Дооктябрьское тв-во Пришвина

Своеобразное и высокое по уровню мастерства дарование П. вырастало в довольно сложной социально-исторической обстановке 90-х и 900-х гг. Очутившись перед необходимостью выбора между революционной борьбой за освобождение угнетенного человечества и буржуазным «прогрессом», П. не сумел твердо встать ни на ту ни на другую сторону. Отталкиваясь от эгоистически-мещанской самоудовлетворенности и ограниченности, Пришвин вместе с тем отходил и от активной революционной борьбы в поисках какого-то третьего пути.

В годы реакции, на которые падает начало лит-ой деятельности писателя, П. ушел, говоря его же словами, «не в быт с чеховскими героями, а в то бытие, где зарождается поэзия, где нет существенной разницы между человеком и зверем», стремясь в мире природы найти независимость и внутреннюю свободу человеческой личности, порабощенной в капиталистическом обществе.

Мир нетронутой, первобытной природы и примитивного крестьянского быта составляет содержание первых книг П. — «В краю непуганных птиц» [1906], «Колобок» [1908], «Черный араб» [1911] и пр. Уже в этих своих произведениях П. определился как художник с исключительно острым и глубоким чувством природы и простотой народной речи, как мастер реалистически-красочной ландшафтной и бытовой живописи. П. стремится в описаниях «леса, камня и воды», глухих селений, примитивных промыслов найти некое единство, своего рода поэтический ключ к образно-синтетическому воплощению действительности. Таким ключом явилась народная поэзия, традиционные образы сказок и легенд, широко использованные писателем.

Миф для П. — это поэтический образ, в к-ром заключено древнее и ценное для нас своей свежестью и непосредственностью знание о мире — природе и человеке. П. раскрывает, с одной стороны, то конкретно-историческое и реальное начало, к-рое лежит в основании сказки или поверья, а с другой — проецирует фольклорные образы и мотивы в современную действительность, совлекая с них одеяние поэтической условности и наполняя живым реалистическим содержанием.

В таких книгах, как «Торф», «Башмаки» [1925], перед нами встает уже не разорванный писательский образ, в к-ром «поэт, ученый и гражданин» спорят между собой, а целостный образ писателя — «исследователя жизни», синтетически объединившего в себе и поэтически-воспринимающее и публицистически-действенное начала.

Проблема творческой деятельности ставится и в наиболее крупном произведении П. — двухтомном автобиографическом в основе романе «Кащеева цепь» с примыкающей к нему в качестве эпилога книгой «Журавлиная родина» [1923—1930]. В романе с реалистической простотой изображен быт полудворянской, полукупеческой усадьбы, царская гимназия, подпольные революционные кружки 90-х гг., Германия с ее университетами, русскими студентами-эмигрантами, омещанивающейся социал-демократией и пр. Центр тяжести произведения однако не в этой социально-бытовой живописи, а в проблеме пути и роста творческой личности, проблеме, раскрывающейся в истории жизни героя романа — Алпатова. Этот второй план романа создается как введением второго авторского «я», комментирующего и обобщающего смысл повествования, так и рядом повторяющихся мотивов и образов, в которых и содержатся основные идейные узлы произведения. Таковы, с одной стороны, образ «Кащеевой цепи» как силы принуждения и разъединения людей в капиталистическом обществе, легенда о «втором Адаме», явившемся на землю, когда все блага уже были захвачены первым, а с другой — образы «голубых бобров», «Марьи Моревны», ускользающей от Алпатова его мечты — невесты Инны — и пр., символизирующие романтизм поисков и устремлений героя. Структура образов у Пришвина сочетает поэтическую конкретность с конденсированным обобщением, содержащим моральные или социальные мотивы.

Жанровую специфичность творчества П. часто усматривают в «очерковости» его произведений, хотя многообразие его поэтических форм — от новеллистически сжатых миниатюр до автобиографической эпопеи — отнюдь не покрывается обычным представлением об очерке. Но с очерком роднит П. особое отношение к материалу, его «фактичность», почти научная точность, хотя и поэтически выраженная. Произведения П., как правило, лишены обычного сюжетного строения беллетристических жанров; повествование, развертывающееся от реального авторского лица, движется скачкообразно, с перебоями и отступлениями от главной темы. Наиболее характерный композиционный принцип П. — это принцип ритмического возвращения центрального художественного образа или ряда образов, при к-ром постепенно раскрывается заключенный в этих образах идейный смысл произведения (так, на возвращении каждый раз по-новому осмысляемого образа «корня жизни» построена повесть «Жень-Шень»).

Многое, о чем пишет в своих произведениях Пришвин, не фантазия. В основу всего его творчества положены действительные события, собственные наблюдения и впечатления.

"Нигде в мире нет такого замечательного языка, как русский, — писал Пришвин. — Вот возьми, например, слово "Родина". Сколько слов с тем же корнем: родина, род, родственники, родимый, родник, родничок, родственный, родственное внимание..."

Пришвин — один из своеобразнейших писателей. Он ни на кого не похож — ни у нас, ни в мировой литературе.

Горький о нем писал: "Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармоничного сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас".

Слово Пришвина необыкновенно современно, особенно в трагические моменты нашей жизни, на переломе, хотя кажется, что творчество Пришвина довольно благополучно: писал он о природе и известен как певец природы, но думать так — то же самое, что, входя в лес, быть уверенным, что он только для отдыха и предназначен. А ведь жизнь природы идет по своим мудрым глубинным законам.

Творчество Пришвина — это как заново рождающийся, вновь услышанный нами звон, который идет сейчас все шире и шире. В такой трудный час нашей жизни слово Пришвина звучит все громче и громче.