Горское личико в предэкскалаторной пробке
Проехавшей всю Москву подмигивает курсивом.
Я везу домой яблок, черноплодки, сливы:
Из пакета доносится голос не безнадёжно робкий
– Ещё одна ночь без тебя и я переживу такое.
Не любовь и не секс, нет! Лицезрение стана.
Белые простыни, Боже, цветок левкоя...
...Мы же встретимся завтра в небе Афганистана?
Красное дерево пальцев, удерживающих свистульку.
Голубые скворечники старой партийной дачи,
Утомлённые солнцем, готовые к перестуку,
Лицезреющие соседку средь вишен в состоянии дачи.
Одинокие кисти в чёрном песке разлуки.
Почти чистый левкас. Запах сосны морёной.
Ничего нового давно не приносят слухи.
– Ты родился Иванушкой, чтоб умереть Алёной.
После всего, в двадцать пять, не найти и тени.
Переживёшь так свой век, чтобы почить в болтанках.
Кто читает газету? Кто пропалывает растенья?
Не душа и не плоть: интеграл соловьёв гортанных.
Кем была ты? Прислуга, смертница без тротила,
Платье для воздуха в заезженном неформате.
Тебя время пытало, но всё же не поглотило,
И не нашло пятак, спрятанный в самопишущем автомате.
Ты получала пять тысяч, готовила суп из пыли,
Оставленной от макаронного производства,
В старые джинсы вшивала сухие цветки полыни,
И днём ничего не видела, кроме солнца.
В плейстоценовую птицу тебя превращала ревность,
И тогда ты всех ненавидела, кроме Блока.
Выносила мозг. Кидалась с ножом: зарезать
На своих любовников, с которыми было плохо.
Встретив меня, ты окончательно одичала,
В человека превращаясь изредко: на Рождество, на Пасху.
Однажды нас сфотографировала англичанка,
И читатели Санди Таймс увидели поглощающую дерево биомассу.
Два тепловоза растащили нас, как ясно теперь: навечно.
И чтобы не быть хмурой, безжизненной, обречённой
Ты в отместку переводила стрелки, составы пуская в речку,
И с ладони кормила детей коноплёй толчёной.
Теперь я живу с владелицей комбината
По производству мебели, не моюсь, пишу иконы
В католическом стиле, что в принципе мне не надо,
Но это способ спастись от времени, блюсти законы,
Не подсесть на кокс, и в конец не спиться,
На официальном приёме на всю залу воняя тухлым,
Не стать педофилом, геем, серийным убийцей —
Нечистью в чистом виде: свободным духом.
Ты подумаешь: лучше бы не писал иконы,
И погладишь свою мышь в красном углу грызущую паутину.
И острая тень полетит, отсекая кроны,
Обратив всю твою ненависть на владения императора Константина.
Страшнее атомной бомбы разомкнутые объятья!
Каждый непременно умрёт, потому что грешен.
С извивающейся соседки я под вишней сдираю платье
Под пристальным взором перестукивающихся скворешен.
* * *
Горизонт обесточен (В ГЭС попала звезда).
Кровли засыпаны выкристаллизовавшейся тьмою.
Мы, интуитивно попав в разнонаправленные поезда,
Движемся друг от друга по спящему Подмосковью
Ты на Юг, я на Север, как будто какой-то бес
Магнитных опилок насыпал в компас, стянул как скатерть
Наше прошлое со стола и под шумок исчез.
Я люблю тебя от бусинок до ногтей,
И при этом, конечно, и ногтя твоего не стою.
Горизонт обесточен. Время всего лютей:
В этом дантовском круге движенье сродни простою:
Север тоже что Юг, если так раскрутить
Землю, как той далёкой ночью,
Когда вилась сквозь наши раковины ушные самозванка нить.
Горизонт обесточен. Горит фольварк.
Дым над кладбищем напоминает Рембранта с кистью.
Ничего не спросить у музыки, коли так
Музыка эта расправляется с нашей жизнью.
Не разобрать где тут страсть, где грех.
ГЭС скрипит. Темнота сверху сыплется на турбины.
И на многие километры раздаётся смех.
Отрезай полотно для савана, как лиман
Отрезает солнце, перед тем как уйти за горы.
Слушай только меня, ибо всё вне меня — туман:
Двух звёзд во времени затихающие переговоры.
Слушай только меня, потому что нет
Большей лжи чем мои слова, и тем заметней правда:
На обратной стороне души раскрошенный сухоцвет.
* * *
Над Москвою-рекою билась сердцем луна,
И была ты причиной золотого руна.
И губами был собран с вертикальных аллей
Свет. Статическим взором обводил нас Борей.
Дальние аэростаты звёзд завесили тишь.
Ты вложила в уста мне пятигранный камыш,
И лозой загораясь над железным конём,
Ты в груди разливалась чёрным крымским огнём.
И крылатые стены нас куда-то несли.
И маячили тени всюду ковкой касли,
Будто слов неизбежность путевые столбы
Растворяла (погрешность отклоненья судьбы)
Отрешенностью в память, личным таинством тем,
Чтобы падать, цепляясь за лучи хризантем
В виде скошенных линий, вычтя с неба версту.
Чтоб поднёс нам Вергилий паровую звезду.
* * *
Когда любимая женщина скажет идти долой,
Когда время на корточках обрушит молчание кораблей
Мы окончательно определимся кто первый здесь, кто второй,
Кто самшитовый крест, кто песок, кто пятьсот рублей.
Когда любимая женщина с повинной придёт сама,
Скинет плащ, слухом приимет, зрением обожжёт.
Мы вернёмся в заброшенные родительские дома,
И будут печаль и слёзы, но будет нам хорошо.
Когда любимую женщину за руку, к алтарю,
Покорную, отрешенную, такую что можно жить.
Я всё написанное человечеством заново повторю,
Чтобы любимая женщина уйти не смогла решить.
Иконы венчальной потрескается киот,
Но лик возгорится так, чтоб весь мир ослеп
Когда любимая женщина вдруг умрёт,
И моя душа отправится ей вослед.
