Вы нам вовсе не нужны!
– Обойдемся без вас! – Выхода нет, так как дело наше не терпит промедления (а получается длинно, долго и медленно!) – Выхода нет, дело наше спешное! И если человек спешит, станет ли он выговаривать нескончаемое: «Иду незамедлительно»? Совсем иначе звучит каждое слово у литератора, наделенного подлинным слухом, душевным чутьем. Лирическая повесть. Две старушки совершили легкомысленный не по годам поступок – купили машину, не очень умея ею управлять, покатили по улице и чуть не задавили человека. – Как ты думаешь, он умер? – Мистер К.? После недолгого молчания следует короткий ответ: «Да». И если так сделать в переводе, смысл ответа окажется: «Да, умер». Поэтому переводчик отходит от буквы подлинника, и ответ звучит иначе: «Кто же еще...» Все окончилось благополучно. Старые проказницы больше не будут кататься по городу, но им разрешено оставить машину у себя. И поначалу переводчик написал: «И на том спасибо». Но спохватился: уж очень лихо получается для этих старушек, для их настроения, ведь они еще не оправились от испуга. И переводчик находит психологически и стилистически верный тон: «Все‑таки утешение...» Речь старика. В подлиннике дословно: «Я знаю, у вас самые похвальные намерения. Но так как я нахожусь уже в весьма почтенном возрасте, то с моими желаниями все‑таки следует считаться в первую очередь...» В переводе: «...но я все‑таки уже достиг весьма почтенного возраста. И с моими желаниями не грех считаться...» Переводчик не следует покорно и слепо за подлинником, отбрасывает все лишнее, перестраивает фразу по‑русски, и она становится ясной, непосредственной, ей веришь. Ибо служебные, подсобные слова и словечки в живой речи нередко оказываются помехой. Фраза спотыкается, точно у иностранца – новичка в русском языке. «Как я могу быть уверен, что вы не придумаете все, что хотите? «Нормальный человек, даже и полицейский комиссар, скажет хотя бы: Откуда мне знать, что вы не выдумываете? (А допрашивая человека попроще, он и сказал бы, пожалуй, просто: Почем я знаю, может, вы все врете.) Как известно, в английском языке практически нет местоимения ты. Англичанин беседует на ты только с богом, да иногда – в высокой поэзии, чаще всего в прошлые века – с возлюбленной. Но когда у переводчиков‑формалистов бродяги, воры, дети (например, в «Оливере Твисте») разговаривали «на вы», когда «на вы» почтительно обращались к собаке, кошке, младенцу, по‑русски получалось нелепо и фальшиво. В старом переводе известного романа Уэллса вспыльчивый Невидимка гневно кричал: «Не урони те книги, болван!» Но этому переводу добрых полвека. А вот, не угодно ли, не столь давно в переводном рассказе один герой пролаял другому: «Куда лезе те!» А в современном детективе полицейский – сущая горилла! – говорит так: «Брось те пороть чепуху. Не думай те, что я настолько глуп, чтобы слушать вас». Уж до того гладко, до того книжно... По‑английски никак нельзя написать,допустим, he touched the brow with a handили he put a hand in the pocket,а надо: his brow, his hand, his pocket.По‑русски совершенно ясно, что человек сует в карман или подносит ко лбу свою руку, а не чью‑либо еще. Чаще всего, если лоб или карман – его собственный, это ясно и так, особо оговаривать незачем. Надо лишь оговорить, если он тронул чей‑то чужой лоб, скажем, лоб больного ребенка, либо запустил руку в чужой карман. А вот у неумелых переводчиков или у буквалистов и формалистов то и дело читаешь: он сунул свою руку в свой карман, он провел рукой по своим волосам... Но заметьте, у иных литераторов и не в переводе множество лишних местоимений, мусора вроде: Я позвал его в свою новую квартиру вместе с его женой, и они пришли вместе со своими детьми. Говорят даже так: «Заткни свою глотку!» Право, местоимение тут столь же необязательно, как в возгласе «Хоть ты плачь!». Или в сообщении: «К нему вернулась его прежняя твердость духа» – чья же еще?! Особенно некстати лишние местоимения, союзы, связки в отрывистом взволнованном диалоге.
|
