Специфика языка в философии

Широта, исходного базиса философии определяет и многообразие ее языкового самовыражения. Человека, который впервые знакомится с философией, может смутить язык, которым пользуется философ, излагая свои мысли.

С одной стороны, терминологический аппарат философии кажется иногда до боли знакомым и включает в себя обыденные слова и выражения, которыми человек пользуется каждый день. С другой стороны, понятия философии бывают столь сложны, что не могут быть поняты без специальной подготовки. При этом, в отличие от конкретных наук понятийный каркас философии носит во многом личностный характер, и содержание понятий может значительно варьироваться в разных концепциях.

Зная, например, терминологический аппарат математики, человек, по-видимому, будет способен воспринимать любой математический текст, по крайней мере он сможет его понять. Знание же терминологического аппарата одной философской системы вовсе еще не гарантирует понимание других концепций. Причем на современной стадии развития философии, когда значительно возрастает вариативность, разброс философских направлений, когда целый ряд философский концепций прямо исходят из обыденного сознания, данная проблема даже усиливается.

Философию упрекают в том, что она излишне перенасыщена понятиями обыденного языка, и на этом основании лишают ее возможности быть наукой, так как последняя отличается от любой иной именно по языку. Однако, при этом не учитывается тот факт, что даже включенные обыденные понятия носят в философии совершенно иной смысл, они уже получили гносеологическую и мировоззренческую обработку.

С другой стороны, богатство языковых форм философии отражает специфику ее предмета, то что она опирается и на образно-эмоциональные средства самовыражения души человека, и на понятийно-рефлексивное сознание, стремящееся к точности понятий.

Безусловно, что ценностная сторона философии значительно расширяет языковые средства философии, допуская внутри них в том числе и поэтическую форму самовыражения. Это не может не повлиять и на остальные языковые структуры философского языка, многозначность которого гораздо выше, чем в науках. Нельзя, наконец, недооценивать и влияния структур национального языка на характер философской терминологии. Известно, сколь трудно переводить философские тексты других культур, особенно восточных, на другие языки, и сколь остро порой ощущается нехватка (или, наоборот, избыточность) родного языка для точной передачи смысла. Существует даже крайняя позиция в этом вопросе, утверждающая, что, например, специфика философских построений Гегеля и Хайдеггера в значительной степени определяются грамматикой немецкого языка, а текст Дао дэ дзин в принципе точно не переводим на другие языки.

Однако, следует учесть, что внутренняя однозначность языка, во-первых, в абсолютном смысле недостижима даже внутри такой строгой науки как математика, что проявляется в разнообразии ее метатеорий и отсутствии единой математики; и, во-вторых, однозначность и точность языка связана с предельным огрублением отражаемого объекта в научных понятиях. Если там это благо, то для философии это смертельно.

Для философского языка характерна большая универсальность и нацеленность не на одну область познания, но на широкий мировоззренческий круг обобщений. Поэтому, если понятия конкретных наук фиксируют относительно узкие аспекты бытия и действительности, что придает им «жесткость» и определенность, то философские категории, напротив, относительно размыты и неопределенны. Так, во всех философских традициях, восточных и западных, древних и современных, используются предельные категориально-смысловые образования типа «тождество», «различие», «бытие», «причина», «следствие», «истина», «ложь», «ценность», «добро» и т.д., но конкретное содержание, которое вкладывают философы в данные термины порой существенно отличаются друг от друга. Отсюда – важная работа философской мысли над прояснением смысла своих базовых категорий и установление их субординации[223].

В результате в философском категориальном языке диалектически сочетаются моменты определенности (устойчивости) и моменты неопределенности (изменчивости), которые отражают противоречивость самого бытия. Допущение полностью определенной философии означает лишь то, что она достигает некой абсолютной истины, становится абсолютным знанием. Такова, в частности, система категорий гегелевской «Науки логики». Это, конечно, возможно как позиция заявленная отдельным философом, но реально это невозможно и противоречит самой сути философии как вечного стремления к истине. «В абстракции завершенного знания нет места ничему неопределенному, но там нет места и философским категориям… есть знание, но нет познания. В любом реальном (человеческом) познании всегда существует непознанное, для предварительного охвата которого необходимы ступеньки познания – философские категории»[224].

Конечно, указанную «неопределенность» также нельзя абсолютизировать. Часто бывает так, что философствующий исходит как будто бы из задачи высказать свои идеи как можно более неопределенно, даже те которые вполне ясны и определены. Последнее объясняет причину “сложности понимания” некоторых современных философских концепций (или точнее понимание каждым по своему усмотрению), которое выдается чуть ли не за принципиальную особенность философского знания, а на самом деле представляет собой лишь усиленное “размывание” традиционных границ классической категориальной философской терминологии и «закукливание» в собственном, зачастую полностью десемантизированном, философском «новоязе». Философы такого рода заведомо и сознательно усложняют свой философский язык, чтобы их поняло как можно меньшее количество людей, что, по-видимому и выступает для них признаком истинного философствования. Иногда же такой «птичий язык» попросту маскирует всякое отсутствие мысли, и в результате мы имеем дело со сплошными «симулякрами» по выражению французского философа Бодрийара.

Нам представляется, что такая позиция в философии глубоко неверна и противоречит смыслу философствования, которое должно прояснять человеческие мысли, а не запутывать их до предела. Как отмечал Ортега-и-Гассет: “Я всегда полагал, что ясность – вежливость философа, к тому же сегодня, как никогда, наша дисциплина считает за честь быть открытой и проницаемой для всех умов в отличие от частных наук, которые с каждым днем все строже охраняют сокровища своих открытий от любопытства профанов, поставив между ними чудовищного дракона недоступной терминологии. По моему мнению, исследуя и преследуя свои истины, философ должен соблюдать предельную строгость в методике, однако, когда он их провозглашает, пускает в обращение, ему следует избегать циничного употребления терминов, дабы не уподобиться ученым, которым нравится, подобно силачу на ярмарке, хвастать перед публикой бицепсами терминологии”[225].

Философ конечно, может остаться непонятым по тем или иным причинам, однако, не должен стремиться заведомо неясно излагать свои мысли. Чаще всего за внешней сложностью и неясностью скрывается примитивизм рассуждений. Вряд ли следует считать такой вариант философствования состоятельным. Поскольку философия оперирует понятиями, то их “ментальное содержание... можно изложить. То, чего нельзя высказать, что является невыразимым, не является понятием, и познание, состоящее из невыразимого представления об объекте, будет чем угодно, пусть даже – если вам угодно – высшей формой познания, но никак не тем, что мы ищем за словом “философия” ”[226]. Таким образом, за простотой и ясностью изложения философских идей может скрываться очень сложное и совсем иное, чем кажется на первый взгляд, содержание, а за внешней сложностью лишь особенности личностной терминологии автора, в которой – если мысли там действительно есть - вполне можно разобраться, даже если сам автор этот процесс сознательно затруднил. Чаще всего за такой терминологией стоят лишь новые смысловые нюансы традиционных философских категорий, как это было свойственно многим трудам М. Хайдеггера.

Необходимая ясность и доступность философии (как ее цель) связана с тем, что она не приемлет замкнутости в узком профессиональном кругу, да и возможен ли такой круг в данной области духовного освоения мира? Одна из задач философии – это обсуждение ценностей человеческого существования, которые важны для любого человека и любой человек вправе обсуждать их, а значит в каком-то смысле философствовать. В этом плане, философия неизбежна для любого человека и даже отрицающий ее, тем самым порождает лишь определенную философию.

Реальным проявлением богатства философского языка, который, конечно, не сводим к категориальному аппарату, являются языковые структурные уровни философии.