Часть вторая 13 страница

Следовательно, у нас нет объекта для сравнения, можно лишь строить предположения.

Мне думается, что прежде всего нужно тщательно различать учреждения Соединенных Штатов и демократические учреждения вообще.

Когда я окидываю мысленно взором Европу, ее великие народы, ее многонаселенные города, ее огромные армии, когда размышляю о сложностях ее политики, я не могу себе представить, чтобы даже англоамериканцы, переселись они на нашу землю со своими идеями, религией, нравами, смогли бы жить, не подвергнув свои законы глубоким изменениям.

Но можно предположить возможность существования у какого-либо народа демократического общества, организованного иначе, чем американское.

Разве нельзя представить себе правление, основанное на реальной воле большинства, преодолевшего, однако, присущий ему инстинкт равенства для достижения порядка и стабильности государства и передавшего всю полноту исполнительной власти одной семье или одному человеку? Разве нельзя представить себе демократическое общество, в котором народные силы были бы более централизованы, чем в Соединенных Штатах, а воздействие народа на общественные дела более опосредованно и мягко, но в котором в то же время каждый гражданин, пользующийся определенными правами, по-своему участвовал бы в процессе управления?

Виденное в Америке наводит меня на мысль, что в других странах могли бы существовать подобные демократические учреждения, если бы они были осторожно введены в общество и постепенно, шаг за шагом, срослись бы с традициями и взглядами народа.

Если бы законы Соединенных Штатов были единственно возможными демократическими законами или самыми совершенными в мире, я бы мог согласиться с заключением, что их успех доказывает лишь успех демократических законов вообще, даже в стране с менее благоприятными природными условиями.

Но поскольку американские законы кажутся мне во многих отношениях неудачными и я легко могу вообразить другие демократические законы, природные особенности страны не служат мне доказательством того, что демократические учреждения не могут успешно функционировать в стране, где при менее благоприятных природных условиях законы более удачны.

Если бы американцы отличались от жителей других стран, если бы благодаря их общественному устройству у них возникали привычки и убеждения, противоположные тем, которые возникают у европейцев при сходном общественном устройстве, то по жизни американских демократических обществ нельзя было бы судить о жизни других демократических обществ.

Если бы у американцев были те же склонности, что и у всех других народов, живущих в демократическом обществе, а их законодатели положились бы на природные условия страны и на благоприятные обстоятельства, чтобы держать эти склонности в необходимых пределах, то процветание Соединенных Штатов объяснялось бы лишь внешними причинами и не могло бы служить примером для народов, желающих идти их путем, но не имеющих тех же благоприятных условий.

Однако ни одно из этих предположений не подтверждается фактами.

Я встречал в Америке те же страсти, которые мы находим в Европе. Одни из них объясняются природой человеческой души, другие — демократическим устройством общества.

Так, я встречал у американцев душевное возбуждение, свойственное людям, живущим в приблизительно равных условиях и имеющим одинаковые возможности для возвышения. Я видел там демократическое чувство зависти, которое выражается в самых различных формах. Я заметил, что американский народ часто проявляет в делах большую самоуверенность и полное невежество, и пришел к заключению, что в Америке, как и у нас, люди так же несовершенны и подвержены тем же напастям.

Но когда я внимательно вгляделся в общественное устройство, я сразу увидел, что американцы приложили большие усилия для того, чтобы преодолеть эти слабости человеческой души, исправить естественные недостатки демократии, и добились в этом успеха.

Различные законы местного управления представляют собой, как мне показалось, границы, оставляющие мало места для беспокойного честолюбия граждан и обращающие демократические страсти, которые могли бы разрушить государство, на общую пользу. По моему мнению, американским законодателям удалось успешно противопоставить идею права чувству зависти, неизменность религиозной морали постоянному движению в политической жизни, практический опыт народа его теоретическому невежеству, привычку к деловой жизни необузданности желаний.

Мы видим, что в борьбе с опасностями, порождаемыми их конституцией и политическими законами, американцы не стали полагаться на природу страны. Они, пока единственные из всех народов, живущих в демократическом обществе, нашли лекарства от болезней, поражающих эти народы. И хотя их опыт был первым, он оказался удачным.

Нравы и законы, созданные американцами, не являются единственно возможными в демократическом обществе, но американцы показали, что установление демократии с помощью законов и нравов — не безнадежное дело.

И если другие народы заимствуют у американцев эту общую плодотворную идею, не подражая им слепо в ее конкретном воплощении, и попробуют стать достойными того общественного устройства, которое ниспосылает сегодня людям само Провидение для того, чтобы избежать угрожающего им деспотизма и анархии, то нет никаких причин полагать, что их ждет неудача. Организация и установление демократии в христианском мире — это великая проблема нашего времени. Конечно, американцы не разрешили этой проблемы, однако они дают полезные уроки тем, кто хочет ее разрешить.

ЗНАЧЕНИЕ ВЫШЕСКАЗАННОГО ДЛЯ ЕВРОПЫ

Легко понять, по какой причине я предпринял описанные выше исследования. Вопрос, который я изучал, касается не одних Соединенных Штатов, а всего мира, он касается не одного народа, а всего человечества.

Если бы народы, живущие в демократическом обществе, могли сохранить свою свободу, только живя в пустынных местах, то у человечества не было бы будущего: ведь люди быстро движутся к демократии, а пустынные места заселяются.

Если бы законы и нравы действительно не могли обеспечить существование демократических учреждений, что оставалось бы народам, кроме деспотизма одного человека?

Я знаю, что в наши дни многие честные люди не страшатся подобного будущего. Они устали от свободы и хотели бы отдохнуть вдали от связанных с ней потрясений.

Но эти люди не понимают, к чему они стремятся. Погрузившись в воспоминания, они судят об абсолютной власти по ее прошлому, а не по тому, какой она могла бы стать в настоящем. Если бы в европейских демократических странах была восстановлена абсолютная власть, она, несомненно, приняла бы новые формы и приобрела черты, незнакомые нашим предкам.

Были времена, когда в Европе закон и согласие народа наделяли королей почти безграничной властью. Однако короли почти никогда не имели возможности воспользоваться ею.

Я не стану говорить о прерогативах знати, влиянии королевского двора, правах корпораций и привилегиях провинций, хотя все они смягчали действия власти и поддерживали в народе дух противостояния.

Кроме этих политических институтов, которые, с одной стороны, ограничивали свободу частных лиц, а с другой — поддерживали в душах любовь к ней и польза которых в этом отношении совершенно ясна, существовали мировоззрения а нравы, воздвигавшие перед королевской властью менее привычные, но не менее могущественные преграды.

Религия, любовь подданных, добросердечие государя, честь, дух семьи, взгляды провинций, обычаи и общественное мнение умеряли власть королей и окружали ее невидимыми границами.

В те времена общественное устройство было деспотическим, но нравы — свободными. Государи имели право, но не имели ни возможности, ни желания делать все, что заблагорассудится.

Что же осталось сегодня от тех барьеров, которые препятствовали возникновению тирании в прошлом?

Религия потеряла свое влияние на души, и тем самым уничтожена самая явственная черта, разделявшая добро и зло. В мире морали все сомнительно и зыбко, и короли и народы действуют в нем наугад, и никто не знает естественных пределов деспотизма и распущенности.

Длительные революции навсегда покончили с уважением, которым были окружены государи. Эти последние, не чувствуя к себе общественного уважения, могут отныне без страха предаваться опьянению властью.

Короли, которые пользуются любовью народа, великодушны, так как они чувствуют свою силу; они дорожат любовью своих подданных потому, что она укрепляет их трои. И тогда между государем и подданными устанавливаются теплые чувства, напоминающие те, которые существуют в семье. Подданные, хотя и ропщут на правителя, все же огорчаются его недовольством, а государь наказывает их вполсилы, как отец наказывает своих детей.

Но когда авторитет королевской власти исчез в вихре революций, когда короли, сменяющиеся на троне, один за другим демонстрируют народу бессилие закона и торжество грубой силы, люди начинают видеть в государе не отца государства, а повелителя. Если он слаб, его презирают, если силен — ненавидят. Его самого наполняют гнев и страх, он чувствует себя завоевателем в собственной стране и обходится со своими подданными как с побежденными.

Когда провинции и города были чем-то вроде отдельных стран в пределах единого отечества, они имели свои характерные особенности, которые побуждали их восставать против общего духа порабощения. Сегодня же части одной империи не имеют ни вольностей, ни обычаев, ни собственных взглядов, они утратили даже память о своем прошлом и свои названия. Все они привыкли подчиняться одним законам, и угнетать их всех вместе так же легко, как и одну из них отдельно взятую.

В те времена, когда знать обладала властью, а также длительное время после того, как она ее потеряла, честь аристократа придавала необычайную силу сопротивлению отдельных личностей.

В то время были люди, у которых, несмотря на их бессилие, сохранялось возвышенное представление о своей индивидуальной ценности, и они осмеливались в одиночку противостоять давлению государственной мощи.

Но в наши дни, когда завершается смешение всех классов, когда индивидуум все больше и больше растворяется в толпе и легко теряется в общей посредственности, когда честь монарха почти потеряла свое значение, а добродетель не пришла ей на смену, ничто более не возвышает человека. И кто может сказать, до какого предела дойдут требования власти и уступки, продиктованные бессилием?

Пока был жив дух семьи, человек, вступавший в борьбу с тиранией, никогда не оставался в одиночестве, его окружали домочадцы, друзья, связанные с многими поколениями его семьи, близкие. И даже если он был лишен этой поддержки, он действовал, чувствуя поддержку предков и ради потомков. Но как может сохраниться дух семьи во времена, когда дробятся наследственные владения и в короткие сроки угасают крупные роды?

Какую силу могут сохранить обычаи народа, облик которого полностью изменился и продолжает меняться, у которого любые проявления тирании уже имеют прецедент, а любым мыслимым преступлениям можно найти пример в реальной жизни, у которого нет ничего столь древнего, что было бы страшно уничтожить, и для которого нет ничего столь нового, чего он не решился бы осуществить?

Какое сопротивление могут оказать нравы, уже допустившие столько уступок? Что может само общественное мнение, когда нет и двадцати человек, объединенных общими узами, когда не найдешь ни человека, ни семьи, ни группы, ни класса, ни свободной ассоциации, которые могли бы его, это мнение, представлять или приводить в действие?

Когда все граждане одинаково слабы, бедны и одиноки и каждый из них может противопоставить организованной силе правительства лишь свое бессилие?

Аналогию тому, что могло бы в этом случае произойти с нами, нужно искать отнюдь не в новой истории. Следует, по-видимому, изучать памятники античности и именно страшные века римской тирании с их развращенными нравами, уничтоженной памятью, нарушенными обычаями, нестойкими мировоззрениями, с изгнанной из законов и не находящей себе убежища свободой. Поскольку ничто не охраняло граждан и они сами были не в состоянии себя защитить, человеческая природа была извращена, и государи скорее испытывали терпение неба, чем своих подданных.

Те, кто рассчитывает восстановить монархию Генриха IV или Людовика XIV, кажутся мне слепцами. Что касается меня, то когда я вижу то состояние, которого уже достигли многие европейские народы, а также то, к которому идут все остальные, я прихожу к мысли, что вскоре у них не будет иного выбора, кроме демократической свободы или тирании цезарей.

Разве это не заслуживает размышлений? Если люди действительно достигли такого порога, за которым все они либо станут свободными, либо превратятся в рабов, либо приобретут равные права, либо будут лишены всех прав, если у тех, кто управляет обществом, есть лишь два пути: постепенно возвысить толпу до своего уровня или лишить всех граждан человеческого облика, — разве этого недостаточно для того, чтобы преодолеть многие сомнения, успокоить совесть многих людей и подготовить всех к необходимости добровольно принести большие жертвы?

Разве не следует в этом случае рассматривать постепенное развитие демократических учреждений и нравов не как наилучшее, а как единственное имеющееся у нас средство для сохранения свободы? И даже не испытывая любви к демократическому правлению, разве не придем мы к убеждению в необходимости его установления, поскольку это наилучшее и самое честное решение проблем современного общества?

Нелегко привлечь народ к управлению, еще труднее позволить ему накопить опыт и воспитать у него те чувства, которых ему недостает, чтобы делать это хорошо.

Слов нет, желания демократии изменчивы, ее представители грубы, законы несовершенны. Однако, если на самом деле вскоре не будет существовать никакой середины между господством демократии и игом одного человека, разве не должны мы всеми силами стремиться к первой, вместо того чтобы добровольно подчиняться второму? И если в конце концов мы придем к полному равенству, разве не лучше быть уравненными свободой, чем деспотизмом?

Те, кто, прочитав эту книгу, придет к выводу, что я написал ее для того, чтобы предложить всем народам, живущим в демократическом обществе, ввести у себя такие же законы и распространить такие же нравы, как у американцев, впадут в глубокое заблуждение. Это означало бы, что они увлеклись формой и не восприняли самую суть моей мысли. Я ставил себе целью на примере Америки показать, что благодаря законам и особенно нравам народ, живущий в демократическом обществе, может сохранить свободу. Я далек от мысли, что мы должны следовать примеру американской демократии и копировать средства, которыми она воспользовалась для достижения своей цели. Мне хорошо известно, как сильно влияет на политическое устройство страны ее природа и история, и я считал бы великим несчастьем для человечества повсеместное однообразие форм свободы.

Но я думаю, что если нам не удастся постепенно ввести и укрепить демократические институты и если мы откажемся от мысли о необходимости привить всем гражданам идеи и чувства, которые сначала подготовят их к свободе, а затем позволят ею пользоваться, то никто не будет свободен — ни буржуазия, ни аристократия, ни богатые, ни бедные. Все в равной мере попадут под гнет тирании. И я предвижу, что если со временем мы не сумеем установить мирную власть большинства, то все мы рано или поздно окажемся под неограниченной властью одного человека.

 

<…>

 

Заключение

Я приближаюсь к концу. До сих пор, говоря о будущем Соединенных Штатов, для более тщательного анализа я разбивал эту тему на части.

Теперь я хочу объединить все эти части и высказать свою точку зрения по этому вопросу в целом. Она будет обобщенной и менее спорной. В ней не будут представлены все детали по отдельности, но будут четко выделены общие факты. Я поставлю себя в положение путешественника, который выходит за стены большого города и поднимается на ближайший холм. По мере того как он отдаляется, люди, с которыми он только что расстался, исчезают из его поля зрения, дома сливаются, площади скрываются из виду, он едва различает линии улиц. Но зато он лучше видит очертания города, он впервые замечает его форму. Мне кажется, что точно так же я вижу будущее английского народа в Новом Свете. Подробности этой огромной картины остаются в тени, но мне понятна ее композиция, ясно видна картина в целом.

Территория, которую занимают или которой владеют в настоящее время Соединенные Штаты Америки, составляет двадцатую часть обитаемой земли.

Как бы велики ни были ее просторы, не следует думать, что американцы английского происхождения будут ею довольствоваться. Уже сейчас они уходят далеко за ее пределы.

Было время, когда мы тоже могли заселить американскую глушь великим французским народом и вместе с англичанами определять судьбы Нового Света. Некогда Франция владела в Северной Америке территорией, почти равной целой Европе. Три самые крупные реки континента находились на нашей территории. Индейские племена, жившие от устья реки Святого Лаврентия до дельты Миссисипи, слышали только нашу речь, все европейские поселения, разбросанные на этом огромном пространстве, напоминали о родине: они назывались Луибур, Монморанси, Дюкен, Сен-Луи, Венсенн, Новый Орлеан—все это названия, дорогие французам, привычные их слуху.

Но обстоятельства, описание которых заняло бы слишком много места, лишили нас этого прекрасного достояния. Там, где французов было мало и они были слабы, они исчезли. Остальные компактно поселились на небольшом пространстве и стали гражданами другой страны. Четыреста тысяч французов, живущих на юге Канады, — это все, что осталось сегодня от бывшего французского населения, затерявшегося среди вновь пришедшего многочисленного народа. Они живут в окружении иностранцев, число которых постоянно растет, которые расселяются во все концы страны, проникают даже в ряды бывших хозяев этой земли, господствуют в их городах и искажают их язык. И эти люди происходят от того же народа, что и жители Соединенных Штатов. Поэтому, не боясь ошибиться, я могу сказать, что английские колонисты живут не только в Союзе, но проникают и на северо-восток, далеко за его пределы.

1 Прежде всего, следующее: свободные и привыкшие х местному самоуправлению народы с большей легкостью, чем другие, создают процветающие колонии. В новой стране, где успех всегда в значительной степени зависит от индивидуальных усилий переселенца, совершенно необходимо уметь самостоятельно мыслить и управлять своими делами.

На северо-западе можно встретить лишь несколько незначительных русских поселений, но на юго-западе американским переселенцам преграждает путь Мексика.

Поэтому в действительности Новый Свет в настоящее время поделен между двумя соперничающими народами: испанцами и англичанами.

Границы проживания этих двух народов были определены договором. Но несмотря на все выгоды, которые американцы английского происхождения получили по этому договору, я ни минуту не сомневаюсь в том, что они в скором времени его нарушат.

За границами Союза в сторону Мексики расположены обширные малонаселенные провинции. Жители Соединенных Штатов поселятся в этих пустынных местах раньше мексиканцев, имеющих на них все права. Североамериканцы захватят земли этих провинций, создадут там общество, и, когда в конце концов явится законный хозяин, он обнаружит, что пустыня возделана и на его землях спокойно живут иностранцы.

В Новом Свете земля принадлежит тому, кто занимает ее первым, а власть — тому, кто опережает другого.

Заселенным краям также будет нелегко противостоять этому натиску.

Мне уже приходилось говорить о том, что происходит в провинции Техас. Жители Соединенных Штатов понемногу, но беспрерывно проникают туда, покупают там земли. Правда, они подчиняются законам Техаса, но в то же время насаждают там свой язык и свои нравы. Пока еще Техас принадлежит Мексике, но вскоре там не останется мексиканцев. То же самое происходит везде, где американцы, выходцы из Англии, соприкасаются с американцами, потомками других европейских народов.

Совершенно очевидно, что англичане в Новом Свете имеют огромный перевес над всеми остальными европейскими народами. Они ушли далеко вперед в культуре, промышленности и могуществе. До тех пор пока они будут видеть пустынные или малонаселенные края, до тех пор пока они не встретят на своем пути плотно проживающего населения, которое остановит их движение, они будут занимать все новые земли. Их не остановят указанные в договорах границы, напротив, они повсюду сметут эти воображаемые преграды., Стремительному расселению англичан в Новом Свете способствует также географическое положение мест их проживания.

На севере их границы приближаются к полярным льдам, а на юге — к тропикам экватора. Таким образом, англичане живут в умеренной климатической зоне Америки, той, которая лучше всего подходит для жизни.

Некоторые полагают, что поразительный рост населения Соединенных Штатов начался лишь после завоевания независимости. Это заблуждение. В те времена, когда страна была колонией, оно росло так же быстро, как сейчас, то есть приблизительно удваивалось каждые двадцать два года. Но тогда это были тысячи жителей, сейчас это миллионы. Вот почему то, что было незаметно сто лет назад, так поражает сегодня.

Английское население Канады растет и расселяется так же быстро, как население Соединенных Штатов, хотя канадцы живут в монархическом государстве, а жители Соединенных Штатов — в республике.

Во время Войны за независимость, длившейся восемь лет, указанное соотношение роста населения оставалось неизменным.

На западных границах Соединенных Штатов жили в то время многочисленные индейские племена, вступившие в союз с англичанами. Однако это нисколько не замедлило заселение эмигрантами западных земель. В то время как враги опустошали побережье Атлантического океана, Кентукки, западные округа Пенсильвании, штат Виргиния и Мэн продолжали заселяться. Несмотря на беспорядок, пришедший на смену войне, население по-прежнему росло и постепенно расселялось в пустынных местах. Это доказывает, что различия в законах, состояние войны или мира, порядок или анархия — все это оказывало лишь незначительное влияние на неуклонный рост англоамериканского населения.

Понять это нетрудно: не существует причин столь всеобъемлющего характера, воздействие которых могло бы ощущаться во всех концах такой огромной территории. Поэтому всегда можно найти в стране такое место, которое послужило бы надежным убежищем от потрясений, происходящих в других местах. Как бы велики ни были беды, возможности избежать их не менее велики.

Все говорит о том, что ничто не может остановить стремительный рост английского населения в Новом Свете. Распад Союза и война на континенте, падение республики и установление тиранической власти могут лишь задержать его развитие, но отнюдь не помешать достичь того, что ему предназначено судьбой. На земле нет такой силы, которая могла бы преградить эмигрантам путь в эту богатую глушь, дающую широкие возможности для приложения человеческого труда и предоставляющую убежище для всех несчастных. Как бы ни развивались события в будущем, ничто не может лишить американцев их климата, их внутренних морей, их великих рек и плодородных земель. Неудачные законы, революции, анархия не способны уничтожить две основные черты их характера: стремление к благосостоянию и предприимчивость. Ничто не сможет также лишить их свойственной им просвещенности.

При всей непредсказуемости будущего одно несомненно. Можно сказать, что сравнительно скоро — ибо мы говорим о жизни народов — наступит время, когда англоамериканцы будут занимать огромное пространство, которое простирается от полярных льдов до тропиков, им будут принадлежать земли от песчаного побережья Атлантического океана до берегов Южного моря.

Территория, которую в будущем будет занимать англоамериканское население, равна, по моим оценкам, трем четвертям Европы 2.

В целом климат и природные условия в Союзе лучше, чем в Европе. Ясно, что в будущем плотность его населения будет сравнима с плотностью населения в Европе.

В Европе, разделенной на множество стран, раздираемой постоянно вспыхивающими войнами и опустошенной средневековым варварством, живет четыреста десять жителей на квадратном лье 3. Какие же причины могли бы помешать Соединенным Штатам иметь в будущем такое же население?

Должно пройти немало времени для того, чтобы между представителями английского народа в Америке возникли различия. Пока ничто не предвещает наступления эпохи, когда в Новом Свете возникнет постоянное социальное неравенство людей.

Как бы по-разному ни складывались судьбы сыновей великой англоамериканской семьи под воздействием мира и войны, свободы и тирании, процветания и нищеты, они всегда будут иметь равное общественное положение, а следовательно, и общие обычаи и представления.

В средние века единая религия позволила различным народам Европы объединиться и создать общую цивилизацию. Англичане, живущие в Новом Свете, объединены многочисленными связями и живут в век, когда все люди тяготеют к равенству.

Средние века были эпохой раздробленности. Каждый народ, провинция, город и семья всеми силами стремились к обособленности. В наши дни наблюдается противоположная тенденция: народы, как мне кажется, движутся к единству. Возникают интеллектуальные связи между самыми отдаленными уголками земли, и люди не могут и дня прожить в изоляции и неведении того, что происходит в каком-либо месте планеты. В связи с этим сегодня европейцы и происходящие от них жители Нового Света отличаются, несмотря на разделяющий их океан, меньше, чем некоторые города в ХШ веке, между которыми всего лишь текла река.

Этот уравнительный процесс сближает народы. Еще в большей степени он противостоит размежеваниям внутри одного народа.

Наступит день, когда в Северной Америке будут жить сто пятьдесят миллионов человек4, равных между собой, принадлежащих к одному народу, имеющих равные возможности, одинаковый уровень культуры, говорящих на одном языке, исповедующих одну религию, имеющих одинаковые привычки и нравы. Им будет присуще единое восприятие вещей и единый образ мысли. Во всем остальном можно усомниться, но это — несомненно. И это нечто совершенно новое в мире, нечто такое, значение чего не укладывается даже в воображении.

2 Одни Соединенные Штаты занимают пространство, равное половине Европы. Площадь Европы составляет 500 тысяч квадратных лье, ее население достигает 205 миллионов жителей. Мальт-Брюн, т. VI, c.4.

3 Си.-Малып-Брюн, c.92.

4 Это население, пропорциональное населению Европы, при средней плотности 410 человек на квадратном лье.

В настоящее время в мире существуют два великих народа, которые, несмотря на все свои различия, движутся, как представляется, к единой цели. Это русские и англоамериканцы.

Оба этих народа появились на сцене неожиданно. Долгое время их никто не замечал, а затем они сразу вышли на первое место среди народов, и мир почти одновременно узнал и об их существовании, и об их силе.

Все остальные народы, по-видимому, ухе достигли пределов своего количественного роста, им остается лишь сохранять имеющееся; эти же постоянно растут. Развитие остальных народов уже остановилось или требует бесчисленных усилий, они же легко и быстро идут вперед, к пока еще неизвестной цели.

Американцы преодолевают природные препятствия, русские сражаются с людьми. Первые противостоят пустыне и варварству, вторые — хорошо вооруженным развитым народам. Американцы одерживают победы с помощью плуга земледельца, а русские — солдатским штыком.

В Америке для достижения целей полагаются на личный интерес и дают полный простор силе и разуму человека.

Что касается России, то можно сказать, что там вся сила общества сосредоточена в руках одного человека.

В Америке в основе деятельности лежит свобода, в России — рабство.

У них разные истоки и разные пути, но очень возможно, что Провидение втайне уготовило каждой из них стать хозяйкой половины мира.

5 Из всех стран Старого Света в России при равных условиях население растет быстрее всего.