ПАПКА ИНФОРМАЦИОННЫХ МАТЕРИАЛОВАннотация Давным-давно заросли бурьяном воронки ядерной войны. Выжившее человечество вернулось назад в средневековье зализывать раны. Опустошенная природа спешно восстанавливается, приспосабливаясь к новым условиям – в лесах появляются мутагенные грибы, которые до неузнаваемости меняют все живое вокруг. Трудности выживания в новых условиях толкают людей к использованию грибного мутагена: многие воины усовершенствуют свои навыки, увеличивают силу и ловкость, приобретая свойства различных животных. Теперь возрожденный мир населяют опасные мутанты и муталюды, выжить в нем можно только сообща. А там, где собираются вместе люди, возникают суеверия, рождающие пророков и новые религии, которым нужна безоговорочная преданность последователей. Панголин Грэм, охотник за мутагеном, отправляется в опасный поход за древней книгой, но все идет не так с самого начала. Пролог Из густой сумрачной чащи на солнечную поляну выскочил молодой олень, лихо глянул по сторонам и бодрым галопом проскакал зеленую лужайку, словно атлет, играя мышцами под бархатистой шерстью – от него веяло силой и уверенностью. Слегка притормозив на краю, он опустил рога и нырнул в заросли – лес мгновенно поглотил его, только хруст ломающихся веток и шелест листвы выплеснулся на равнодушную поляну. Через несколько секунд выбежала стая горбатых собак, выстроившись цепочкой, согласно стайной иерархии. Вожак, низко опустив притупленную морду, шел точно по следу. Остальные только изредка принюхивались и одобрительно тявкали. Не останавливаясь, они скрылись в едва заметной расщелине кустов, проделанной оленем. Легкий ветерок подмел овальную сцену, пригладив взъерошенную траву, и увлекся кронами невысоких деревьев. Запели притихшие на время птицы, заскрипели насекомые – лес вновь погрузился в летнюю дрему. На краю поляны пушистый куст с маленькими длинными листочками пустил едва заметную рябь, будто порыв ветра прошел рядом, и невзначай обрисовал силуэт человека. Чешуйчатые доспехи покрывали все тело охотника-панголина. На бритой, заляпанной грязью голове рос гребень бурых волос, послушно уложенных назад. Небольшая сумка плотно привязана двумя ремнями к спине. На поясе – короткий меч и кинжал. В руке – лук. Из-за плеча выглядывали черные перья стрел. Придерживаясь растущих плотным кольцом кустов, он перешел на противоположную сторону по краю и исчез в чаще тихо, как призрак. Ни одна ветка не шелохнулась и не издала болезненного треска. Многоголосая песнь лесного хора не прервалась напряженной тишиной – она лилась извилистым ручейком, соединяясь с другими потоками и наводняя скрытой жизнью древний лес. Далекие крики ворона отбивали четкий ритм отрывистыми «кррр, кррр, кррр…» Короткий спектакль закончился. Случайные актеры разбежались. И только неподвижная пятиметровая хозяйка полукруглой сцены осталась изучать тонкие нотки запахов – раздвоенный язык монотонно выстреливал из черной зловонной норки, улавливая невидимые частицы ароматов. Гигантская ящерица ничем не выдавала своего присутствия, полностью сливаясь с зеленым покрывалом. И если бы не полное брюхо, то она бы грубо вмешалась в разыгравшееся недавно представление, прервав его в самом начале. Насколько крепки оковы? Из Библии Мироноса. И разгневался Бог на людей. И покинул забывших заветы Его. И настал судный день для людей. И сказал тотчас сатана правящим детям своим: «Начинайте сеять огненные грибы, дети мои». И полетели во все концы огненные стрелы. И выросли адские грибы, подпирая небо черными шляпками. И сказал сатана детям своим: «Выпускайте огненные ветра, дети мои». И задул огненный ветер, унося деревья, дома и мясо с костей людей и животных. И сказал сатана детям своим: «Выпускайте смертоносные лучи». И осветили лучи смерти всю землю. И проникали они во все щели и норы, никому не давая спрятаться. И покрылись оставшиеся в живых люди язвами и нарывами. И умирали долго и мучительно: в голоде, в холоде и болезнях телесных. И была то кара за грехи людям. За то, что провозгласили себя равными Богу. За то, что забыли молитву о спасении. За то, что поддались искушению дьявольскому. Но не везде выросли грибы огненные. И остались земли сатаною не тронутые. И жили там люди блаженные, праведные. И кормились они только тем, что подал Бог с природою, не используя дьявола знание. И послал Бог Сына своего Мироноса указать спасенным людям путь к процветанию. И воцарился на земле Мир праведный. И послал тогда Бог людям испытание. Одарил все леса дивной жидкостью, именуемой «Слезой грибницы». И сказал Он людям: «Излечит она все болезни и раны смертельные. Пусть послужит она вам во благо. Но не ешьте грибов на той жидкости, ибо это вам искушение. Кто нарушит наказ Мой - умрет человеком, а родится исчадием адовым…»
Город Мироград – столица Божьих Земель. В центре, над строгими постройками богатых горожан возвышается главный храм Мироноса, где в закрытом склепе покоится нетленное тело пророка. Величественное сооружение, будто пышное белое облако, спустившееся на землю, пестрит множеством сводов и арок. Десятки пузатых башен и колоколен каскадом уходят в небеса, а золоченые купола на их вершинах по яркости сияния соперничают с солнцем. Здесь было средоточие всей церковной власти и накопленных знаний. В обширной библиотеке хранились рукописи Спасителя, его первых учеников и последователей, различные толкования и пересказы библии Мироноса и его учения. Этот храм – олицетворение всей силы и могущества слова «Миронос!» Но в любом городе, помимо цитаделей духовности есть и темные подвалы забвения… Тяжелая дверь тюрьмы, пронзительно скрипнув, ударила каменную стену, и раскаты грохота разлетелись по душному коридору, растворяясь в темных камерах. На мгновение показался обитый железом кожаный сапог, и на желтый свет фонаря вылезла голова, увенчанная копной волос цвета сухой соломы. Бледное лицо, будто сучковатое полено обтесанное топором, светилось широкой желтозубой улыбкой. Кулл – молодой коренастый охранник – посмотрел по сторонам и выпрыгнул в коридор. На нем болтались легкие, давно нечищеные доспехи. Брякнув железом, он вразвалочку двинулся к освещенному столу. Меч на застегнутом слишком свободно ремне волочился по каменному полу, издавая недовольное бренчание в старых ножнах. В руках солдат нес потускневший шлем с торчащим лисьим хвостом на макушке. Белый кончик был сломан и, свесившись набок, болтался пушистой культей. Поворачивая голову то в одну, то в другую стороны, Кулл принялся отвешивать поклоны каждому заключенному, скрытому в глубине камер: - Приветствую! Как здоровье?! Слава Мироносу! Здрасьте!.. У нас новенький? - крикнул он сидящему за столом в конце коридора мужчине в сверкающем стальном панцире. - Здравствуйте! Добрый день!.. - Ага. В пятой, - оторвавшись от изучения дежурного журнала, отозвался тот. - За что его?.. Мое почтение! Добра дня!.. - Да, он зарезал жену, кхек… и напал на печь… - весело сказал Буй – высокий обладатель бесформенной, мешковатой фигуры с лицом, похожим на поднявшееся тесто. - Та еще история… Он быстро, насколько позволяло громоздкое тело, встал и натянул шлем – круглый лысый горшок, лишенный каких-либо украшений, разом скрыл заросшую черными волосами голову и широкую округлую бороду. Молниеносно откинув забрало вверх, Буй сделал шаг в сторону. - Ооо!.. - Кулл поднырнул под шлем и отмахнул забрало, словно прядь волос. Рыжий хвост на макушке заходил в такт размашистых шагов, а белый кончик нервно запрыгал, как паяц на ярмарке. Тюремные надзиратели в Мирограде несли службу каждые вторые сутки – работа не пыльная, если не считать сырости, вони и некоторых ограничений: спать на посту строго запрещалось, но напарники часто делали небольшие отступления от этого правила. Свободный день Буй и Кулл проводили в многочисленных трактирах, борделях и забегаловках, где каждый день происходили интереснейшие встречи, сообщались важнейшие новости и рассказывались невероятнейшие истории. По окончании службы они расходились в разные стороны, и каждый кривился от кислого пива в своем излюбленном кабаке со знакомой компанией таких же вояк. Им обоим было по тридцать лет, но тюфяк Буй выглядел гораздо старше жизнерадостного непоседы Кулла. В детстве они вместе ходили в одну и ту же школу при церкви, но никогда не дружили. И сейчас вне этих стен никогда не встречались: им вполне хватало служебного времени для общения друг с другом. Когда будущим напарникам исполнилось шестнадцать лет, они, как и все юноши из четырех церковных школ Мирограда, сдавали выпускные экзамены. Результаты определяли будущее направление обучения для каждого ученика. Для молодых Буя и Кулла церковные смотрители единогласно выбрали службу в армии, что и было отмечено на их левом предплечье татуировкой в виде щита и меча. Больше всего оба боялись попасть в пограничные отряды, уехать на дальнюю заставу и просидеть там до самой смерти, защищая Божьи Земли от набегов «диких». В том, что «костлявая» найдет их там, они не сомневались: мало кто возвращался с накопленным жалованием в родной город после окончания двадцатилетней службы. Но эти счастливчики могли позволить себе прожить остаток беспокойных дней, не заботясь о куске хлеба. Впрочем, большинство из них селилось в кабаках, где быстро спускали все богатство, а дальше кто в могилу, кто в разбойники… и потом в могилу. Раньше них приходили только нищие калеки. Они устраивались у городской стены, на рынке или при церкви и, размахивая культями, выпрашивали милостыню. После начальной подготовки, военные учителя вывели Бую и Куллу точное предназначение – охранник. На предплечье добавилась алебарда. Далее судьба окончательно свела их вместе и усадила на отполированные скамейки в городской тюрьме. Кулл поднял руки в клепаных перчатках и, раскачиваясь из стороны в сторону, уверенно двинулся вперед. Буй встал в оборонительную позицию, отклонив массивное тело назад. Кулл замахнулся, сделав ложный выпад влево, но ударил справа, едва коснувшись пальцами забрала противника. Буй зажмурился и замахал руками, словно отбиваясь от мухи, но забрало уже опустилось. - Хоп! - выкрикнул нападавший. Они рассмеялись одновременно: Кулл звонким задорным смехом, а Буй, гудя, как шершень в ведре. Оба быстро освободили головы от неудобных шлемов. Буй, аккуратно поставил свой лысый горшок на край стола и уселся. Тут же расслабился и расплылся, свисая с узкого деревянного стульчика. Кулл, не переставая улыбаться, небрежно швырнул хвостатый шлем на стол – он несколько раз крутнулся волчком и полетел на пол. Солдат резко прыгнул, поймал за хвост и аккуратно опустил на стол. Пнул стул и, звеня доспехами, плюхнулся, будто в мягкое кресло. Улыбка на лице Кулла растянулась еще шире, и свиные глазки превратились в узенькие щелочки, едва поблескивающие в полумраке душного подвала. Темница представляла собой длинный узкий коридор. Упираясь в стол охраны, он поворачивал под прямым углом так, что надзирателям всегда были видны обе ветки. По сторонам проходов теснились камеры-ячейки, отгороженные друг от друга каменными стенами. В углу, кроме стола и двух деревянных стульев, стоял старый шкаф, а в стене мерно потрескивал камин. - Как там наши дела? - спросил Кулл, кивая на журнал. За все годы, проведенные вместе на посту, Буй уже привык сам вести все записи. Он всегда приходил вовремя. Вместе с другими надзирателями обходил заключенных, проверял условную чистоту коридора и делал необходимые записи в журнале. - Угу, - ответил Буй. - Ну, рассказывай, кто там в пятой? - пробарабанил по столу костяшками пальцев Кулл. Буй тотчас оживился, вспомнив недавний рассказ солдата. Откинулся на спинку стула и улыбнулся, обнажив желтые лошадиные зубы. Он слегка качнулся, набрал воздуха в легкие и подался вперед, проехав локтями по столу: - Представляешь, этот идиот, как обычно, кхек, накачался в кабаке и пошел домой, а там его жена, упокой Господи ее душу, ковыряется в печи и стонет как… шлюха. И он подумал, что… - Буй залился смехом. - Она… изменяет ему с… великаном!.. И этот… герой, накинулся на любовника – на пееечь!.. - чуть выговорил он и зашелся в приступе хохота. Кулл, вначале рассказа выпучил красные глаза, словно от напряжения и только часто моргал. Потом начал неуверенно посмеиваться, еще не понимая причин веселья. И только на последнем слове он нарисовал себе всю картину – звонкий смех разлетелся по закоулкам тюрьмы. Из пятой камеры в ответ донесся отчаянный вой. Отдышавшись, охранники пошли на второй заход гогота. Поглядывая друг на друга, они только больше заходились веселыми приступами смеха. - Не скули там, - крикнул в сторону Буй. - Кхек! Это смешно!.. Заключенный ответил воем. - Как ты думаешь, куда его? - шепотом спросил Кулл, впервые убрав улыбку с лица. - Известно куда – в яму, куда же еще за убийство. Не на каменоломню же, - понизив голос, ответил Буй. - Дааа, - протянул светловолосый и резко наклонился в сторону. Взвизгнул кинжал, вылетая из ножен, и блеснув холодным огнем, ударил в угол – по коридорам разнесся глухой треск и скрежет металла о камень. Кулл вновь улыбался, высунув кончик языка. Буй облегченно выдохнул: - Фух. Еще один? Не сводя глаз с напарника, Кулл медленно поднял кинжал – там щелкал жвалами и неистово перебирал черными лапками таракан размером с ладонь. Стараясь вынуть жгучий металл из середины тельца, он изо всех сил упирался всеми шестью лапами в кончик клинка, но только больше насаживался на лезвие. - Маленький еще. Надо напомнить сержанту про отраву, а то скоро их тут столько будет, только сумки держи, а то утащат, кхек! - сказал Буй. Кулл сунул кинжал в камин и, насвистывая, стал поджаривать насекомое. Таракан живее заработал лапками, расправил крылья, но ни улететь, ни потушить огонь у него не получилось. Он быстро затих, судорожно сжав обожженные конечности. Поник, сгорбился, зашипел и лопнул – струя желтой массы брызнула на штаны обидчика. Кулл выругался и швырнул мстительного «ублюдка» в полумрак коридора. Через минуту завоняло кислой тошнотворной гарью. - Ну и вонь!.. Фууу!.. - скривился светловолосый надзиратель, вытерев мокрое пятно соломой. Буй, покачав головой, встал, опираясь на край стола, взял фонарь и неспешно направился к дымящейся тушке. Таракан лежал напротив третьей камеры, ровно посередине между решеткой и красной дорожкой, по которой надлежало ходить охране. Солдат остановился на линии и по-гусиному вытянул шею, вглядываясь во тьму клетки. Свет фонаря обрисовал силуэт человека, неподвижно лежащего в углу на куче гнилой соломы. Сквозь тюремную мглу пробивались малахитовые блики на чешуйчатых штанах. Худое жилистое тело двадцатилетнего юноши утопало в рубахе из мешковины, засаленной не одним десятком тел. Ноги прятались в мягких кожаных сапогах, обшитых полосками чешуек. Блестящую лысую голову украшал гребень волос, спускающийся со лба на затылок, правда, сейчас он напоминал чернильную кляксу. На левом предплечье узника чернела татуировка – три извилистых линии в форме бегущей ящерицы – знак охотника-панголина. Узкое лицо, со впалыми щеками, казалось застывшим лицом мертвеца. Высохшие губы, привыкшие растягиваться в легкой улыбке, сжались как гусеница на холоде. Мясистый нос. Острый подбородок. Усталые темные глаза. В дежурном журнале тюрьмы он был записан как Грэм. Ремесло панголина зародилось с тех самых пор, как люди впервые узнали о мутагенных грибах, появляющихся в диких болотах. Эти лесные районы, густо заросшие постоянно меняющимися растениями и животными стали называть грибницами. Поначалу охотники собирали только выросшие на склизком студне тела «чертовых грибов», а лекари использовали их как мутаген, со свойствами тех насекомых, растений и мелких животных, которых находили в этом таинственном желе. Это было время первых практически не контролируемых мутаций в основном домашних животных и растений. Некоторые из тех наработок прижились и используются до сих пор. Позже было сделано самое важное открытие в науке о мутациях – находка «слезы грибницы». Это чистая, незамутненная основа для выращивания грибов, похожая на жидкое стекло. В нее помещают любую часть тела донора, и через некоторое время она превращается в мут – слезу с мутагенными свойствами, на которой появляются грибы-мутагены. Выращивание чертовых грибов с нужными качествами, стало делом лекарей, а поиском чистой слезы грибницы занялись лучшие охотники – панголины. Это был второй и самый плодотворный период мутаций. Тогда появилась и развилась в полноценную науку мутация людей. Многие воины добровольно подвергали себя незначительным изменениям, становясь сильнее, выносливее и приобретая различные умения. Измененных людей стали называть муталюдами. Они продолжали здраво мыслить, но их сознание уже несло влияние мута животного. Если же мутации подвергался зверь, даже человеческим мутом, то он не получал интеллект донора – может и становился умнее, но ни говорить, ни мыслить, ни поступать как человек он не мог. Их называли просто мутантами. Только совсем недавно Церковь провозгласила слезу грибницы своей собственностью и запретила любые опыты с ней. Практикующие лекари были объявлены вне закона, а панголины перешли в полное подчинение Церкви. Буй осторожно пододвинул к себе ногой дымящееся тельце. Не сводя глаз с пленника, аккуратно нанизал таракана на кинжал и быстро пошел назад. Узник отвел глаза от решетки и уставился во мрак камеры. - Как там наш панголин? - спросил Кулл, запустив руку под нагрудник и яростно скребя живот. - Как всегда – лежит, - негромко сказал Буй, как бы опасаясь, что его услышат. Он выбросил почерневшее насекомое в камин, и некоторое время подержал лезвие в огне, пока не сгорели остатки внутренностей. - Хм… Панголин!.. Ну, с виду – обычный человек, а говорят муталюд. Видел я мутантов да муталюдов!.. В яме вообще одни мутанты да муталюды сидят. А в лесу сколько их бегает – ужас!.. Этот такой же, как мы, разве что худой, да прическа во! - тихо сказал Кулл, растопырив пальцы. - Может муталюд, может нет, а велено не спускать глаз, да половину пайка давать – неспроста это! Во!.. Может, ему больше не надо? – ответил Буй. - Неее. Жрет он как все. Вон как набрасывается на кашу, как зверь, аж волосы топорщатся, - усмехнулся Кулл и откинулся на спинку стула. - Вот скажи мне лучше, зачем эти чертовы грибы Церкви? Что они с ними делают? Мутантов? Прости, Господи. Слава Мироносу!.. - Тссс, дурень, поговори еще! Ты совсем что ли? Слава Мироносу!.. Эксперименты запрещены! Панголины собирают слезу – божественный нектар для снадобий, а чертовы грибы – это от дьявола!.. «Владеешь грибами – владеешь дьяволом! А его лучше держать при себе» - говорит Святейший Миронос! - прошептал Буй. - В церковь чаще ходи. Небось, пропускаешь службы… - Да что ты!? Слава Мироносу!.. В ближайшей камере кто-то прокашлялся и громко сказал: - Вот вы говорите, что эксперименты запрещены, а вы не задавались вопросом, откуда берутся все эти новые мутанты и муталюды? А в яме, сами знаете, большинство муталюды! - Мутанты сами в лесу выводятся, а муталюды – это дураки и отступники всякие. Был тут у нас один: серый, весь в бородавках, как жаба, ручищи до колен, во, - свесив руки, сказал Кулл и кивнул напарнику. - Помнишь? - Однако их продолжают делать и не меньше прежнего. Только раньше все кому не лень ели чертовы грибы, а теперь только Церковь занимается мутациями… - Разговоры запрещены! - встал Буй, обращаясь в сторону темного коридора. - Заткнись, еретик, или сейчас… - он не нашел чем закончить фразу и сел. - Я не еретик. Я одержимый – это разные вещи… - Заткнись! - звонко разнеслось по темнице. Разговорчивый узник не решился продолжить. В тюрьме воцарилось привычное молчание, только слышались монотонные стенания из пятой камеры да редкий скрежет тараканов по углам. Грэм тихо лежал на куче соломы. Полуприкрытые веки слегка подрагивали, но разглядеть это в темноте было невозможно. Спокойное ровное дыхание не возмущало грудь, и только живот методично ходил вниз-вверх. Со стороны казалось, что он спит и мало интересуется беседой охранников. На самом деле он напряженно вслушивался и старался не упустить ни единого слова. - Эй, - шепотом позвал кто-то и тихо постучал в стену. - Эээй, панголииин, ты меня слышишь?.. Голос звучал из камеры недавнего оратора, которого грубо заткнули, не дав поговорить, что он, несомненно, любил делать. Теперь он собирался продолжить диалог. - Скажи мне, ты верующий?.. Хотя, что я спрашиваю? Ты истинно верующий! Скажи ты мне, панголин, зачем Церкви столько слезы?.. А?.. Молчишь?.. Не хочешь говорить?.. Или боишься?.. Нет, ты сам не знаешь! Да?.. Я тебе расскажу. Твоя праведная Церковь делает мутантов. Не знаю, зачем ей это, но то, что в этих темницах выводят муталюдов, я не сомневаюсь… - спокойно рассуждал сосед. - Ты ошибаешься, - перебил Грэм, садясь. - Прости Господи всемогущий его грешного, он не ведает что говорит. Слеза нужна для усиления лекарственных снадобий… - Ха! Ты молод и наивен! Для этого нужна капля сильно разбавленной слезы на ведро снадобья. А сколько ее приносят такие как ты панголины?.. Вы, верующие, привыкли верить во все, что вам говорят священники, не пытаясь разобраться самостоятельно. Вам не с чем сравнивать то, что вам внушают с детства под угрозой страшных мук в преисподней… - Ты опять заблуждаешься, - прервал охотник, спокойно произнося каждое слово. Он сдержал порыв ненависти к наглому еретику. - Церковь благословляет самостоятельное изучение библии Мироноса, а не слепую веру в него. Каждый верующий самостоятельно убедился в подлинности и божественном происхождении учения великого Мироноса. И если ты читал Великую книгу, то должен знать, что есть слеза. Монахи постоянно ищут и открывают новые свойства этой чудесной сущности. Но все эксперименты с чертовыми грибами строго запрещены. Церкви нужны не грибы, ибо они суть дьявольские, а слеза грибницы, которая послана богом… В голове стремительно пронесся рассказ отца Иакова: «Сын мой, ты должен это знать. Уникальные божественные свойства слезы используются для мутаций, но только на животных и исключительно для создания рудокопов и сторожевых мутантов, которые будут охранять города и селения. Великое откровение Мироноса – использовать дьявольские грибы для службы богу. Ты должен держать это в секрете и не порочить Церковь, ибо это смертный грех». Отец Иаков заменил Грэму отца и мать, забрав осиротевшего девятилетнего мальчика в монастырь восточного города Подгора. Там юный панголин обучался искусству выживания и сбора слезы, а отец Иаков стал наставником и лучшим другом. «А сейчас этот наглый еретик, отступник и невежа пытается опорочить Церковь!» - Грэм сжал в кулаке пучок соломы – сквозь пальцы проступила холодная, черная жидкость. - Да-да-да, - спокойно продолжал сосед. - Я знаю о дьявольских грибах и живительной слезе. О посланном богом испытании людям. О «великом искушении» и «великом смирении». Все это я знаю. Читал, и не только это. Слышал о проделанной «великой и кропотливой» работе Церкви в доказательство истинности существования бога. Высочайший закон – без веры нет бога! – выражение, делающее возможным любую нелепицу! Уверуй в кучу говна и обязательно в нее наступишь! За стеной послышался шорох. - Скажи, а какой он – бог? Он говорит с тобой? Он помогает тебе? - скороговоркой проговорил сосед. - Ты одержим дьяволом! Ты спрашиваешь, чтобы посмеяться, - сквозь зубы процедил панголин. Тут же спохватился, перекрестился сложенными крестом пальцами правой руки и добавил. - Прости Господи… Раздался глухой кашляющий смех. - Ну, не злись. Я не хотел тебя обидеть… Ладно, я расскажу тебе. Нет никакой загробной жизни, есть только эта жизнь, и она может оборваться в любую секунду. Раз и все. Бог – просто байка в трактире! Бог – это… это страшная сказка для детей!.. А когда ты взрослеешь, ты понимаешь, что купола церквей, песни монахов, святые иконы, ровно как и бородатая проститутка, отходное ведро, блевотина под столом, лесные мутанты с городскими муталюдами – это штрихи картины вечно меняющейся реальности, очередной этап развития человека, проявление его тернистого пути в будущее. Это пройдет. Останется в воспоминаниях или нет – неважно!.. - Изыди сатана!.. - Люди говорят с богом на разном языке и наречии, а он отвечает одним пинком и руганью, а другим звонкой монетой и песней ласковой. Бог для каждого свой. И в то же время его нет… нет такого бога, которого вы рисуете себе. Бога нет в принципе и уж тем более, не может быть богом человек. Или он не выглядит как человек?.. А как же тогда создание по образу и подобию?.. Извини, забылся, сын бога – человек-бог, который присматривает за нами. Бог и дьявол придуманы людьми для запугивания, оправдания свих поступков и перекладывания ответственности!.. Рай?.. Ад?.. Неважно, во что верить и как при этом размахивать руками. Это действует, пока ты веришь в это. И механизм скрыт в нас, а не вовне… Он продолжал говорить и говорить, а в голове у Грэма уже звучал певучий голос церковного хора, плавно повышаясь и заполняя все сознание. Губы шептали слова молитвы: - Господь Миронос всемогущий, избави от обольщения богомерзкого сатаны, избави от всех его козней. И укрой всех божьих людей от коварных сетей его в сокровенном источнике Твоего спасения. И не дай нам, Господи, убояться страха дьявольского больше страха Божия и отступить от Тебя и от Святой Церкви твоей. Но дай нам, Господи, пострадать и умереть за имя Твое Святое, но не отречься от Тебя и не принять печати проклятия антихриста и не поклониться ему. Пощади нас, Господи, в день страшного суда Твоего… Входная дверь пропела заунывную песнь и ударилась о стену – звон металлического гонга задребезжал в каждом закоулке тюрьмы. Твердым шагом в коридор вошел сержант, развернулся на каблуках и слегка наклонившись, придержал дверь. Его начищенные доспехи блистали золотом в свете фонарей, а остроконечный шлем с торчащим пучком разноцветных перьев доставал до потолка, снимая заросли паутины. Следом в подземелье спустился монах в черной рясе, окаймленной багровой полоской, не дающей слиться черноте воедино. Капюшон полностью скрывал в тени лицо Филиппа – главного чистильщика Церкви. Чистильщики – карающая рука бога. Это монахи, которые ревностно защищают религиозные догматы, нещадно борясь с ересью. Их, словно псов, обучают вынюхивать признаки отступничества и сговора с сатаной. И нет для них преград: монахам в черных рясах с красной каймой обязан подчиняться каждый житель Божьих Земель. Для них все двери открыты, кроме одной: чистильщик никогда не может стать настоятелем храма. Охранники разом вскочили с мест. Буй, звякнув бутылкой, запихал сумку с едой за лавочку. Кулл, заглушая звон, выкрикнул приветствие и доложил по всей форме об отсутствии происшествий. На них никто не посмотрел. Филипп направился сразу к третьей камере. Свет фонаря на мгновение осветил черную козлиную бородку, длинный тонкий нос, похожий на наконечник копья, сжатые губы-нитки и маленькие, глубоко посаженные воспаленные глаза. - Здравствуй, сын мой! - тихим монотонным голосом сказал он. Охотник-панголин уже стоял, обхватив руками прутья решетки – подбородок чуть заметно подрагивал, а широко раскрытые глаза умоляюще искали поддержку и спасение. - Облегчишь ли ты, брат Грэм, свою ношу сегодня? – продолжил чистильщик. - Покаешься ли в грехе своем? Поведаешь ли Церкви о замысле дьявольском? Не утаишь ли истины? Миронос простит тебя, отпустит грех и примет в царствие Свое. - Верой и правдой служу Мироносу, Спасителю нашему, - крестясь и кланяясь, проговорил пленник. Монах кивнул: - Ведите его наверх. - Ко мне! – крикнул сержант. За дверью лязгнул металл, и в дверь ввалилось двое громил, закованных в тяжелые латы. На серых плащах чернели кресты, с перекладиной в форме полумесяца, уголками смотрящего вниз. Они больше напоминали двуручные мечи за спиной, чем церковные символы. Такие плащи носили внутренние войска, поддерживающие порядок в городах – служба, хоть и была опасной, все же считалась почетной среди военных и больше оплачивалась. Да и гораздо интереснее патрулировать город или охранять важного церковника, чем сидеть в вонючем подземелье среди заключенных, тараканов и вшей. Буй и Кулл втайне завидовали солдатам, но вслух ничего не говорили даже друг другу. Сомневаться в указании Церкви, значило сомневаться в истинности самой Церкви. А это уже было смертным грехом, расплата за который могла настигнуть еще при земном существовании души. Громилы отработанными движениями заковали пленника в кандалы и, пиная, выволокли из камеры. Заключенный пытался идти сам, но его сбивали с ног и тащили за руки. Он только тихо стонал после каждого удара. Солдаты протянули Грэма по коридору и исчезли в темном проеме. Оттуда вылетели новые звуки ударов и ответные стоны. Монах подошел к столу, где нервно суетились охранники. Взял дежурную книгу и стал листать в поисках последней записи. Солдаты притихли и вжались в доспехи, как улитки – переминаясь с ноги на ногу, они следили за движением крючковатых пальцев. Позади Филиппа возвышался сержант. Поставив брови почти вертикально, он сверлил глазами то одного, то другого. Буй отметил в мыслях, что успел сделать все записи. Кулл только сейчас про них вспомнил и умоляюще глянул на напарника – Буй еле заметно трясся, позвякивая доспехами. Кулл громко закашлялся, скрывая приступы хохота, но тут же замолк, почувствовав на себе яростный взор сержанта. Тишина. Только шелестели страницы под легкое бренчание металла, и негромко всхлипывал заключенный в пятой камере. Найдя то, что искал, монах ткнул пальцем в надпись: - Этого в башню, - он развернулся и, шурша рясой, поплыл к выходу. Сержант резво опередил Филиппа, придержал дверь и вышел следом. Тут же появились два солдата и направились к ноющему убийце. С ним тоже не церемонились – звуки ударов и ответные стоны разнеслись по коридорам. В комнате для допросов было душно. Запах крови, мочи, пота и блевотины поселился здесь давно и каждому вошедшему сходу объяснял местные обычаи. Массивный стол и стул намертво вросли в липкий холодный пол. Шершавые влажные стены без признаков окон и низкий потолок довершали гнетущее ощущение безысходности и жгучего желания поскорее покинуть это место. Солдаты привязали Грэма к спинке стула и если б не веревки, то он уже лежал бы в луже своей или чужой крови, согревая дыханием каменный пол. Где-то рядом булькала вода, шуршал таракан в углу, шипело масло в лампе – тусклый свет слегка подрагивал. Долгие минуты короткой, предварительной подготовки для беседы, наконец, закончились. Панголин сплюнул, звонко впечатав бордовый сгусток с металлическим вкусом в пол. Поднял голову и впился непонимающим взглядом в заплывшего жиром человека, методично избивающего его последнюю минуту. Потный волосатый дознаватель вытер окровавленные ручищи о серое в темных пятнах полотенце, мельком глянул на пленника и вышел, не сказав за все время ни слова. Грэм уронил потяжелевшую голову – струйка крови стекла по губам и крупные капли полетели на пол. Внизу уже образовалась небольшая лужица. Дверь протяжно скрипнула, заставив пленника вздрогнуть. Распухшее лицо обдала прохладная струя воздуха, и из полумрака коридора в комнату проплыл знакомый монах. Следом, высоко подняв мясистый подбородок, вошел полный человек в белых просторных одеждах. На толстой шее висела золотая цепь с массивным крестом, обильно поросшим драгоценными камнями. Он тут же сел на появившийся под ним резной стул – черной тенью у двери мелькнул монах, искусно читающий мысли и мгновенно выполняющий желания священника. «Сам Миронос!» - мысль ударила, словно молния, введя в ступор. Грэм, несомненно, бросился бы на колени и целовал бы руки его, не поднимая глаз, если бы не был привязан к стулу. Со времен основания Церкви святым Мироносом и по сей день, эту должность занимал самый ревностный и преданный вере священник из числа настоятелей храмов всех городов Божьих Земель. Он выбирался пожизненно, общим собранием святых отцов. Считалось, что божественный дух Мироноса руководит собранием и напрямую влияет на выбор приемника, вселяясь в избранного и продолжая руководить Церковью вечно. - Мир тебе, сын мой, - Миронос перекрестил пленника правой рукой, со сложенными крестом пальцами. - Ты говоришь, что брат Иаков сбился с пути истинного, стал на сторону дьявола и собрался искать запретную комнату? Он послал тебя сюда, выкрасть карту захоронения бесовской книги? - Нет! Все не так, - Грэм вышел из оцепенения. - В священном писании сказано, что нужно уничтожить книгу сатаны. Отец Иаков послал меня просить вашего благословения, - умоляюще проговорил он. Миронос брезгливо отстранился от узника и взглянул на монаха. Тот еще ниже опустил голову и сделал шаг назад. - Тобой владеет дьявол! – резко сказал Миронос. - Этот Иаков – сатана, мерзкий еретик! Я слышал, что он призывает божьих людей отречься от власти Мироноса во славу бога! Но скажи мне, как простые люди смогут общаться с богом, если они не умеют разговаривать между собой? Библия Мироноса скрепляет всех в единую божью силу, способную противостоять напору сатанинского мира. Великий Миронос был послан к людям богом. Как можно противиться ему? - он поднял руки, вопрошая у высших сил. - Нет! Все не так! Я… Глухой удар в солнечное сплетение остановил слова в горле пленника. Монах, потирая руку, отступил назад. - Кто еще в Подгорской церкви отрекся от Мироноса и стал на службу сатаны?.. Говори! - священник подался вперед. - Святейший Миронос, в Подгоре только верные служители Церкви, - панголин сглотнул кровавый комок. - Ты не искренен в святой исповеди! Дьявол в тебе говорит со мной… - Но, великий… - его опять грубо прервал удар в живот. Грэм скорчился от боли. Из глаз потекли слезы. «Это какая-то ошибка, думал он. Почему Миронос не верит? Почему называет отца Иакова сатаной? Ведь это не так!..» - Закончим, - вставая, сказал Миронос. - Молись сын мой. Он перекрестил пленника и развернулся к выходу. Монахи мгновенно прижались к стенкам давая пройти массивному телу в узкий коридор. Стул исчез, так же как и появился. Круглое лицо Мироноса не выдавало никаких признаков раздумья или обеспокоенности. Маленькие глазки светились радостью и спокойствием, присущим людям, уверенным в неизбежности грядущих событий. И как бы самому себе, не поворачивая головы в сторону идущего чуть позади монаха в черной рясе с красной каймой, он проговорил нараспев: - Панголина пока придержим, он может понадобиться. Побеседуй с ним еще, брат Филипп. После заберешь к себе в башню: если дьявол нашел дорогу к сердцу один раз, то найдет и еще раз. Его нельзя выпускать. Он слишком верен этому отступнику… Да. Иаков становится опасен. Проследи, чтобы это прекратилось. Дернул его нечистый вспомнить о книге… Подготовь записи к его отлучению. Казнишь публично. Надо показать, что сатана может похитить душу любого, даже священника. - Святейший, - кланяясь, сказал монах и еле заметно улыбнулся. - Как дела в твоей лаборатории? - спросил Миронос, слегка заинтересованным тоном, выделив слово «твоей». - Мы не молодеем. Скорее, брат Филипп. Люди платят не за то, чтобы их превращали в мутантов. Прости Господи грехи наши, - он бросил быстрый взгляд в потолок и перекрестился. - Делаю что могу, - тоже перекрестился и поклонился монах. - Видны явные улучшения качеств испытуемых, но пока нестабильны и не точны. Не хватает слезы для опытов. - Да-да-да. Одна и та же песня. - Но святейший… - А что если начать использовать сбереженный мут святых мужей? - спросил Миронос. - Но они заплатили за сохранность. И это с
|
