Студопедия — МОЙ ДРУГ ГЛЕБ ТРАВУШКИН
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

МОЙ ДРУГ ГЛЕБ ТРАВУШКИН






Плохое забываешь, хорошее остается в памяти. Не знаю, как у других, но у меня так.

Теперь, когда я встречаюсь с Таней, мы лишь здороваемся: «Приветик!» — «Привет!» Вот и все. Ведь не спрашивать же, как там прошли в Москве гастроли или где, мол, вы еще побывали с Виталькой.

Нет, я не был на нее зол. И досады не испытывал никакой. Все, что я чувствовал прежде, как-то отодвинулось в сторону, почти исчезло.

Мне теперь становится неловко, если я встречаю Таню. Лучше бы таких случайных встреч не было совсем: говорить нам не о чем, не говорить — тоже, какое-то дурацкое положение. Но мы живем в одном дворе, поэтому иногда встречаемся: «Привет!» — «Приветик!»

Хорошее остается в памяти… А что было хорошего? Сразу, пожалуй, не скажешь. Но что-то было. Конечно, было: «кусочек морского дна», и опера, на которую я прошел без билета, и «Таня + Эдик» на стене, и даже драка с Чикиряем… Да что вспоминать! Много было хорошего. Все начиналось очень хорошо. Одна только се улыбка, чуть заметная, лишь уголками губ, как она много для меня значила! А теперь: «Приветик!» — «Привет!» И ступай себе мимо, как сказал Некрасов.

Разобраться в этом мне было трудно, и я рассказал обо всем новому другу Глебу Травушкину, тому самому, у которого узкая лошадиная голова и большие крепкие зубы.

С Глебом мы теперь видимся каждый день. Он или заходит ко мне домой, или ждет во дворе. Мама сказала, что голова у него вовсе не лошадиная и что я напрасно все это выдумал. «Не лошадиная? — удивился я. — А какая же?» — «А у тебя какая?» Я даже растерялся. «У меня нормальная». — «Ты уверен?» — спросила мама. «Уверен». — «А я не очень». Тут мне все стало понятно. «Ты не думай, — сказал я, — я его не дразню. Но голова…» — «Тоже нормальная, — перебила меня мама. — А лицо очень приятное». — «Почему?» — «Открытое и мужественное — вот почему».

Вообще-то лично мне его лицо даже нравится, хоть оно и узкое и вытянутое. Наверное, потому, что сам Глеб нравится. Но мужественное — вот уж никогда бы не подумал. Только это неважно: все равно ведь Глеб — мой настоящий друг. Интересно, а какое лицо у меня? Я не удержался и спросил у мамы. «Подойди к зеркалу, — сказала она, — увидишь сам». К зеркалу я, конечно, не пошел, том более при маме. А жаль, она не сказала: интересно бы узнать. Может, и у меня мужественное, только не говорит она это в «педагогических целях» (ее любимые слова).

И вот однажды, гуляя с Глебом по улицам, я выложил ему про меня и Таню. И как это начиналось, и как кончилось.

— Чепуха на постном масле, — растолковал мне Глеб. — Еще древние греки открыли: все течет и все изменяется. Ты меня пол?

— Пол, — кивнул я.

— Жизнь не стоит. Она движется…

«Он будет академиком, — подумал я. — Надо же, так шпарит!» А Глеб продолжал развивать свою мысль.

— Сегодня ты схватил пару, но завтра подучил — и фьють, — он присвистнул, — ставят тебе пентух. Или наоборот.

— Или наоборот, — вздохнул я.

— Ты в Москве новую «Волгу» видел?

— Нет.

— Смотри вон тогда. — Он показал рукой. — Хорошо идет, а?

— В порядке. И форма современная.

— А главное — техника. Я недавно читал…

— Я тоже. Прибавили бы силенок.

— При ее весе зачем?

Хоть мне и хотелось поспорить, но я смолчал. Он был прав. С другим я бы все равно поспорил. Только не с Глебом. В машинах он толк знал. Я это еще тогда заметил, возле «Мустанга».

Чтобы интересный разговор у нас не кончился, я сказал:

— Да, со старой «Волгой» ее не сравнишь.

— Вот видишь, они правы.

— Кто?

Глеб улыбнулся:

— Древние греки.

С чего это он? Ему про Фому, а он про Ерему.

— Все течет… — пояснил Глеб. — Раньше нам та «Волга» нравилась, теперь другая. Ты «Мужчину и женщину» смотрел?

Я слышал, как девчонки нахваливали эту картину. Она была из тех, на которую до шестнадцати лет не пускают. Но девчонки знали, когда и куда идти (на утренний сеанс в кинотеатр, что подальше от центра). Нет, я не старался посмотреть «Мужчину и женщину». «Какая-нибудь слезливая мура про любовь», — решил я. Жаль, что Глеб перескочил на эту тему. Не стоило говорить ему о Тане: сейчас начнет сравнивать.

— Я, знаешь, Глеб, на такие дамские фильмы не хожу.

— Дамские? — изумился Глеб.

— Конечно, всякая там слезливость.

— Какая слезливость?

— Любовная, какая же еще.

— Да ты что! — захохотал Глеб. (А точнее сказать — заржал, как лошадь.)

Я смотрел на его здоровенные зубы, и мне тоже стало смешно.

— Это фильм про автомобильные гонки, — пояснил Глеб, насмеявшись. — А машины там — будь спок!

— Там разве не про любовь?

— Немножко и про любовь, — подумав, согласился Глеб. — Но прежде всего гонки.

— Тогда нужно сбегать.

— Я с тобой тоже. Пять раз смотрел, но это ничего. Айда?

«Странно, — думал я. — Таня мне про этот фильм все уши прожужжала, музыку из него выучила, а про гонки ни слова. Нет, что ни говори — чудной народ девчонки. А Таня особенно».

 

Ах, эта фуражка!

Маленький, слегка блестящий козырек и верх из какого-то заменителя под кожу. Края у фуражки не круглые, а угловатые, как бы чуть-чуть под рубленные. Сверху она скорее всего напоминает большущую гайку, только без дырки. Чего бы мы с Глебом не отдали за такую фуражку! Но ее нигде не купишь, ее носят только таксисты.

Шарыгин не таксист. Но он тоже шофер, тоже лихой парень, хотя возит всего-навсего декорации из мастерских в театр. И обратно — из театра в мастерские. А таксистскую фуражку достал ему Чепа, его дружок который работает в таксопарке.

Шарыгин умеет носить свою фуражку. Он чуть сдвигает ее к правому уху, а из-под козырька слегка выпускает курчавую прядку волос. Прядка, правда, рыжая, но это неважно, все равно он отличный парень, наш Витька Шарыгин. И он не жмот: попросишь примерить фуражку — пожалуйста.

Вы спросите, отчего я вдруг заговорил о Шарыгине и его фуражке? Это так, к случаю.

Просто мы с Глебом стояли возле шарыгинского грузовика, посматривали на Витькину фуражку, болтали о том о сем и поджидали других ребят.

Сегодня воскресенье. Сегодня не идти в школу. Это уже само по себе неплохо. А еще мы ждали этот день потому, что сегодня наш двор озеленяется. Мы едем в лес, выкапываем несколько деревьев и сажаем их во дворе.

Дело совсем немудреное, проще пареной репы. Но почему-то такая мысль никому в голову не приходила. Додумался до этого Виталькин отец Петр Сергеевич. Месяц тому назад было общее собрание жильцов. Вот там-то и выступил Петр Сергеевич и предложил озеленить двор. Комендант нашего дома сказал, что это очень правильно и даже похвально, но для озеленения нет средств. «Не предусмотрено», — пояснил он. Тогда, говорят, поднялся с места дядя Вася. Он сказал, что все можно сделать своими руками, была бы лишь машина, а желающие съездить в лес найдутся. «За бесплатно?» — усомнился комендант. И тут стали поднимать руки те, кто согласен был работать «за бесплатно». Даже старик поднял руку — Танин дед. «Ну что ж, — проговорил комендант, — народу, вижу, навалом. А машина? Может, и две понадобится…» Слово тогда попросил Шарыгин. Он сказал, что, если общественность нажмет на завгара, будет машина, хоть две.

Общественность (то есть наши мамы и папы) была понятливой. Она «нажала» вначале на дирекцию театра, а дирекция — на завгара. Завгар такого нажима не выдержал и согласился. «Смотри, — сказал он Шарыгину, — машины под твою ответственность».

А потом мы помогали взрослым выбирать места для деревьев и копать ямы. Руководил всеми комендант. Только и слышалось: «Павлик велел», «Павлик не велел», «Павлик согласился». Да, я забыл сказать, что коменданта зовут Павликом. Ему лет сорок пять, и он лысый и многодетный дядька, но все равно его все зовут Павликом. Так уж повелось.

Работа кипела. Павлика слушались. Только вот когда прокурор Петр Сергеевич взялся за лопату, Павлик сказал: «Напрасно беспокоитесь: народу-то вон сколько», — и слегка потянул лопату на себя. Он думал, что Петр Сергеевич тут же отдаст лопату и уйдет домой. Но Виталькин отец почему-то смутился и проговорил: «Ничего, ничего. Я поработаю». Лопату он не отпустил, а растерянно оглянулся на стоящих рядом. Павлик тут и вовсе осмелел, прямо рвет лопату ил рук: «Позвольте, Петр Сергеевич, позвольте». Со стороны эта борьба за лопату казалась очень смешной. Лысый приземистый Павлик топчется, суетится возле высокого и крупного Петра Сергеевича. «Позвольте, Петр Сергеевич… Негоже вам таким занятием заниматься». Виталькин отец вдруг покраснел да как гаркнет: «А ну отойдите!» Павлик нескладно отскочил на несколько шагов, пожал плечами: «Извините, — говорит, — я как лучше хотел… Как лучше…» Петр Сергеевич выкопал яму до конца, воткнул лопату в кучу свежей земли, сказал: «Если в воскресенье поедете, позовите меня», — и ушел. По-моему, он правильный мужик, Петр Сергеевич. Хоть с его сыном мы почти враги, но Виталька — это одно, а Петр Сергеевич — совсем другое.

Виталька, правда, тоже копал. Но он взял лопату, когда увидел, что из своего подъезда вышла Таня. Может, это просто совпало? Как знать! С некоторых пор я думаю о нем только плохое. Конечно, так нельзя. Так никуда не годится. Но поделать с этим я ничего не могу.

Три дня тому назад Диман предложил: «Ребя, а давайте и мы поедем за деревьями. Взрослые на одной машине, а мы на другой». Пошли к Павлику. Павлик сказал: «Идите отседова. Вам в игрушки играться, а у меня мероприятие идет». Диман хитро взглянул на нас и спокойненько так проговорил: «Ладно, ребя, идемте к Петру Сергеевичу». — «Это зачем?» — остановил нас комендант. «По делу», — уклончиво ответил Диман. «Черт с вами, получите свою машину, — сказал в сердцах Павлик. — Только вы этот манер бросьте, — он постучал по столу пальцем, — чуть что жалиться». — «Бросим, — обрадовались мы. — Спасибо, дядь Паша».

Он вообще-то добрый, Павлик. Образования у него, говорят, почти никакого, зато работящий: зимой, когда снегу навалит, он трудится вместе с дворниками, орудует и лопатой, и скребком, и ломом. А вон в соседнем доме у коменданта (опять же говорят!) высшее образование. Но во дворе грязь, пыль и «сплошная безобразия», как выражается наш Павлик.

И вот сейчас мы с Глебом стоим, любуемся фуражкой Витьки Шарыгина и ждем ребят. Нас везет Шарыгин, а на другой машине едут взрослые.

Теперь вы спросите: а при чем тут Глеб, ведь озеленяют не его двор, а мой?

Все очень просто. Глеб — мой друг, мы с ним всегда вместе.

— Нить, дай Глебу померить фуражку, — говорю я.

— Бери.

Ну и чуден в ней Глеб! А доволен! Улыбается.

Показывает свои громадные зубы. Но сама фуражка!.. Небольшой козы речек, уголки по краям верха… Ах, эта фуражка!

 

Когда машина приехала в лес и Витька Шарыгин заглушил двигатель, мы попрыгали на землю, покрытую осенними листьями, и на какое-то время замерли, приглядываясь и прислушиваясь.

В дороге нас, растрясло, и было не очень-то интересно сидеть почти полтора часа в крытом кузове, словно взаперти. Правда, мы горланили песни, но это вначале, а потом поднадоело.

И вдруг мы очутились на просторной поляне. Над головой синее небо, и в придорожных лужах отражается небо, а но сторонам, куда ни посмотри, молчаливо и сонно стоят деревья с голыми ветками. Лишь кое-где чудом уцелели последние желтые листья. Они светились, вспыхивали под солнцем, будто искры.

В лесу стояла тишина: ветра не было, а все живое куда-то разбежалось, разлетелось, попряталось.

Но вот донеслось тарахтение мотора — на поляну выехала вторая машина. Это был тоже грузовик, только открытый. Он остановился неподалеку от нас, и из него стали выбираться родители.

Мы прибежали к ним и закидали советами: какую ногу ставить на колесо, как держаться за борт, куда и как прыгать.

Галдеж этот то утихал, то разгорался вновь.

Последним прыгал Виталькин отец. В линялой, простенькой гимнастерке он казался помолодевшим. Едва он подошел к борту, как мы опять закричали. А Павлик протянул обе руки, словно собирался поймать Петра Сергеевича. Если б он и в самом деле прыгнул на протянутые комендантские руки, от Павлика, очевидно, осталось бы мокрое место. Но Павлик тем не менее тянул руки и приговаривал:

— Прошу, Петр Сергеевич, прошу… Виталькин отец вдруг как-то неожиданно оттолкнулся одной рукой от борта и при всей своей громоздкости легко перемахнул через коменданта. Павлик сжался. По-моему, он закрыл глаза.

— Вот и все, — сказал Петр Сергеевич и ударил несколько раз ладонью о ладонь. — Все в сборе? Тогда идемте.

Мы подхватили лопаты и отправились.

Я шел вместе с Глебом и дядей Васей. Вначале я пошел было рядом с отцом, но он меня сразу же спросил, не забыл ли я дома свой бутерброд.

— Нет, — буркнул я и поспешил отойти в сторону: ведь через некоторое время он непременно поинтересуется, съел ли я свой бутерброд, или скажет, чтобы я застегнул пуговицы на куртке, или потребует, чтобы я вынул из кармана шарф и прикрыл горло.

Я, конечно, понимал, что он выполняет поручения мамы, но от этого мне было не легче.

Дядя Вася прихватил с собой этюдник и штатив, который называл «ногами».

— Опоздали, дядя Вася, — сказал я, вспомнив левитановскую картину, — осень уже не золотая, лес плохой, весь осыпался.

Я думал, дядя Вася мне поддакнет, и Глеб тогда увидит, что я запросто разговариваю с художником на такие специальные темы.

Но дядя Вася сказал:

— Лес плохим не бывает. Ты посмотри, — он остановился, провел рукой, — хорошо ведь, а?…

Ну какой же я кретин! Только что стоял и сам любовался, а теперь захотелось показать: вот, мол, каков я, вот как во всем разбираюсь!

Я разозлился на себя и ничего не ответил. Но дяде Васе, наверное, и не нужен был мой ответ… Он шел, внимательно всматриваясь то в одну сторону, то в другую, и, казалось, забыл про меня и Глеба.

А впереди нас вдруг появились Виталька с Таней. Я стал смотреть на них. Виталька держал за ремешок свой фотоаппарат, слегка помахивал им и рассказывал что-то смешное: Таня то и дело заливалась.

Она шла чуть склонив голову. На плечах у нее красовалась незнакомая мне серо-голубая куртка. Куртка блестела и была прострочена ромбами.

Тане простительно: она девчонка. А вот зачем Виталька напялил на себя новенькие синие джинсы? Вообще-то джинсы — вещь! И наклейка на заднем кармане мне тоже нравится (уверен, что моя мама сразу же бы ее отпорола). Но ведь сегодня будем возиться с землей, перепачкаемся. Глеб словно прочитал мои мысли.

— Вырядились, — сказал он, кивнув на Витальку и Таню.

— Подумаешь! Нам-то какое дело. — Я срезал ножом прутик и, насвистывая, принялся старательно его обстругивать.

Уж что-что, а насвистывать я умею. Я выбрал песню из кинофильма «Тишина». Ту самую, где есть слова:

…Нас оставалась только трое

Из восемнадцати ребят…

Отличная песня. Когда слышу ее по радио, даже как-то жутко делается. С самых первых звуков. Лишь только начинает играть труба.

Глеб мне подсвистывал. И мы чувствовали, что готовы броситься друг за друга в огонь и воду. И смутная тревога уже сейчас кралась за нами следом.

Но знаю, слышали ли нас Виталька и Таня. Может, слышали, а может, и нет. Потому что в лесу уже было шумно: трещали сучья под ногами, кто-то пел песню, только совсем другую, не нашу.

Уйти подальше в лес мы не смогли. Впереди оказался крутой, глубокий овраг. Его решили не обходить: кругом вполне хватало и деревьев, и кустов.

Павлик пересчитал все лопаты и просил не забывать их в лесу, не то, мол, «кому сплошная удовольствия, а кому — плати из своего кармана». Павлика живо успокоили и тут же принялись за дело. Нужно было выкопать шесть молоденьких березок и четыре рябинки.

…Работали мы втроем: дядя Вася, я и Глеб. Мы кряхтели, крякали и чертыхались, а над нами вздрагивала, ожидая своей участи, пугливая березка.

Не подумайте, что выкопать дерево — пара пустяков. Пока подроешь все корни, семь потов сойдет. К тому же мне лопата попалась тупая и рукоятка из нее все время выскакивала.

Потом мы с Глебом приподняли и понесли березку, а дядя Вася — три лопаты: они были полегче, а он здорово устал.

Когда мы вышли на поляну, увидели Витальку и Таню: они тоже несли деревце и уже подходили к машине, но их березка была намного меньше нашей, ее можно было без труда нести одному. Вслед за ними шел Диман — тащил три лопаты.

Возле машины Виталька поставил березку, и Таня взялась за нее правой рукой, в левую руку он сунул ей лопату, после чего отбежал на несколько шагов, вынул фотоаппарат и стал наводить на фокус.

К Тане подошел Диман и спросил:

— А мне можно?

— Пожалуйста, — сказала Таня.

Виталька сделал шаг влево, посмотрел в аппарат, потом шагнул вправо, снова посмотрел, затем чуть продвинулся вперед и, опять же посмотрев, сказал:

— Диман, ты не входишь в кадр. Понимаешь?

— Понимаю, — смущенно улыбнулся Диман, хотя было видно, что он ничего не понял.

— Так что ты отойди, — пояснил ему Виталька.

— Зачем?

— Ну сказали же — не входишь!

— А чтоб войти, нужно выйти. Понимаешь? — не сдержался я.

На этот раз Диман все понял и, обиженно поджав губы, отошел.

— А ты но вмешивайся, — сказал мне Виталька, — без вшивых обойдемся.

— А по шее? — проговорил я.

— Что — по шее? — спросил Виталька.

— Без этого ты, кажется, не обойдешься. — И я пошел на него. Вместе со мной пошел Глеб.

— Двое на одного? — начал отступать Виталька.

— Нет, — сказал Глеб, — я только посмотреть. В случае чего, помогу тебе подняться.

— Ребята!.. Ребята!.. А ну, перестаньте! — подоспел к ним дядя Вася.

Виталька и Таня ушли. Появившийся откуда-то Павлик сосчитал лопаты, взглянул на деревья и похвалил:

— Молодцы! Теперь гуляйте.

Мы с Глебом вызвались было еще сходить за березкой, по комендант не разрешил.

— Долов на всех хватит. Вы свое сделали. — Он собрал лопаты и сердито добавил: — Кому сказал, гуляйте!

Тогда мы отправились гулять. Ходили-ходили по лесу и вышли к оврагу.

Мы пошли вдоль края. Заглядывали вниз, сбрасывали туда камни и смотрели, как они падают, кувыркаясь, почти по отвесной стене оврага, сбивая по пути другие камни и поднимая фонтанчики пыли.

Хорошо было бы, конечно, спуститься. Но сделать это мы но могли: слишком уж круто уходили вниз стены. Да и уступов никаких не было видно. Полезешь — наверняка загремишь.

Иногда край обрыва нависал над пропастью острым выступом. На одном из них, возле дерева, мы увидели дядю Васю. Рядом с ним стоял, растопырив ноги, штатив.

Дядя Вася держал в руке палитру и смешивал краски. Поколдовав немного над ними, он наносил мазок, потом, взглянув куда-то через овраг, будто хватал тюбики, выдавливал из них и снова начинал лихорадочно смешивать краски.

Нас дядя Вася но видел.

— Подойдем, — сказал я.

— Не помешаем? Я удивился:

— Чем же мы помешаем?

— Смотри, как торопится.

Меня все же тянуло подойти и посмотреть, а еще мне хотелось, чтобы Глеб лишит! раз убедился, какие мы приятели с дядей Вагой, поэтому я сказал:

— Ничего, не на поезд опаздывает. Идем! Совсем близко уже был дядя Вася, когда и вдруг заметил, как недовольная, досадливая гримаса появилась на его лице. Причиной были не мы, нас он по-прежнему не видел. Просто у него что-то не получилось, и он вновь и вновь поглядывал нее в ту же сторону, через овраг, и хватался за тюбики с красками.

Мы остановились.

И что он так спешил? Ведь действительно не на поезд. Я стал смотреть туда, куда поглядывал дяди Вася. За оврагом небольшое поле с пожухлой травой и черный лес. Нет, не совсем черный: зеленым островком выделялись сосны. А над лесом солнце. Оно висит низко. Оно большое и красное. На него можно смотреть. И облака снизу тоже красные. Будто солнце их подожгло. А повыше они желтеют, еще выше теряют понемногу свет и становятся синевато-серыми.

Мне очень захотелось посмотреть, как нарисовал это дядя Вася, и я шагнул несколько раз, но опять остановился.

— Ты что? — спросил Глеб.

— Тихо, — шепнул я, — подожди.

— Ага, — тоже протоптал Глеб.

Почему мы перешли на шепот и почему не решились приблизиться к дяде Васе, наверно, мы и сами не понимали. Но то, что подходить не нужно и нельзя, мы поняли одновременно, в один какой-то миг.

И я снова примялся смотреть на лес, и на солнце, и на облака. Внизу они уже не горели, не поджаривались, а затухали, густели. И сверху облака тоже изменились — потяжелели, стали темно-синими и фиолетовыми.

— Идем, — коснулся Глебовой руки, и он, ни о чем не спрашивая, повернул назад.

Уходили мы осторожно. Раза два оглянулись. Дядя Вася нас не заметил.

Мы сделали крюк и снова выбрались к оврагу. Солнца не было видно. Оно спряталось за дальним лесом. Облака висели черные, мрачные. Лишь внизу, на самом донышке, еле проглядывал еще чуть теплый розовый свет.

Теперь мы не сбрасывали вниз камни, а тихо шли тропинкой, что вилась по самому краю. В одном месте мы наконец нашли спуск. Это был не настоящий спуск, но стена здесь казалась не такой уж крутой, и из нее выступали крупные камни, на них можно было бы стать ногой.

Но мы решили отказаться от этой затеи: пока спустишься да поднимешься, кто знает, сколько пройдет времени. А потом возле машин все раскричатся: мол, мы вас давно ждем, беспокоимся, совесть нужно иметь, и прочей чепухи наговорят, даже тошно станет. Лучше не связываться. Приедем в следующее воскресенье сами и тогда уж весь овраг облазим.

Мы прошли еще метров двадцать, и крутизна снова была такой, что захватывало дух, стоило лишь посмотреть вниз.

Мы как раз говорили о том, что нужно будет прихватить длинную веревку, если приедем сюда, как вдруг Глеб замер на месте:

— Гляди!

Я взглянул, куда он показывал, и тоже стал как вкопанный.

«Слабонервных просим закрыть глаза!» — слышал я где-то такое выражение.

Таня!..

Она стояла на камне, который торчал из отвесной стены обрыва. Над ее головой на самом краю был пень, из которого, как щупальца из осьминога, тянулись вниз корни.

Стройненькая, в своей блестящей куртке и эластичных брючках, она стояла, держась за корни, и улыбалась, как улыбается циркачка, расхаживая по проволоке.

Ее фотографировал Виталька. Он стоял на краю обрыва, над Таней, метрах в трех от пня-осьминога. Пока он целился в нее из своего аппарата, сердце мое нехорошо заколотилось.

— Голову чуть левее! — кричал Виталька. — Порядок… Повернись больше в мою сторону…

— Так? — спросила Таня.

И камень под ее ногами пошатнулся и рухнул.

С криком Таня соскользнула вниз, но успела перехватить корни и повисла на руках.

Мы бросились к ней.

Виталька подскочил раньше. Он лег на край обрыва и протянул руку, и Таня схватилась за нее правой рукой. Но вытянуть Таню у Витальки не хватало сил.

— Пусти, — заговорил он, задыхаясь, — упадем вместе… Пусти… я сбегаю за Шарыгиным… он рядом.

Таня отпустила его руку и опять схватилась за корень.

Виталька приподнялся и побежал, крича:

— Шарыгин!.. Шарыгин!..

А мы уже были возле пня.

— Держись, — сказал я и тоже лег, как Виталька. И Таня опять схватилась за руку, на этот раз за мою руку, и я подтянул ее немного. Совсем немного. Чуть-чуть.

— Я не могу, — выдохнула Таня. Я понимал, что она слабеет, под ногами у нее не было никакой опоры. Но что я мог сделать?

— Держись, — говорил я, — держись… — А в глазах туманилось от слез.

И тогда через край обрыва переметнулся Глеб. Перехватывая руками другой корень, он спустился пониже Тани и подставил ей свои плечи.

Теперь он подтягивался кверху, а я продолжал тащить Таню за руку.

Вот показалась ее голова. Вот Таня легла животом на край обрыва.

В висках у меня раздавались удары. Я ничего не мог сказать.

Таня молча смотрела в одну точку. Рот ее был приоткрыт. Она тяжело дышала.

Сзади послышались крики Витьки Шарыгина, он бежал. Топот его приближался. Я ощущал его так же, как удары в висках.

И тут я услышал другое. За Таниной спиной раздался треск. Зацокали, зашелестели мелкие камешки. Глухо ударилось…

— Глеб! — крикнул я.

Шарыгин оттащил Таню и глянул через край.

— Глеб! — крикнул Шарыгин. Помолчал. И совсем тихо проговорил: — Глеб…

 

…Я хожу к нему и больницу. У него перелом ноги и двух ребер.

Он неподвижно лежит в гипсе, но не киснет, а всегда улыбается, показывает свои здоровенные зубы.

— Глеб, — говорю я, — ты герой. Про тебя в газете хотят написать.

— Иди ты!

— Чтоб мне лопнуть! — говорю я. — Во двор журналистка приходила. Материал собирает.

— Трепач! — смеется Глеб.

— Не веришь — не надо, — обижаюсь я. — Тебе интервью давать, не мне. Подготовился бы.

А лицо у него все же но мужественное. Мама тогда, видно, нарочно сказала. Только при чем лицо?…

За окном уже снег. На дворе белым-бело.

— Съездим туда на лыжах, ага? — говорит Глеб.

— Хочешь вторую ногу сломать?

— Знал бы ты, как я на лыжах хожу. Будь спок!

— Посмотрим.

Я еще не говорил ему про шарыгинский подарок. Витька передал мне для Глеба свою фуражку. Ту самую, таксистскую. Но я отдам ему, когда будет выходить из больницы. Вот обрадуется! А сейчас что давать: все равно не разрешат лежать в ней.

Сегодня я пришел к Глебу, смотрю: у него Таня.

— Приветик! — кивнул я ей.

— Привет! — Она поднялась со стула. — Желаю тебе, Глеб, поскорее выздороветь.

— Посидела бы еще. — Глеб чуть заметно подмигнул мне.

У нас завтра контрольная… — замялась Таня.

— Пусть идет, сказал я, — а то пару схватит.

— До свидания. — И она пошла к двери.

С Виталькой я ее теперь не встречаю. А вообще-то, какое мне дело?

Вчера, правда, возвращался вечером и захотелось мне взглянуть на «кусочек морского дна» — на ее зеленое окно. Я слепил снежок, а потом подошел, задрал голову — зеленое окно было темным.

«Нет дома, — подумал я. — Жаль: снежки сегодня хорошо лепятся». Я запустил снежок в стенку. Он разлетелся во все стороны белыми брызгами.

Даже хорошо, что ее нет дома. А то бы выглянула, увидела меня. Потом бы при встрече остановилась, спросила: «Ты что кидаешься?» А что бы я ей ответил?

 

Оглавление

· СТАРИК И ЕГО ВНУЧКА — РУСАЛКА БЕЗ ХВОСТА

· ТАНЯ + ЭДИК =?

· ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

· «МУСТАНГ» ВИШНЕВОГО ЦВЕТА И ДЯДЯ ВАСЯ

· НЕОЖИДАННОСТИ

· ДИМ ДИМЫЧ

· ОДИН — И НЕ ОДИН

· ДЕВЯТАЯ КОЛОННА И АЛЕШКА-ПОНАРОШКУ

· МОЙ ДРУГ ГЛЕБ ТРАВУШКИН

 







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 425. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Основные симптомы при заболеваниях органов кровообращения При болезнях органов кровообращения больные могут предъявлять различные жалобы: боли в области сердца и за грудиной, одышка, сердцебиение, перебои в сердце, удушье, отеки, цианоз головная боль, увеличение печени, слабость...

Вопрос 1. Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации К коллективным средствам защиты относятся: вентиляция, отопление, освещение, защита от шума и вибрации...

Задержки и неисправности пистолета Макарова 1.Что может произойти при стрельбе из пистолета, если загрязнятся пазы на рамке...

Условия, необходимые для появления жизни История жизни и история Земли неотделимы друг от друга, так как именно в процессах развития нашей планеты как космического тела закладывались определенные физические и химические условия, необходимые для появления и развития жизни...

Метод архитекторов Этот метод является наиболее часто используемым и может применяться в трех модификациях: способ с двумя точками схода, способ с одной точкой схода, способ вертикальной плоскости и опущенного плана...

Примеры задач для самостоятельного решения. 1.Спрос и предложение на обеды в студенческой столовой описываются уравнениями: QD = 2400 – 100P; QS = 1000 + 250P   1.Спрос и предложение на обеды в студенческой столовой описываются уравнениями: QD = 2400 – 100P; QS = 1000 + 250P...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.015 сек.) русская версия | украинская версия