В ЛЕСАХ

 

 

Дождавшись отъезда Виктора, я оседлал коня, перекинул через седло переметную суму с четырехдневным запасом еды, сунул туда три магазина к автомату, несколько обойм к винтовке и, пользуясь тем, что все еще спали, тихо поехал по дороге, ведущей на север.

Было пять часов утра. Виктор уехал в четыре. Я бросил прощальный взгляд на свой дом и увидел, что в одном из окон на втором этаже зажегся свет. Я пришпорил коня и быстро углубился в лес. Дальше дорога кончалась. На север вели едва заметные тропки, которые, петляя из стороны в сторону, обходили болота. По ним давно никто не ездил и не ходил, и они постепенно зарастали травою и подлеском.

В лесу было пока темно. Еще лет десять назад в нем в это время царила тишина. Теперь лес был наполнен шорохами и какими-то загадочными вздохами. Он казался единым огромным организмом. Ощущение было такое, что он дышит и ворочается во сне, словно сказочный великан перед пробуждением.

Боясь потерять едва заметную тропу, я остановился, решив подождать рассвета. Было прохладно. Я вытащил из-под седла теплый ватник и оделся. Солнце еще не взошло, но, как бы предвещая его восход, резко вскрикнула птица, затем другая, ей ответила третья и вскоре все потонуло в птичьем гаме, который заглушил все остальные шумы. Стало светлее. Я взял коня под уздцы и пошел по тропе.

Прошло еще полчаса. Стало совсем светло. Тропа привела меня на поляну, где расположилось стадо зубров. Огромный бык повернул голову в мою сторону и угрожающе взмахнул хвостом. В этих случаях надо не останавливаться, а продолжать медленно идти, не обращая на него внимания. Любые другие движения, остановка или изменение направления могут привести быка в ярость. К счастью, стадо не загораживало тропу, и я спокойно прошел, провожаемый тяжелым взглядом вожака.

Вскоре я вышел, как и предполагал, к небольшому лесному озеру, сплошь усеянному утками и гусями. Мое появление было встречено тревожным гоготом, птицы еще не позабыли свой извечный страх перед человеком и подняли суматоху. Лебеди, впрочем, отреагировали на мое появление спокойно. Сказывалось то, что уже давно человек не обижал эту прекрасную белоснежную птицу. Их с каждым годом становилось все больше и больше. Гуси появились только года три назад и еще не решались селиться вблизи жилья. Во всяком случае, у нас на озерах их пока не было. Зато диких уток расплодилось великое множество.

Буквально из-под ног выскочила рыжая лисица и метнулась в кусты. Конь от неожиданности всхрапнул и присел на задние ноги. Я обошел озеро и, еще раз сверив направление по компасу, снова углубился в лес. По моим расчетам на вторые сутки я должен буду выйти на дорогу, идущую вдоль реки, опередив Покровского по крайней мере на день. Я уже не сомневался, что он выберет именно эту дорогу. Она была единственная, по которой он мог пробраться в свое бывшее расположение, то есть туда, где квартировала некогда «Армия Возрождения». Любой другой путь был во много раз длиннее. Несомненно там, на месте его прежнего жительства, у Покровского припрятаны запасы необходимых в его положении вещей. Возможно, он там и останется. Но если даже он выберет какое-то другое место, все равно завернет туда. В Брест ему, естественно, незачем было направляться. Соглашаясь с Виктором, я преследовал еще одну цель. Покровский, вероятнее всего, постарается узнать, какое направление изберет его преследователь. Если он увидит, что фургон, о существовании которого он знал, направится по Брестской дороге, то решит, что ему в ближайшие дни не грозит опасность.

За озером тропа расширилась, и можно было ехать верхом. По-видимому, ею пользовались звери как дорогой к водопою. Лес кишел живностью. То и дело, завидев всадника, в кусты шмыгали косули, с треском уходил в сторону великан-лось. Их, лосей, в последние годы расплодилось великое множество. Зимою они подходили к самому стационару. В этом году мы планировали снять все ограничения с охоты на лосей и кабанов. Кабаны сильно начали нам досаждать, вторгаясь на картофельные поля и огороды.

К вечеру я проехал приличное расстояние и по расчетам должен был к ночи следующих суток выйти к цели. Смеркалось, когда я выехал на большую поляну, где струился прозрачный ручеек. За час перед этим я подстрелил косулю и теперь впервые за целый день почувствовал страшный голод. Собак я не опасался, так как они километров на сто вокруг нас исчезли. Время от времени мы все еще прочесывали местность, но лишь иногда нам попадались одинокие, отбившиеся от стаи псы. Зато появились волки. Их было немного, и хлопот они не доставляли. Поэтому я спокойно стреножил своего жеребца и пустил его пастись па поляне Сам же облюбовал для ночлега место, развел костер. Когда мясо поджарилось, было совсем уже темно. Я поел и, подбросив толстых сучьев в костер, завернулся в плащ и мгновенно заснул.

Мне снилось детство. Я только вернулся домой, весь чумазый после бурной игры в войну. Мать схватила меня за руку и повела мыться. Она наклонила меня над ванной и принялась губкой тереть мне лицо. Противное мыло лезло в глаза, рот, я с отвращением отплевывался, но мать продолжала тереть с еще большей силой. Я вырвался из ее рук и… проснулся. Прямо перед лицом я увидел морду громадного пса. «Еще немного, и он перекусит мне горло», — подумал я, вскакивая на ноги и хватая лежащий рядом автомат. Пес, однако, не отскочил в сторону и не проявлял ни страха, ни враждебных намерений. Напротив, дружески завилял хвостом. При свете еще не потухшего костра я узнал нашего Шарика — потомка тех щенков, которых когда-то принесли ребята после уничтожения собачьего городища километрах в трех к югу от Острова.

— Шарик! — позвал я.

Пес отрывисто гавкнул, затем метнулся в сторону и вскоре его лай послышался вдали за деревьями. Грохнул выстрел. Я взял автомат, отошел от костра, и затаился во тьме, укрывшись за стволом толстого дуба.

Ждать пришлось минут двадцать. Снова послышался отрывистый лай. Шарик выскочил на поляну, подбежал к костру, покрутился вокруг, без труда нашел меня и снова залился лаем.

— Тихо! — приказал ему я.

Шарик перестал лаять и только слегка повизгивал. Мой конь, о котором я в эту минуту позабыл, вдруг забеспокоился, зазвенел уздой и, наконец, призывно заржал. Ему ответило тонкое ржание кобылы, и вскоре на поляну, освещенную бледным светом луны, выехал всадник. Шарик снова тявкнул. Всадник подъехал к едва тлеющему костру и остановился.

— Эй! Где вы? — услышал я знакомый голос.

— Что случилось? Почему ты здесь? — спросил я, подходя и помогая Елене слезть с лошади. От усталости она едва держалась на ногах, и поэтому мой плащ, расстеленный у костра, оказался кстати.

— Сейчас… Дайте прийти в себя… Я с утра ничего не ела…

Я вытащил из переметной сумы хлеб, разворошил угли и, нанизав на прутья кусочки мяса, приспособил их жарить. Пламя вспыхнуло, отбирая у тьмы все большее пространство, по которому, причудливо изгибаясь, затанцевали тени.

— Ну, так что же случилось? Почему ты здесь?

Елена не ответила. Она протянула руку и, выхватив из костра палочку с еще не совсем дожаренным мясом, стала жадно есть. Вспомнив старую народную мудрость:

«Покорми, потом спрашивай», я не стал ее торопить с ответом, нанизал еще несколько кусков и повесил их над углями. Остатки бросил Шарику, который немедленно ими занялся.

Наконец моя гостья наелась. Я протянул ей флягу с родниковой водой.

— Итак?

— Меня послали за тобой, чтобы ты немедленно возвращался, — запинаясь, сообщила она.

— Понятно. Этот вариант мы сразу отбросим. Давай-ка, девочка, говори правду. Как ты нашла меня?

— Шарик помог.

— Ясно. Дальше…

— Я подумала… — она снова замолчала, не решаясь продолжать.

— Что же ты думала?

— Что тебя, вас, — поправилась она, — могут ранить, и тогда вы один в лесу погибнете.

— Ты с ума сошла. Ты что же, собираешься вместе со мною выслеживать Покровского? Мала еще, и дело не твое. Утром — назад!

— Только вместе с тобою. Во-первых, мне уже семнадцать! Будет этой зимою, — уточнила она. — Во-вторых, Покровский убил мою сестру, а в-третьих, я стреляю не хуже тебя!

— Вот как?

— Да, меня научила Евгения. Я стреляю лучше ее. Она сама мне это сказала.

— Ложись спать. Вот плащ.

— Не надо! У меня там два одеяла. Одно для тебя, — сообщила она, направляясь к своей лошади.

Вскоре Елена вернулась с двумя шерстяными одеялами. Я посмотрел на часы. Было около двух. До рассвета оставалось часа четыре. Можно было выспаться.

— Дома знают? — уже засыпая спросил я.

— Я уехала, когда все спали…

— Час от часу не легче! Тебя там, наверное, ищут. С ног сбились…

— Нет, я оставила записку. Спи! Завтра поговорим! — решительно, словно старший младшему, сказала она.

Утром я заставил Елену отправиться назад и облегченно вздохнул, когда она, наконец, скрылась из виду.

Подождав еще минут двадцать, на случай, если этой взбалмошной девчонке вздумается вернуться, я снова пустился в путь. Можно было не спешить. По моим расчетам, я успевал с большим запасом времени. Поэтому ехал медленно. Тем более, что ветви обступающих тропу деревьев могли запросто сбить скачущего всадника. Через пару лет тропа совсем исчезнет. Леса постепенно превратятся в непроходимые дебри, и человек уже не сможет сделать и шага без топора. Останутся только лосиные и оленьи тропы. Что будет лет через тридцать-сорок? Когда вымрет поколение, родившееся до катастрофы. Сколько еще родится мальчиков? Пока их, рожденных после эпидемии, женщинами, не получившими иммунитет против У-хромосом, можно было пересчитать по пальцам. Чем это все кончится? Какой-то заколдованный круг. Мужчин с каждым годом становится все меньше. Вот и сейчас один из них пробирается лесом, чтобы убить другого. Бред какой-то. Наркомания убийства. Наркомания потому, что, подобно наркоману, который знает, что каждая инъекция наркотика приближает его к смерти, все равно не может остановиться в своей пагубной страсти. Так и мы, зная, что нас становится все меньше, продолжаем убивать друг друга и тоже не можем остановиться. Может быть, отказаться? Нет! Покровский для меня, да и для всех нас, не только взбесившийся убийца, но и воплощение того проклятого прошлого, которое, как ни странно, чем оно становилось дальше, тем больше вызывало ненависть. Я не мог отделаться от мысли, что убив Покровского, я убью это прошлое. Пожалуй, я не испытывал такой ненависти даже к бандитам Можиевского. Нет, у меня тогда были совсем иные чувства. Скорее, их можно было назвать чувствами санитара, уничтожающего очаг инфекции. Здесь же было что-то другое, более сильное и даже более реальное в своей опасности… заражения. Наконец я нашел нужное слово. Именно заражения. Мы не могли заразиться идеологией бандитов, но идеи Покровского могли войти в нас незаметно и тогда… Тогда… Я не успел подумать, что же будет тогда, как вдруг сзади раздался знакомый отрывистый лай Шарика, я обернулся и вскоре увидел Елену. Я едва успел схватить под уздцы ее лошадь. Елена была бледна и явно напугана.

— Там, — она указала рукой назад, — люди.

— Какие еще люди? Что ты выдумываешь?

— Не знаю. Их было двое. Это чужие, одетые в шкуры, — она с трудом переводила дыхание, — они хотели меня остановить, но им помешал Шарик. Я успела повернуть Ласточку и ускакала. Они что-то кричали вслед.

— Их было только двое?

— Да! Один почти старик. Другой молодой. Я заметила, что он рыжий… Теперь ты меня не прогонишь?

У меня шевельнулось подозрение, что ее встреча на лесной тропе с незнакомыми людьми — выдумка. Но внимательно посмотрев на нее, понял, что она не лжет. Я взял ее за руку и нащупал пульс. Сердце бешено колотилось, Елена не притворялась. Она действительно была напугана.

— Наверное, бродяги! — поспешил я успокоить ее, — ты не заметила, чем они были вооружены?

— У одного в руках было охотничье ружье, а второй держал палку с привязанным к ней длинным широким ножом. Кажется, штыком.

— Несомненно, бродяги. Наверное жители небольшой, затерявшейся в лесах изоляты. Их нечего опасаться. Скорее всего они напуганы встречей не меньше тебя. На, выпей, — протянул я ей флягу с коньяком.

Елена взяла флягу, сделала глоток и закашлялась. Постепенно она успокоилась, и на щеках появился румянец. Даже если встреча с лесными бродягами выдумка, отсылать ее назад было уже поздно. В любом случае она не успевала вернуться засветло домой. А заставить девушку одну ночевать в лесу я, естественно, не мог. Делать было нечего.

— Только учти, — строго предупредил я ее, — слушаться меня во всем беспрекословно. И если скажу сидеть тихо, будешь сидеть и не высовываться. Понятно?

— Так точно, командир! — сверкнув глазами, приложила она ладонь к козырьку кепи.

У меня больно кольнуло сердце. Елена была копией Беаты, той самой, которую я впервые увидел после разгрома банды Можиевского. Да и возраст ее был тот же. «Через годик ей замуж», — подумал я. Мне очень хотелось, чтобы ее мужем стал один из моих племянников. Но Николай исчез, а Юрий не проявлял почему-то интереса к этой красивой девушке. Да и Елена была совершенно равнодушна к нему, как, впрочем, и к другим возможным женихам. Как-то об этом зашел разговор. По-моему, его начала Беата. Елена страшно рассердилась и заявила, что обсуждать эту тему не намерена ни с кем.

— Останешься старой девой, — предупредила Беата.

— Останусь, значит, останусь! — ответила она и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

После этого разговора она дулась чуть ли не целую неделю. Было это как раз накануне офицерского путча.

В полдень я подстрелил косулю, и мы сделали привал на поляне, поросшей редкими березами. Собирая для костра сучья, я чуть было не напоролся на громадную гадюку, которая шипя уползла в кусты. Змей теперь в округе расплодилось много. У нас, правда, еще не было случаев укуса людей гадюками, но в лесу в связи с этим приходилось принимать всяческие меры предосторожности. Мы все ходили по лесу в толстых сапогах и старались производить как можно больше шума. Змея, слыша его, заблаговременно уползала. В дальних поездках мы при случае ловили ежей и переселяли их в окрестности стационара, а если находили вблизи ежиные логовища, то всегда оставляли любимые ими лакомства. Поэтому вблизи стационара гадюки почти не встречались.