РАБОТА С УМИРАЮЩИМИ

 

Однажды мне позвонила старая знакомая и сказала, что ее брат только что прошел общую медицинскую проверку, в ходе которой в легких у него были выявлены опухоли. Биопсия шла полным ходом. Что ей делать? Как ей помочь близкому человеку, которого в ближайшем будущем, по-видимому, ждут серьезные испытания?

Конечно, ответ на этот вопрос должен быть таким: вы общаетесь с больным точно так же, как с другими людьми. Открыто. С уважением к истине, к которой мы все причастны. Работаете, чтобы преодолеть разделениость, которая заставляет вас теряться в двойственности. Становитесь едиными с другим человеком. Никакой помощи, просто бытие. Наблюдайте обусловленную иллюзию собственной отделенности. Преодолевайте укоренившуюся привязанность. Умрите вместе с близким человеком. Выйдите за пределы воображаемого разделения умов и тел. Придите к общей первооснове бытия.

Вы неотделимы от умирающего точно так же, как вы неотделимы от себя. Открытость, искренность и забота. Вы просто находитесь рядом и слушаете сердцем, которое отзывчиво, которое в равной мере вмещает радость и страдание другого. Когда ваш ум не отделяет жизнь от смерти, вы живете не среди идей и теней, а среди непосредственных переживаний.

Если это больно, – это больно. Если это приносит вам счастье, – это приносит вам счастье. Никаких попыток что-то изменить. Никаких попыток сделать что-то не таким, каким оно есть. Просто слушайте истину, которую вам предлагает текущий момент.

Несколько лет назад, принимая участие в недельном семинаре с Рам Дассом, я познакомился с Элизабет Кублер-Росс. Рам Дасс пригласил Элизабет принять участие в семинаре того года. Тогда мы провели с Элизабет вместе лишь несколько минут, и я никогда не думал, что мы снова встретимся. Однако через несколько месяцев стало ясно, что у нас с Элизабет есть общая работа. Я позвонил ей, и она сказала: «Давай сделаем это». В 1976 году я начал преподавать медитацию на ее семинарах. Я думал, что просто поделюсь техниками, которые помогают быть открытым в отношении себя и других. Но вселенная с ее бесконечной мудростью и состраданием не позволила мне ограничиться только этим.

Приступая к занятиям на первом же семинаре в Техасе, я тешил себя мыслью, что буду «спокойно делать свое дело» в понимающей обстановке, но тут Элизабет предложила мне: «Давай съездим в город к моей знакомой, которая лежит в больнице». Она имела в виду женщину, которая умирала от малокровия в нескольких милях от Хьюстона. «Мне кажется, мы должны встретиться с ней. Ей может быть очень кстати провести некоторое время с тобой». Я подумал, что это прекрасная возможность увидеть Элизабет за работой. До этого я никогда не был возле умирающих. Я подумал:

«Мне предоставилась возможность занять место в первом ряду и понаблюдать за тонкой интуитивной работой Элизабет».

По пути в больницу Элизабет сказала мне, что эта женщина стала своеобразной знаменитостью в своей палате. Ей сделали трансплантацию костного мозга, что в те дни было еще очень редкой операцией. После операции она прожила уже двадцать один день – что намного больше, чем большинство из ее предшественниц.

Когда мы шли по коридору к палате Дороти, я подумал: «Элизабет знает, что ей говорить, но вот что я там буду делать?» Я почувствовал напряжение в глубине живота. Когда мы вошли в комнату, Элизабет поставила стул рядом с кроватью и сказала:

«Почему бы тебе не сесть здесь», – а сама отошла и села на стул в углу комнаты. Когда я неловко сел возле кровати, я почувствовал страх и необходимость что-то делать. Я не мог не чувствовать свою нерешительность и никчемность. Я с болью осознал обусловленность своей открытости; я увидел, как сильно моя открытость зависит от «безопасного окружения». Я увидел, что открываюсь только тогда, когда не чувствую неудобств. Сидя на этом стуле и спрашивая себя, кто я и что мне делать, я присутствовал лишь частично.

В это мгновение я понял, что нахожусь ближе к смерти, чем эта бледная двадцативосьмилетняя женщина.

Когда я, насколько мог, справился с волнением, мы начали медитацию, которая позволяет открывать сердце с помощью дыхания через сердечный центр и отпускает блоки, ограничивающие пространственность, не дающие увидеть основополагающую реальность. Выдыхая все, что ограничивает осознание, Дороги и я, мы вместе вышли в более ясное пространство. Вдыхая свет и мудрость вселенной, мы позволили уму смягчиться и стать прозрачным, чтобы увидеть то, что находится за его пределами. Когда мы медитировали, я понял, в какой мере страх и имидж держат меня отделенным, не позволяют мне полностью открыть сердце для этого человека. Подозреваю, что медитация помогла мне больше, чем Дороти. Тогда я нуждался в медитации больше, чем она.

Чувствуя мое неудобство, Дороти была очень сострадательна. Рядом с ней сидел человек, который пришел, чтобы ей помочь. Но в этом человеке было так много привязанностей, что он не присутствовал полностью здесь и теперь. Мои плечи чувствовали себя так, словно они привязаны к ушам. Напряженность верхней части моего тела была особенно заметна. Было очевидно, как мне трудно выйти из своей клетки.

Преподавая медитацию в обстановке семинаров, я всегда был на своей территории. Мне было очень легко «знать», быть самым мудрым в группе. Играть свою роль было легко. Но когда я оказался здесь, рядом с этой женщиной, я почувствовал, что меня сковывают замешательство и сомнение. Хотя я знал, что, чувствуя себя отдельным, я укрепляю свою отделенность, усиливаю свое страдание, тогда, к своему удивлению, я не мог ничего поделать с этим. Все, что я смог сделать, – это войти в медитацию так же полно, как предлагал ей. Когда я увидел, что мои привязанности уходят, я почувствовал, как в сердце появляется блокировка.

Я видел, как мои попытки поддерживать свою «особость» усугубляли чувство отделенности между нами, которое усиливает страх смерти. Ведь очевидно, что, когда человек умирает, он прежде всего теряет способность держаться за то, чем, как ему кажется, он является. Свое тело, свое имя, свою личность, свои предпочтения. Я увидел, что это была для меня прекрасная возможность умереть прямо там, отпустить все, что блокировало мою отзывчивость и причастность к бытию. Умереть для своей «особости».

Когда мы вышли из палаты, я понял, что это была для меня прекрасная возможность увидеть свой ум. Передо мной поставили чисто отполированное зеркало, которое не собиралось говорить мне, что я «всех красивей и мудрей». Пребывание в этой комнате так усилило мой ум, что я не мог не увидеть, насколько я привязан и как часто я становлюсь в позу. Я не мог больше держаться за то, кем себя всегда считал. Мне не было куда спрятаться. Я видел, где я был ограничен, как мой ум создавал вселенную по моему образу и подобию.

Я сразу понял, зачем приехал на семинар. Я приехал не учить, а учиться. Узнавать о великой возможности использовать работу с людьми для работы над собой.

В последующие годы я ясно понял, что каждый человек, которому я открываюсь, будь то умирающий, водитель такси или официант в ресторане, помогает мне больше открыться для самого себя, отпустить блоки своего сердца, разделить с ним самое главное.

Через год после этого я познакомился с монахиней-доминиканкой по имени сестра Патриция Бёрнс, которая попросила меня поработать вместе с ней в онкологическом отделении больницы в Сан-Франциско. В каждой палате, куда мы входили, был больной, чья жизнь, казалось, описала полный круг и вот-вот кончится. В свои последние дни человек проявлял все, чего он достиг за свою жизнь. Все, что раньше было рассеянным, здесь было сфокусировано, как луч в увеличительном стекле, и прожигало насквозь. Каждая комната напоминала последние страницы длинного романа.

Входящий в комнату как бы попадал в центр кармического водоворота. (Карма – это не наказание. Это проявление сострадательной природы вселенной, которая дает нам возможность осознать то, что мы неправильно поняли в прошлом, позволяет нам учиться на переживаниях, которым раньше мы не уделяли пристального внимания.) Люди веры и братской любви были окружены добротой и состраданием. Те, что жили в борьбе и страхе, пребывали в беспокойстве и замешательстве.

Переходя из комнаты в комнату, я чувствовал, словно из одного ума перехожу в другой. Отношения, предпочтения и предрассудки всей жизни выражались в сценарии этих последних дней. Стиль жизни каждого человека выражался в стиле его смерти. В одной комнате находилась усохшая от рака женщина, к худощавым пальцам которой были привязаны ее алмазные кольца. Рядом фотографии ее детей в мантиях выпускников: «Он – юрист. Она – ядерный физик». Обведенные помадой бледные губы. Парик, скрывающий выпадение волос после интенсивного лечения. Она была «столпом общества», выдающимся примером человека, который настолько занят тем, чтобы «жить хорошо», что ему некогда передохнуть, не говоря уже о том, чтобы думать о смерти. Когда ее посещали дети, она поправляла парик и наносила еще один слой косметики. Когда ее спрашивали, почему она не расскажет им все, как есть, она отвечала: «О, я никогда не позволю им увидеть себя в таком виде!» Она все еще напрягала верхнюю губу, она очень мало проникла в свое сердце. Представление, которое продолжалось в ее комнате, держало ее в рабстве у смерти.

В следующей комнате был немногословный Джон, который двадцать пять лет проработал на складе в Грейхаунде. Однажды за несколько месяцев до ухода на пенсию у него закружилась голова, и он упал. Его близкий друг и сотрудник помог ему добраться до больницы. Врачи нашли у него большую опухоль в мозгу. Друг Джона, сидя у его кровати, сказал, что бросит работу и заберет Джона в свой сельский дом в Орегоне. Он сказал, что они будут просто жить там, ходить на рыбалку. Джон дал окружающим так много любви, он был так дружен с ними, что в его комнате всегда было людно. Здесь можно было чувствовать поддержку, самоотдачу тех, кто пришел посетить его. Через пять дней после постановки диагноза Джон умер, окруженный любовью и заботой о его благополучии со стороны людей, которые не держали его, а желали ему удачи в новом путешествии сознания.

В следующей комнате был шестидесятилетний Алонзо, умирающий от рака желудка. Всю свою жизнь он пытался делать то, что «нужно для семьи». За двадцать лет до этого он влюбился в разведенную женщину по имени Мерилин. Но какие-то обстоятельства его католического и итальянского окружения не позволили ему жениться на ней, хотя он поддерживал с ней отношения до самой ее смерти год назад. Его отец, сестра и брат никогда так и не признали существования Мерилин и в течение двадцати лет называли ее «этой женщиной». Большую часть жизни он потратил на то, чтобы «защищать свою семью». И теперь еще, когда его девяностолетний отец сидел у изголовья кровати и повторял: «Мой мальчик умирает, мой мальчик не должен умирать», он пытался играть перед ним роль примерного сына. Он пытался защитить отца от смерти: «Ладно, я не умру». Но он умирал. Его брат и сестра, стоя у кровати, убеждали брата изменить свое завещание и не давать денег тридцатилетней дочери Мерилин, о которой он так заботился. Он лежал, слушал это все, не говорил ни слова и пытался не умереть, чтобы не расстроить своих близких. Видя толщину кармической сети, которая плелась вокруг него, я сидел в углу и наблюдал за этой необычной мелодрамой. Люди ссорились и отрицали его смерть. Я заметил, что, сидя рядом, я начинаю разговаривать с ним в своем сердце. Чувствуя в своем сердце любовь к нему, я говорил про себя:

«Знаешь, Алонзо, нет ничего плохого в том, что ты умираешь. Ты поступаешь правильно. Ты находишься в необычных условиях, когда ты не можешь сказать своим близким, что тебе нужно и чего ты хочешь. Ты защищаешь их до конца. Но умирать естественно. Это даже приятно. Это нужное действие в нужную минуту. Откройся для себя. Прояви сострадание к этому Алонзо, который в замешательстве и смертельно болен. Отпусти боль и свою неспособность защитить близких. Это твой шанс. Доверяй себе. Доверяй смерти. Тебе не нужно защищать себя. Только отпусти то, что тебя держит. Откройся для своего бытия, для безграничности своей глубинной природы. Отпусти все это сейчас. Позволь себе умереть. Позволь себе умереть и не быть Алонзо. Позволь себе умереть и не быть больше сыном. Позволь себе умереть и не быть больше тем, чьи деньги не могут поделить. Позволь себе открыться сердцу Иисуса. Нечего бояться. Все о'кей».

Сквозь лес людей, толпящихся вокруг его кровати, ангельски голубые глаза Алонзо встретились с моими, мигая в знак того, что он услышал мой безмолвный монолог. Ничто из этого не могло быть сказано в комнате вслух. Ведь крики его близких после этого были бы слышны даже в холле. Однако Алонзо иногда ловил мой взгляд и соглашался, что все о'кей. Между нами передавались не слова, а чувство сердца. Каким-то образом оказывалось, что многие смертельно больные чувствительны к такого рода общению.

Иногда Алонзо говорил, обращаясь к своей сестре: «Знаешь, когда он (указывал на меня) сидит в комнате, я чувствую что-то особенное». Дело в том, что это было единственное время, когда в комнате было принятие происходящего. Позже он сказал, что чувствует открытость перед своей смертью, когда я «спокойно сижу в углу».

Фактически мы обнаружили, что техника разговора через сердце настолько действенна, что когда человек спит неспокойно, а кто-то рядом с ним начнет посылать ему любовь и понимание, он успокаивается, услышав его сердцем. Даже находящиеся в коме в этом случае расслаблялись. При этом важно не столько подобрать слова, сколько проявить любовь и заботу, которые создали бы столь пространственное принятие текущего мгновения, чтобы человек смог позволить себе быть тем, кем он должен быть:

Когда мы убедились в эффективности такого разговора через сердце, многие сиделки начали пробовать его. Те, кто использовал его, обычно говорили, что их отношения с больными, а также представление о своей работе сильно изменились. Они получили средство открыться другому человеку и, возможно, даже передать эту открытость.

Когда мы начинали говорить о технике разговора через сердце, многие сиделки ответили нам, что рады услышать о том, что они сами интуитивно обнаружили и используют уже некоторое время. Прежде чем начинать использовать такую утонченную технику, очень важно исследовать свою мотивацию. Пытаетесь ли вы изменить чье-либо сознание, потому что считаете, что знаете, каким оно должно быть? Или же вы просто пребываете с другим человеком, чтобы посылать ему любовь и чувство правильности вещей. Не нужно забирать у другого то, что ему дано. Вы же не воруете деньги и еду у других; точно так же не нужно воровать у них состояния сознания. Пытаться украсть «сопротивление» у другого человека означает действовать самонадеянно и подчеркивать разделенность.

Нам рассказывали историю о сиделке, которая, посмотрев видеосъемки нашего семинара с моим изложением этого метода общения с больными, решила «испытать его» на одном очень трудном пациенте, не желавшем говорить с ней о своей болезни. Она захотела посмотреть, сможет ли она «сломать его сопротивление». По нескольку раз в день в течение десяти или пятнадцати минут она молча сидела рядом с ним и в сердце говорила ему, как он «должен» себя вести в такой ситуации. «Не зацикливайся на страхе, прекрати отрицать свою смерть, – молча говорила она ему. – В смерти нечего бояться, отрицание не освободит тебя».

Она продолжала в течение недели работать со «своим больным», который, как ей казалось, узнает от нее, что ему нужно делать. Придя на смену после выходных, она встретилась с главной медсестрой, которая сказала, что больной просит ее больше не приходить.

– Почему? – спросила она в замешательстве.

– Он сказал, что вы слишком много говорите, – ответила старшая медсестра.

Когда вы говорите через сердце, вы посылаете людям любовь, а не свои желания и представления о том, каковы они должны быть.

Это не просто техника для общения с умирающими. Ведь это сделало бы умирание чем-то особенным. Это еще один способ прикоснуться к своему сердцу, открыться ему с тем, чтобы другие открылись своим сердцам. Эта техника общения помогает не только в больничной палате, но и дома, за обеденным столом.

Благодаря доверию, установившемуся между нами, Алонзо спросил у меня, что значит умереть. Ему очень понравился наш разговор о выходе из тела и уходе во свет Христа. Наши сердца встретились в любви и вневременности. Выходя от него в этот день, я был исполнен гордости. «Вот это прорыв», – думал я.

На следующий день я спешил в комнату Алонзо, ожидая, что он очень желает меня видеть. Но когда я вошел к нему, он мельком взглянул на меня и отвернулся со словами: «О нет!» Мое сердце сжалось. Вчера он был так открыт смерти. Но сегодня он не желал слышать о ней. Мое присутствие ассоциировалось у него со смертью. Вчера я был желанным спасителем и должен был работать с возникшей болезненной гордостью. Сегодня я человек вне закона. Я стремился держать свое сердце открытым, хотя и был отвергнут. Моя работа не в том, чтобы менять его. Моя работа в том, чтобы открываться своим привязанностям. Наблюдать мои ожидания, желания, проекции. Позволить своим моделям уйти, одна за другой. Вместо того чтобы закрываться, позволить себе умереть и не быть больше тем, кем я себя считал. Умирая, погрузиться в настоящее, в котором снова проявляется истина бытия. Там нет больше умирающего и помогающего ему. Есть только мгновение ясности и любви.

Идея об «умирании», идея о «болезни», идея о «помощи» не заменяет живого присутствия, в котором есть только два человека, ставшие одним. Каждый использует другого в качестве зеркала, чтобы обнаружить и отпустить свои привязанности и опасения. Ведь так или иначе мы нуждаемся в помощи другого.

На кровати лежит человек, который делит с другими свою смерть. Но возле него находятся десять других, которые тоже умирают, теряя какую-то важную часть самих себя. В той мере, в которой жизнь есть исследование истины, истина будет присутствовать в конце жизни. Смерть таких людей – это приобщение к духу. Но если в жизни главное было накопление материальных благ, собравшиеся у смертного одра увидят умирающего как тело, как вещи, которые этот человек теряет. Их смерть страшна и ужасна. Они уходят, и мы их больше не видим.

Кто вы в представлении своих ближних? Какой «смысл» будет иметь ваше отсутствие? За что они вас ценят, за то, что вы есть, или за то, что у вас есть? Можете ли вы сделать свою смерть даром любви?

Когда в больнице я переходил из комнаты в комнату, мне было очевидно, что больным могут понадобиться дни и недели, чтобы развить в себе доверие к нашим предложениям начать исследование происходящего. Но у некоторых нет на это дней и недель. Однако я замечал, что часто возле больного находится невестка, племянница, внучка или тесть, отношения с которыми у него очень ясны и сильны. Часто это бывает не близкий, а далекий родственник. Не муж или жена, брат или сын, а тот, кто больше удален от него, кто имеет меньше общего с больным в материальном плане и кто способен на глубокий душевный контакт с ним, необходимый для того, чтобы избавиться от поз и привязанностей. Иногда мне приходилось проводить время с этими людьми в комнате ожидания, разговаривая о том, как можно облегчить смерть близкого человека. Глубокое общение с больным заставляло их задуматься о том, как они могут ему помочь. Им было легче без предварительных разговоров и испытаний установить взаимопонимание. Они имели доступ к его сердцу и могли спросить, что нужно сделать, чтобы он мог отпустить себя. Они могли открыто делиться с больным своими представлениями о том, что ждет человека после смерти.

Поэтому мы подолгу сидели с ними и говорили о правильности смерти, и я призывал этих людей не позволять своему страху смерти блокировать общение с возлюбленными. Я напоминал им, что умирающие скорее прислушиваются к ним, чем ко мне, и что на самом деле я им не нужен, а они могут сами поддержать умирающих, если только откроются своим страхам и насыщенности текущего мгновения. Отвечая на их вопросы и делясь с ними своими наблюдениями о том, как другие люди встречались с подобной ситуацией в других обстоятельствах, я призывал их быть чуткими к мгновению, доверять своей любви и использовать ее в качестве моста между известным и неизвестным, чтобы их возлюбленный мог по нему без труда совершить переход.

Мы говорили о том, как использовать техники снятия боли, окончания дел и глубокого осознания, не создавая у больного дополнительных привязанностей. Я подсказывал этим людям, какие книги можно почитать их возлюбленному. «Делайте то, что вам кажется более всего подходящим. Не подавляйте сердца. Доверяйте ему. Это очень важный момент». После этого они часто возвращались обратно в палату и приступали к удивительному общению с больным, начать которое я, посторонний человек, мог только после месяцев подготовительной работы. Ведь когда вы доверяете кому-то, он или она могут воспользоваться вашим доверием, чтобы донести до вас то, чего вы не видите. Напряжение устраняется уже благодаря тому, что вы выражаете это в словах. Если вы можете делить с этим человеком осуществленные и неосуществленные мечты, вы можете вместе осознать ситуацию, в которой находитесь. Я был свидетелем того, как больные делают большой шаг вперед в принятии смерти после глубинного и искреннего общения со своими возлюбленными.

Одной из самых простых и действенных техник достижения единения в сознании с больным или любимым была предложена Ричардом Боэрстлером на основе его исследований в Обществе Ясного Света в Бостоне. Этот метод может показаться полезным для многих.

Спросите вначале, согласится ли больной на небольшой эксперимент, и если он соглашается, предложите ему расслабиться и дышать так, как ему удобно. Сидя рядом с ним, скажите ему, что собираетесь дышать вместе с ним. Наблюдайте за подниманием и опусканием его живота и настройтесь на его ритм дыхания. Настройтесь на это поднимание и падение и дышите так же, как он, дышите его дыханием. После нескольких совместных вдохов, когда этот человек выдыхает, на выдохе произнесите «А-а-а». Пусть каждый выдох сопровождается вашим «А-а-а». Больному не нужно делать ничего, хотя он может присоединиться к вам, если пожелает. (Часто ли мы позволяем себе обратить внимание на то, что другие произносят, не говоря уже о том, чтобы следовать их дыханию?) Часто случается нечто неожиданное. Двое людей достигают удивительно простого и глубокого единства. Если эта медитация не доставляет неудобств, она может продолжаться от двадцати минут до часа, в течение которых вы делите «А-а-а» и вместе погружаетесь в беспредельность. «А-а-а» – это великий звук отпускания.

Наступающее расслабление растворяет напряжение и боль в чувстве единства. После нескольких таких переживаний больной получает возможность сосредоточить сознание на себе. Он может, например, обнаружить, что в четыре часа утра, когда никого нет рядом, а боль кажется невыносимой, достаточно только начать с каждым выдохом произносить «А-а-а», и напряжение мало-помалу будет уходить, и у него появляется больше пространства, чтобы принять свое состояние.

То, что люди при этом делят, выходит за пределы философских и идеологических построений. Оно открывает путь для более глубокого общения. Больной должен только оставаться таким, каким он есть, и войти в то, что ему дано. Часто эти двое сливаются в заботе и безмолвии своих сердец.

Когда вы работаете с серьезно больными людьми, важно помнить, что не «вы» делаете все это. Все, что вам нужно сделать, – это перестать мешать, чтобы в нужный момент мог проявиться нужный ответ. Вам не нужно спасать никого, кроме себя самого. Работа с умирающими – это работа над собой.

Одна из ловушек этой работы, если вы думаете о ней как о «помощи», – это тенденция проектировать свою смерть на другого человека. Но никто не может умереть за вас вашей смертью. Возможно, вы желаете умереть в окружении ангелов, под звуки труб, выйдя из тела вместе с выдыхаемым воздухом. Но это лишь ваша фантазия. Вы не можете заставить другого умереть вашей смертью. Когда придет ваше время, вы сможете реализовать свою фантазию, если вы готовились к этому в течение жизни. То отношение к умиранию, которое есть у вас сейчас, будет с вами, когда придет ваш последний миг.

Но вы имеете дело с драмой другого человека. Вы пришли к нему не для того, чтобы спасти его. Вы пришли к нему, чтобы быть открытым пространством, в котором он может делать все, что ему нужно, и вы никаким образом не должны навязывать, ему направление его раскрытия.

Жалостью часто называют страх перед страданиями других. Когда вы мотивированы такой жалостью, вы преследуете только собственные интересы. Когда вы мотивированы жалостью, вы действуете, исходя из нежелания пережить то, что переживает этот человек. Вы стремитесь устранить их неудобства для того, чтобы устранить ваши собственные. Жалость порождает страх и разделение. Когда любовь прикасается к страданиям другого человека, это называется состраданием. Сострадание – это просто пространство. Что бы ни переживал другой человек, в вашем сердце находится для него место. Это становится вашей работой над собой – чтобы отпустить его, оставаться открытым и чувствовать этого человека внутри себя. Когда кто-то переживает сильную боль, хотя вы и не можете помочь ему, вы не покидаете его. Когда люди говорят «Помогите мне», вы остаетесь ласковыми, держите их руку, разделяете их боль, на замыкаясь вокруг нее. Когда у вас в сердце есть пространство для любой боли, чьей бы она ни была, «вашей» или «другого», это и есть сострадание.

По мере того как смерть в этой стране выходит на свет, начинают появляться дома для умирающих. Это движение является проявлением желания людей умирать без боли в психологической обстановке, которая больше всего благоприятствует этому. Закончить свои дела. Умереть достойно. Одни стремятся создать благоприятные условия для того, чтобы человек мог спокойно умереть у себя дома. Другие создают заботливое, располагающее окружение в другом месте, куда человек приезжает умирать. Но даже в этом новом окружении смерть может доставлять большие неудобства. Служащие домов для умирающих, как и все мы, являются продуктом общественного воспитания, и поэтому они могут навевать страх и привязанность к телу, что затрудняет естественную смерть. Многие из тех, кто работает в домах для умирающих, не знают о ловушке под названием «помощник». Такие люди лишь углубляют разделение, которое возникает, когда они пытаются сохранить свой имидж, заставить себя чувствовать, что они действительно являются тем, кем себя считают.

Во многих домах для умирающих основной целью является снятие стрессов, паллиативное лечение. Людей не поощряют избавляться от отождествления со своим телом и умом как со всем, что мы есть. В домах для умирающих часто не видят, что смерть дает возможность для духовного пробуждения. Хотя сердца многих служащих там открыты для понимания мимолетности тела, лишь некоторые из них используют это понимание для того, чтобы прикоснуться в глубинным уровням самих себя, чтобы исследовать присущую им мудрость и радость. Многие из них все еще считают смерть трагедией, опасностью, потерей. Редко можно видеть понимание глубинного развития, необходимости смерти тела для того, чтобы наступило следующее переживание. Лишь в немногих домах для умирающих персонал обучают относиться к работе с больными как к работе над собой. Лишь немногие служащие умеют выделять тех пациентов, которые готовы спросить «Кто умирает?». Лишь немногие поощряют исследование, которое позволяет человеку чувствовать себя пассажиром своего тела. Немногие учат больных, как держать сердце открытым среди всеобщей суеты. Это не является их недостатком или «виной». Это просто еще один пример того, как неопытный ум позволяет скрытым страхам и замешательству даже ненамеренно передаваться другим.

Даже в таком благоприятном окружении лишь немногие могут умереть для своей «особости», научиться открываться людям, переживать единство сознания. Но именно переживание этого единства, прикосновение к тому, что не умирает, позволяет нам победить страх утраты. Переживание человеком себя как части целого убивает смерть.

Женщина, умиравшая в больнице и страдавшая от сильных болей, сказала: «Когда кто-то входит в палату, я сразу могу сказать, открылся он для своих страданий или нет. Тот, кто открылся для своих страданий, открыт и для моих. Тот же, кто не открылся для своих страданий, кто не использует их для того, чтобы уйти в себя глубже, когда входит ко мне, напрягается. Он нервничает. Он не может ничем мне помочь. Если я в этот момент чувствую боль, он хмурится. Он относится к боли как к врагу».

Когда я проводил время с медсестрами из детского онкологического отделения, некоторые из них говорили мне: «Мне трудно долго находиться здесь». Поскольку сестры работают с детьми в течение многих лет, посещают их дни рождения, разделяют их радости и печали, у них устанавливается с детьми очень тесный контакт. А затем они видят, как дети умирают, и неспособность что-либо изменить сжигает их. Они пытаются победить смерть.

Мы начали говорить о мгновении, когда человек видит, как много в мире страданий. Как каждый из нас волен либо спрятаться от этих страданий, либо мягко войти в них. Сопротивление окружающим страданиям заставляет наше сердце сжиматься. Когда мы позволяем этой боли входить в нас, наши сердца настежь раскрываются, и мы оказываемся лицом к лицу с истиной. Понятно, что если мы сопротивляемся жизни, мы сопротивляемся и смерти. Много сестер в этом отделении не выдержали и ушли. Для них это был сущий ад. Они говорили, как трудно держать сердце открытым в этом аду. Как трудно оставаться ясным, когда все вокруг вас идет не так, как вы бы хотели.

Мы с ними говорили о том, как использовать сопротивление, возникающее в уме, в качестве напоминания, что нужно открывать сердце. Попытайтесь смягчиться вокруг сопротивления так же, как вокруг любой другой боли. Работайте с сопротивлением, а не действуйте под его влиянием. Отпустите сопротивление в своем сердце, чтобы не жалеть, а полностью присутствовать с теми, кому вы помогаете, чтобы чувствовать любовь, а не страх. Эти сестры так давно ждали нашего разговора и оказались настолько к нему готовы, что почти сразу поняли, о чем идет речь. Многие увидели, что то что раньше казалось им «невыносимым», может открыть их так, как они того хотят.

Через некоторое время две медсестры, собиравшиеся было переходить на другую работу, решили пойти дальше и поступили в персонал Слоан-Кеттеринской больницы, в которой проводятся исследования новейших технологических, механических и фармакологических методов лечения смертельно больных детей. Они добровольно пошли в ад, чтобы работать над собой и помогать другим. В этих палатах родители зачастую из последних сил льнут к своим детям, когда они испускают последний вздох. Страдание в коридорах бывает буквально осязаемым. Чтобы в такой ситуации сердце оставалось открытым, подчас нужно проявить все, на что вы способны. Чтобы находиться в таком состоянии в любви к ближнему, вы должны выйти за пределы смерти. Эти сестры смогли использовать свою работу как средство для самоочищения.

Страдания угнетают нас, когда мы действуем под влиянием маленького «я», своего маленького ума. Мы действуем исходя из того, кем, как нам кажется, мы являемся. Мы становимся «помощниками». Ведь в маленьком уме, в маленькой личности не хватает места для страданий других. Мы чувствуем себя изолированными и боремся за то, чтобы не утонуть в своих отдельных страданиях.

Это напоминает различные методы получить воду, чтобы напоить человека, который умирает от жажды. Вы можете либо выжать воду из своих клеток, став при этом более сухим и мудрым. Или же вы можете пойти к колодцу, великому источнику воды, и принести оттуда полное ведро, чтобы можно было вдоволь напоить других и еще чтобы осталось себе. Те, кто дают от себя, высыхают. Те, кто дает из источника, сами черпают из него. Приближаясь к колодцу, они открываются интуиции, тонко чувствуют нужды других и отвечают на них сердцем, а не умом.

Вы действуете, исходя из чувства уместности, а не знания. Отпуская то, что задерживает поток, человек переживает гармонию двух существ. Когда ваша неповторимая индивидуальность отпадает, вы можете делить чистое бытие.

Исцеляет ваша заботливость. Но проблема для большинства тех, кто работает в больницах, – это страх «вовлечься», боязнь проникнуть в себя самих, принять непосредственное участие в жизни. Ведь очень трудно открыться себе в ситуации, в которой находится другой человек, и поэтому мы начинаем чувствовать ее в своем уме и теле, но все же остаемся открытыми на самом глубинном уровне. Замечая тенденцию отстраняться, вместо этого мы входим в огонь, который выжигает наши привязанности.

Возможно, мы забыли происхождение слова «забота» (саге). Оно происходит из того же корня, что и слово «культура» (culture). Заботиться означает достигать единства с человеком, объединяться с ним в великой «культуре» человечества, самой жизни. Ведь в действительности нет «других» людей. Есть только бытие, переживаемое с различных точек зрения. Когда вы полностью присутствуете, вы понимаете, что нет такого существа как «другой человек». Есть только два восприятия одного и того же существования. Есть «ваше» становление и «мое» становление. Наша задача – совместно прийти к истине. Создать друг другу идеальные условия для того, чтобы осознать, что нет «другого», а есть только совместное переживание Единого.