проблема индивидуального самопознания, решается не созерцанием, а деятельностью.

- Пока человек не нашел себя в практической деятельности, она может казаться ему мелкой и незначительной. Это психологическое_состояние формирующейся*личности очень хорошо описал Гегель: «До сих пор занятый только общими предметами и работая только для себя, юноша, превращающийся теперь в мужа, должен, вступая в практическую жизнь, стать деятельным для других и заняться мелочами. И хотя это совершенно в порядке вещей, — ибо, если необходимо действовать, то неизбежно перейти и к частностям, — однако для человека начало занятия этими частностями может быть все-таки весьма тягостным, и

невозможность непосредственного осуществления его идеалов может ввергнуть его в ипохондрию. Этой ипохондрии, сколь бы незначительной ни была она у многих, едва ли кому-либо удавалось избегнуть. Чем позднее она овладевает человеком, тем тяжелее бывают ее симптомы. У слабых натур она может тянуться всю жизнь. В этом болезненном состоянии человек не хочет отказаться от своей субъективности, не может преодолеть своего отвращения к. действительности и именно потому находится в состоянии относительной неспособности, которая легко может превратиться в действительную неспособность»^.

Разрешение этого противоречия идеала и действительности очень важно, именно здесь раскрывается подлинная суть человеческого характера. Один человек, убедившись, что жизнь сложнее газетной передовой, что наряду с хорошими людьми в ней подчас преуспевают жулики, карьеристы, мерзавцы, спешит отказаться от прежних идеалов. Это типичное поведение приспособленца. Другой, напротив, внутренне верен своему идеалу, но не находит средств для его реализации; по-детски отвергая «мир в целом», он не видит способов его улучшения, пытается замкнуться в одиночестве собственного Я. Как ни различны эти установки психологически, их практический результат один и тот же — отказ от борьбы, капитуляция. Но жизнь нельзя ни «отвергать», ни «принимать» целиком. Ибо она противоре-. чива, в ней всегда идет борьба старого и нового, и каждый, хочет он того или нет, участвует в этой борьбе. Сильный человек не уклоняется от борьбы, и трезвое отношение к действительности не означает приспособленчества. Идеалы, освобожденные от элементов иллюзорности, свойственной созерцательной юности, становятся у него ориентиром в практической деятельности. «Что в этих идеалах есть истинного, сохраняется в практической деятельности; только от неистинного, от пустых абстракций должен отделаться человек»58,

Усиленный интерес к собственному Я, своеобразный эгоцентризм, вызывающий у очень многих молодых людей -чувство одиночества и непонятости, вовсе не означает в подавляющем большинстве случаев действительной самоизоляции. Напротив, ни на каком другом этапе человеческой жизни роль коллектива сверстников не бывает так велика, как в юности. И это вполне понятно. Юноша впервые обретает известную автономию от семьи и родителей и

ревниво охраняет эту свою «свободу». Но внутренне он еще. слаб и несамостоятелен. Только в обществе сверстников он чувствует себя свободно, только в общении с ними он может осознать собственную индивидуальность.

Прежде всего чрезвычайно возрастает значение и расширяются функции дружбы. В IV классе некоторые ребята еще не различают понятий «товарищ» и «друг»; в VI и VII классах такого смешения уже нет; подростки лучше осознают свои отношения друг к другу, чувство дружбы связывается у них с близостью, глубокой общностью значимых переживаний59. Еще больше значение дружбы в юности. Друг становится в буквальном смысле alter ego (другим Я), а потребность в дружбе в ранней юности переживается даже сильнее, чем потребность в любви (которую она отчасти включает в себя). В откровенных беседах с друзьями формируется мировоззрение и нравственные убеждения, проясняются личные жизненные перспективы (самоопределение), осознаются ранее смутные особенности собственной личности (самопознание), совершенствуется самоконтроль (самовоспитание)60.. Между друзьями не может быть никаких тайн, их связывает не только понимание, но и чувство.

Мнение друзей становится часто более важным и авторитетным, чем мнение родителей или воспитателей. Так, в одном психологическом исследовании на вопрос: «Чувствовали ли вы когда-нибудь, что вам легче обсуждать вопросы с друзьями, чем с родителями?» «да» ответили 61% мальчиков 11 — 13 лет, 90% подростков 15—18 лет и 76% мужчин 20—24 лет. У женщин соответствующие цифры составляли — 55, 93 и 72. На вопрос: «Чувствовали ли вы когда-нибудь, что ваши родители понимают вас не так хорошо, как ваши друзья?» положительные ответы составили по трем возрастным группам соответственно: у мужчин — 59, 88 и 77%, у женщин — 54, 89 и 74%6i. Таким образом, именно в 15—18 лет близость с друзьями-сверстниками оказывается наибольшей, а с родителями — наименьшей. Отчасти здесь сказывается тяга к самостоятельности, отчасти — неумение родителей (к сожалению, типичное) отойти от авторитарных методов воспитания, вызывающих у подростка чувство протеста (недаром у взрослых детей степень взаимопонимания с родителями снова увеличивается). Но как бы то ни было, сама тенденция сомнений не вызывает...

■

Формирующаяся личность ищет опору не только в дружбе, но и в слиянии с более широким коллективом товарищей-сверстников. Эта потребность в постоянном общении с другими появляется уже у подростка. Но подросток в большинстве случаев не осознает этого стремления, он просто деятельно «коллективен». Юноша, напротив, выделяет себя из коллектива и в то же время стремится как можно полнее слиться с ним. «Когда сближаешься с коллективом, тебе все дорого в нем: и хорошее, и плохое. Ты себя чувствуешь как молекула в теле: и сам двигаешься, и вместе с этим телом двигаешься» (из сочинения ученика IX класса). В оценке личности сверстника старшеклассником на первый план выступает его отношение к коллективу. С другой стороны, в оценке коллектива решающее значение придается его сплоченности. Причем уровень требований в этом отношении исключительно высокий,

Юношеский коллективизм создает благоприятную психологическую базу для деятельности комсомола и других молодежных организаций, призванных воспитывать и сплачивать молодежь под руководством партии. Но это далеко не автоматический процесс. Свойственная юности тяга к коллективности не предопределяет сама по себе идейную направленность этой коллективности. Коллективность, товарищество часто выступают в глазах молодежи как некая самоцель, а подчеркнутая «независимость» от старших сочетается с жестким конформизмом внутри самих юношеских групп, где действует принцип: «Быть таким, как все». Очень часто не только для подростка, но и для юноши фраза: «Все ребята (девушки) так поступают»

— не только оправдывает и обосновывает тот или иной поступок, но и перевешивает любые аргументы морального или логического порядка. Нередко это распространяется не только на моды, где действительно поведение большинства является главным эталоном, но и на более сложные сферы жизни, требующие самостоятельных решений. Быть популярным среди сверстников, заслужить их одобрение

— один из важнейших мотивов юношеского поведения. Советские старшеклассники в принципе правильно оценивают «ранг» тех или иных социальных ролей и ставят свои гражданские обязанности, вытекающие из принадлежности к народу, обществу, выше, чем обязанности, связанные с принадлежностью к конкретному коллективу (класс, школа). Однако это осознание иногда остается абстракт-

ным, и в практическом поведении, особенно конфликтном, групповые интересы нередко довлеют над общими.

Мы нередко сталкиваемся с фактами так называемого «ложного товарищества», когда основным, а то и единственным критерием оценки коллектива становится безоговорочная поддержка товарищей, независимо от характера их деятельности. Вероятно, такая безоговорочная идентификация с коллективом и полное подчинение ему естественны как определенная стадия социализации, необходимая для выработки соответствующей дисциплины и т. п. Но тем опаснее, если этот первичный коллектив основывается на ложных принципах. Тогда динамизм юности становится опасной разрушительной силой. Тяга к принципиальности превращается в крайнюю нетерпимость, даже жестокость, а стремление к подвигу вырождается в культ «сверхчеловека». «Чуткость -г- это свойство слабых и слабовольных людей, к серьезный, деловой и мужественный человек должен быть не чутким, а прямым, холодным, грубоватым и резким!», «Вежливость, приветливость, мягкость? Это угодники и подхалимы так себя ведут!»62 Эти высказывания взяты из сочинений советских старшеклассников, которых никто этому, разумеется, не учил. В них выражается превратно истолкованное стремление к мужественности и силе. Это стремление может стать основой для создания четкой системы дисциплины и ответственности, для выработки здорового коллективного ритма. Прекрасные образцы такого ритма создал у себя в колонии А.О. Макаренко. Но то же самое стремление, если не дать ему правильного направления, может вылиться в организации антиобщественного толка; на этих-особенностях юношеского мировосприятия не без успеха играли и играют на Западе фашистские организации, облекающие в «романтические» оболочки свою человеконенавистническую программу.

Отсюда — сложность задачи воспитателя юношества. С одной стороны, воспитатель должен избегать чрезмерной и мелочной опеки, которая лишь вызывает негативизм либо снижает юношескую инициативу, с другой стороны, он не может пустить дело на самотек. Кстати, это касается не только школы, но и молодежных организаций. В.И. Ленин подчеркивал, что «за организационную самостоятельность союза молодежи мы должны стоять безусловно и не только вследствие того, что этой самостоятельности боят-

ся оппортунисты, а и по существу дела. Ибо без полной самостоятельности молодежь не сможет ни выработать из себя хороших социалистов, ни подготовиться к тому, чтобы вести социализм вперед»^. И одновременно Ленин говорил о необходимости постоянного партийного руководства молодежью, принципиальной критики ее ошибок, «стараясь исправлять их постепенно и путем преимущественно убеждения, а не борьбы»; «льстить молодежи мы не должны»64.

Воспитатель должен ясно понимать, что основным механизмом формирования личности подростка и юноши является первичный коллектив сверстников, и обеспечить надлежащий «коллективистский» настрой личности, и одновременно учить самостоятельности и критическому отношению к коллективу, в свете более общих социальных и нравственных критериев,

Что такое социальная зрелость?

- Юность — последний этап подготовки к жизни и одновременно начало самостоятельной сознательной жизни. Переход от нее к зрелости обычно постепенен и незаметен. Меняется основной вид деятельности — им.постепенно становится труд, подчиняющий себе учение. Чувство принадлежности, ранее связанное преимущественно с группой сверстников, расширяется до полной гражданской зрелости, включающей в себя целую систему социальных ролей. На основе накопленного жизненного опыта более реалистической становится самооценка и более устойчивым и емким — самосознание в целом.

Зрелая личность — это личность, которая активно владеет своим окружением, обладает устойчивым единством личностных черт и ценностных ориентации и способна правильно воспринимать мир и себя65,

Это определение приблизительно верно схватывает суть дела. Но оно требует и некоторых уточнений. Я уже говорил, что образы юноши и взрослого имеют смысл толь-. ко в соотнесении друг с другом. Личность всегда представляет собой некую устойчивую структуру и в то же время текучий, незавершенный процесс. Но в анализе акцентируется либо одно, либо другое. Когда мы говорим о юности, мы акцентируем в ней порыв, стремление, незавершенность. Зрелость лее ассоциируется с ясностью, спокойстви-

ем, определенностью. Такое противопоставление, несомненно, имеет под собой реальную почву. Но нередко, особенно в обыденном сознании, оно абсолютизируется. Если юность мыслится как порыв, то зрелость выступает скорее как состояние. «Стать взрослым» — значит, укорениться в жизни, обрести устойчивое положение, приспособиться к окружающей среде и т. п. Педагогический образ взрослого как человека, лишенного противоречий и сомнений, имеющего готовые ответы на все вопросы, невольно приобретает черты самодовольства, застойности, неподвижности. Тем самым он становится портретом скучного обывателя, духовная жизнь которого значительно беднее юношеской жизни с ее драматизмом, пусть даже несущим в себе неизбежность разочарований, и подражать ему не хочется.

Но насколько правомерно такое противопоставление? Конечно, имеется немало людей, у которых юношеские порывы с возрастом увядают, заплывают жирком, и стремления не выходят из рамок обыденности. Но это далеко не всеобщее правило. Субъективно возрастные различия наиболее ярко выявляются в типе временной перспективы. Юноша живет будущим, для него настоящее — только подготовка к другой, «подлинной» жизни, которая придет позже. Эта особенность юношеского сознания облегчает переживание неприятностей (а, все еще впереди, все можно исправить!), но с нею же связано и недостаточное чувство ответственности. Зрелость наступает тогда, когда человек осознает иллюзорность такой ориентации, понимает, что жизнь не знает черновиков, что будущее — это то, что ты сам создаешь своей сегодняшней деятельностью. Эта перестройка перспективы иногда бывает весьма драматической. Индивид обнаруживает, что и его возможности, и его способности ограниченны, что наивно ждать от будущего чуда, что мир невозможно переделать по прихоти собственной фантазии. Но именно это разочарование, снятие чар, которые мешали видеть мир в его. действительности, побуждает зрелого человека к деятельности. Будущее перестает быть чудом, которое само принесет желаемое, оно становится потенцией сегодняшней действительности, сегодняшних усилий. Вопрос, однако, заключается в том, что один человек приспосабливается к действительности, а другой пытается ее видоизменить. Обыватель живет в «данном» ему мире, творец же, революционер, создает свой собственный мир. Очень хорошо сказал В.Э. Мейер-

хольд: «У одних вид пропасти вызывает мысль о бездне, у других — о мосте. Я принадлежу ко вторым».

Внутренний мир взрослого человека сложнее и суровее, чем мир юноши; у него меньше иллюзий, его взгляд на мир строже, а выражение чувств сдержаннее. Но он отнюдь не беден и не статичен. Самоопределение личности не заканчивается с юностью, оно продолжается всю жизнь. В каждый момент человек принимает решение, выбирая тот или иной образ действий, и сознание того, что этот выбор нельзя «переиграть» и что он затрагивает не только тебя, но и других, придает ему, пожалуй, даже больший драматизм, чем тот, который типичен для юноши с его незрелым негативизмом или не менее незрелой стадностью. Зрелость выступает как некая определенность только по отношению к «неоформленности» юношеского порыва. Взятая в другом ракурсе, она тоже динамический процесс, со своими трудностями и противоречиями. Личность, как и история, всегда остается незаконченной, незавершенной, она есть проекция, творчество, поиск.

Мы уделяем много внимания борьбе против эгоизма и индивидуализма, и это правильно. Но не менее важной задачей является борьба против конформизма, против того, что Эмиль Кроткий называет законом всеобщего тяготения к шаблону. Конформизм иногда кажется просто несовершенной формой коллективизма. На самом деле он вырастает из тех же социальных корней, что и индивидуализм: в основе обоих лежит представление (чаще всего неосознанное) о коллективе как о некой внешней силе. Только в одном случае с этой силой пытаются бороться, а во втором — ей пассивно подчиняются. Люди иногда говорят: «Коллектив не может ошибаться», «Человек, который выступает против коллектива, — эгоист». Но это не только фактически неверно, так как коллектив может стоять и на неверных позициях. Вдумаемся в психологическую сторону дела.

Что значит утверждение: «Коллектив не может ошибаться»? Ведь коллектив — это мои товарищи, включая меня самого. Утверждая непогрешимость коллектива, я утверждаю тем самым свою собственную непогрешимость. Вряд ли кто-нибудь думает так всерьез. Вернее, за этой формулой стоит такое рассуждение: «Коллектив — это не я, и я не могу отвечать за решения коллектива». То есть за психологией конформиста скрывается равнодушный инди-

видуалист, стремящийся переложить ответственность за свою деятельность на кого-то другого. Он «всегда с коллективом» только потому, что так спокойнее, не нужно ни бороться, ни думать. По ядовитому замечанию Г.К. Лих-тенберга, ничто так не способствует душевному спокойствию, как полное отсутствие собственного мнения. Но это спокойствие есть род предательства и по отношению к коллективу, и по отношению к самому себе.

Возьмем нарочито простой пример. Идет комсомольское собрание. В зале 100 человек. Я один из них. Обсуждается персональное дело. Если бы мне предстояло единолично решить судьбу своего товарища, мне было бы очень трудно. Вероятно, я долго сомневался бы, рассматривая вопрос с разных сторон, взвешивая «за» и «против», возможно, мне потребовалось бы дополнительное время и материалы, и даже после принятия решения я бы думал о его возможных последствиях. Но я не один. Нас 100 человек. И я снимаю с себя ответственность, я не думаю, я даже не очень вслушиваюсь в суть дела, я просто полагаюсь на большинство: «Людям виднее». Но каждый из остальных 99 тоже может полагаться на остальных 99, в том числе на меня. В результате единогласно принимается решение, за которое никто индивидуально не несет моральной ответственности. И если потом окажется, что решение было неверным, все со спокойной совестью говорят: «Мы не знали, мы не ведали, мы поверили другим». Коллективность решений без индивидуальной моральной ответственности становится практически, как ни крути, формой коллективной безответственности.