ГЛАВА I. ОБЗОР ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМ. 1 Von Ursprung und Grenzen der Geistwissenschaften und Naturwissenschaften, by E

для философии методом является анализ обыденного

языка, по-видимому, потеряли этот замечательный опти-

мизм, который в свое время вдохновлял рационалисти-

ческую традицию в философии. Их позицией, как мне

кажется, стало смирение, если не отчаяние. Они не

только оставляют прогресс знания на долю ученых, но

и философию определяют таким образом, что она, по

определению, лишена возможности внести какой-либо

вклад в наше познание мира. Самокалечение, которого,

к удивлению, требует такое, казалось бы, убедительное

определение философии, не вызывает во мне никакой

симпатии. Нет вообще такой вещи, как некая сущность

философии, которую можно было бы выделить и отлить

в некотором определении. Определение слова «филосо-

фия» может иметь только характер конвенции или со-

глашения. Во всяком случае, я не вижу никакой пользы

в произвольном закреплении за словом «философия»

такого смысла, который заранее мог бы отбить у начи-

нающего философа вкус к попыткам внести свой вклад

как философа в прогресс нашего познания окружающе-

го мира.

К тому же мне кажется довольно парадоксальным

то, что философы, гордящиеся своей узкой специализа-

цией в сфере изучения обыденного языка, тем не менее

считают свое знакомство с космологией достаточно

основательным, чтобы судить о различиях философии

и космологии и прийти к заключению о том, что фило-

софия по существу своему не может внести в космо-

логию никакого вклада. Они, безусловно, ошибаются.

Совершенно очевидно, что чисто метафизические —

следовательно, философские — идеи имели вели-

чайшее влияние на развитие космологии. От Фа-

леса до Эйнштейна, от античного атомизма

до декартовских рассуждений о природе материи, от

мыслей Гильберта и Ньютона, Лейбница и Бошковича

по поводу природы сил до рассуждений Фарадея и

Эйнштейна относительно полей сил — во всех этих слу-

чаях направление движения указывали метафизические

идеи.

Таковы вкратце причины, побуждающие меня счи-

тать, что даже внутри самой эпистемологии рассмот-

ренный первый подход, то есть анализ знания по-

средством анализа обыденного языка, слишком узок

и не в силах охватить ее наиболее интересные проб-

лемы.

Однако я далек от того, чтобы соглашаться и со

всеми теми философами, которые придерживаются ино-

го подхода к эпистемологии·—подхода, обращающего-

ся к анализу научного знания. Чтобы как можно проще

разъяснить то, в чем я согласен с ними и в чем расхо-

жусь, я разделю философов, использующих этот вто-

рой подход, на две группы — так сказать, козлищ и

овец.

Первая группа состоит из тех философов, которые

поставили своей целью изучение «языка науки» и в ка-

честве философского метода используют построение

искусственных модельных языков, иначе говоря, по-

строение таких языков, которые, по их мнению, могли

бы служить моделями «языка науки».

Вторая группа не ограничивает себя изучением язы-

ка науки или какого-либо другого языка и не имеет ка-

кого-нибудь предпочтительного философского метода.

Сторонники такого подхода используют в философии

самые разнообразные методы, поскольку перед ними

стоят весьма различные проблемы, которые они хотят

решить. Они приветствуют любой метод, если только

они убеждены, что он может помочь более четко по-

ставить интересующие их проблемы или выработать

какое-либо их решение, сколь бы предварительный ха-

рактер оно ни носило.

Вначале я обращусь к рассмотрению взглядов тех

философов, метод которых заключается в построении

искусственных моделей языка науки. С исторической

точки зрения они так же, как и сторонники анализа

обыденного языка, отталкиваются от «нового метода

идей», заменяя (псевдо-) психологический метод старо-

го «нового метода» лингвистическим анализом. По всей

вероятности, духовное удовлетворение, порождаемое

надеждой на достижение знания, которое было бы «точ-

ным», «ясным» и «формализованным», заставило их

выбрать в качестве объекта лингвистического анализа

не обыденный язык, а «язык науки». К несчастью, од-

нако, «языка науки» как особого объекта, по всей ви-

димости, вообще не существует. Поэтому для них воз-

никла необходимость построить такой язык. Построе-

ние же полноценной работающей модели языка науки —

модели, в которой мы могли бы оперировать с реаль-

ной наукой типа физики, — на практике оказалось не-

сколько затруднительным, и по этой причине эти фи-

лософы были вынуждены заниматься построением слож-

ных работающих моделей в миниатюре — громоздких

систем, состоящих из мелких деталей.

По-моему, эта группа философов из двух зол выби-

рает большее. Концентрируясь на своем методе по-

строения миниатюрных модельных языков, они прохо-

дят мимо наиболее волнующих проблем теории позна-

ния, в частности тех проблем, которые связаны с про-

грессом знания. Изощренность инструментов не имеет

прямого отношения к их эффективности, и практически

ни одна сколько-нибудь интересная научная теория не

может быть выражена в этих громоздких детализиро-

ванных системах. Эти модельные языки не имеют ни-

какого отношения ни к науке, ни к обыденному знанию

здравого смысла.

Действительно, модели «языка науки», конструируе-

мые такими философами, не имеют ничего общего с

языком современной науки. Это можно показать на

примере трех наиболее известных модельных языков*.

В первом из этих языков нет даже средств для выра-

жения тождества. Следовательно, в нем нельзя выра-

зить равенство и, таким образом, он не содержит даже

самой элементарной арифметики. Второй модельный

язык работает только до тех пор, пока мы не добавляем

к нему средства для доказательства обычных теорем

арифметики, к примеру евклидовой теоремы о несуще-

ствовании самого большого простого числа или даже

простейшего принципа, согласно которому для каждого

числа имеется следующее за ним число. В третьем мо-

дельном языке — наиболее разработанном и более все-

го известном — опять-таки не удается выразить матема-

тику. К тому же, что еще более интересно, в нем невы-

разимы никакие измеряемые свойства. По этим и мно-

* Первые два языка представляют собой языки гемпелевской

теории подтверждения и теории моделей, построенной Дж. Кемени,

а третьим языком является карнаповская языковая система. —·

Прим. перев.

гим другим причинам данные три модельных языка

слишком бедны для того, чтобы найти применение в

какой-либо науке. И они, конечно, существенно беднее

обыденных языков, даже наиболее простых.

Указанные ограничения рассматриваемых модельных

языков препятствуют тому, чтобы эти языки просто

могли бы использоваться для построения решения

тех проблем, которые имеются в виду их создателями.

Это утверждение легко доказать, и частично оно было

доказано самими авторами этих языков. Тем не менее

все их авторы, по-видимому, претендуют на две вещи:

(а) на возможность при помощи разрабатываемых ими

методов так или иначе решать проблемы теории науч-

ного познания, то есть на их применимость к науке

(тогда как фактически они применимы с удовлетвори-

тельной точностью только к рассуждениям весьма при-

митивного типа), и (Ь) на «точность» и «ясность» этих

методов. Очевидно, что обе эти претензии не могут

быть удовлетворены.

Таким образом, метод построения искусственных мо-

дельных языков не в силах решить проблемы, связан-

ные с ростом нашего знания. Предоставляемые ям воз-

можности весьма ограничены, даже по сравнению с

методом анализа обыденных языков, так как такие мо-

дельные языки явно беднее обыденных языков. Имен-

но вследствие своей бедности в рамках таких языков

можно построить только самую грубую и в наибольшей

степени вводящую в заблуждение модель роста зна-

ния — модель простого накопления груды высказываний

наблюдения.

Обратимся теперь к взглядам последней из назван--

ных групп эпистемологов. В эту группу входят те фи-

лософы, которые не связывают себя заранее каким-ли-

бо особым философским методом и в своих эпистемоло-

гических исследованиях проводят анализ научных про-

блем, теорий и процедур и, что самое важное, научных

дискуссий. Эта группа в качестве своих предшественни-

ков может перечислить почти всех великих философов

Запада. (Она может вести свою родословную в том

числе даже и от Беркли, несмотря на то, что он в своих

самых глубоких замыслах был противником идеи ра-

ционального научного познания и боялся его прогрес-

са.) Наиболее крупными представителями этого на-

правления в течение двух последних веков были Кант,

Уэвелл, Милль, Пирс, Дюгем, Пуанкаре, Мейерсон,

Рассел и, по крайней мере на некоторых этапах своего

творчества, Уайтхед. Большинство мыслителей, при-

надлежащих к этой группе, могли бы согласиться с

тем, что научное знание является результатом роста

обыденного знания. Однако каждый из них приходил к

выводу, что научное знание изучать значительно легче,

чем обыденное знание, поскольку научное знание есть

как бы ясно выраженное обыденное знание. Основные

проблемы, связанные с природой научного знания, яв-

ляются расширениями проблем, относящихся к обыден-

ному знанию. Так, в области научного знания юмов-

ская проблема «разумной веры» заменяется проблемой

разумных оснований для принятия или отбрасывания

научных теорий. И поскольку мы располагаем множе-

ством подробных свидетельств о дискуссиях по поводу

того, следует ли принять или, наоборот, нужно отбро-

сить некоторую теорию, например теорию Ньютона,

Максвелла или Эйнштейна, постольку мы можем взгля-

нуть на эти дискуссии как бы через микроскоп, что и

позволяет нам детально и объективно изучать некото-

рые из наиболее важных моментов проблемы «разумной

веры».

При таком подходе к проблемам эпистемологии (как

и при двух ранее упомянутых подходах) легко изба-

виться от псевдопсихологического, или «субъективного»,

метода, присущего «новому методу идей», который ис-

пользовался еще Кантом. Данный подход предполагает

анализ научных дискуссий и научных проблемных си-

туаций. Таким образом, в рамках этого подхода появ-

ляется возможность понимания истории развития науч-

ной мысли.

До сих пор я пытался показать, что наиболее важ-

ные проблемы всей традиционной эпистемологии — про-

блемы, связанные с ростом знания, — выходят за рамки

двух стандартных методов лингвистического анализа и

требуют анализа научного знания. Однако менее всего я

хотел бы защищать другую догму. Сегодня, даже анализ

науки — «философия науки» — угрожает стать модой,

специализацией. Философу не следует быть узким спе-

циалистом. Что касается меня, то я интересуюсь наукой

и философией только потому, что хочу нечто узнать о

загадке мира, в котором мы живем, и о загадке челове-

ческого знания об этом мире. И я верю, что только воз-

рождение интереса к этим загадкам может спасти на-

уки и философию от узкой специализации и от обску-

рантистской веры в особую компетентность эксперта, в

его личные знания и авторитет, то есть той самой веры,

которая столь удачно сочетается с нашим «пострацио-

налистическим» и «посткритическим» веком, с гордостью

посвятившим себя разрушению традиции рациональной

философии и даже самого рационального мышления.

Пеня, Бэкингемшир, весна 1958 года

Ч а с т ь I. ВВЕДЕНИЕ В ЛОГИКУ НАУКИ

ГЛАВА I. ОБЗОР ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМ

Ученый, как теоретик, так и экспериментатор, фор-

мулирует высказывания или системы высказываний и

проверяет их шаг за шагом. В области эмпирических

наук, в частности, ученый выдвигает гипотезы или си-

стемы теорий и проверяет их на опыте при помощи на-

блюдения и эксперимента.

Я полагаю, что задачей логики научного исследова-

ния, или, иначе говоря, логики познания, является ло-

гический анализ этой процедуры, то есть анализ метода

эмпирических наук.

Что же это такое — «методы эмпирических наук»?

И что вообще мы называем «эмпирической наукой»?

/. Проблема индукции

Согласно широко распространенному взгляду, про-

тив которого я выступаю в настоящей книге, для эмпи-

рических наук характерно использование так называе-

мых «индуктивных методов». Если придерживаться это-

го взгляда, то логику научного исследования придется

отождествить с индуктивной логикой, то есть с логиче-

ским анализом индуктивных методов.

Вывод обычно называется «индуктивным», если он

направлен от сингулярных высказываний (иногда на-

зываемых также «частными высказываниями») типа от-

четов о результатах наблюдений или экспериментов к

универсальным высказываниям типа гипотез или

теорий.

С логической точки зрения далеко не очевидна

оправданность наших действий по выведению универ-

сальных высказываний из сингулярных, независимо от

числа последних, поскольку любое заключение, выве-

денное таким образом, всегда может оказаться ложным.

Сколько бы примеров появления белых лебедей мы ни

наблюдали, все это не оправдывает заключения: «Все

лебеди белые».

Вопрос об оправданности индуктивных выводов,

или, иначе говоря, о тех условиях, при котор'ых такие

выводы оправданны, известен под названием «проблема

индукции».

Проблему индукции можно также сформулировать

в виде вопроса о верности или истинности универсаль-

ных высказываний, основывающихся на опыте, — гипотез

и теоретических систем в эмпирических науках. Многие

люди убеждены, что истинность таких универсальных

высказываний «известна из опыта». Однако ясно, что

описание любого опыта — наблюдения или результата

эксперимента — может быть выражено только сингу-

лярным высказыванием и ни в коем случае не является

универсальным высказыванием. Соответственно когда о

некотором универсальном высказывании говорят, что

истинность его известна нам из опыта, то при этом

обычно подразумевают, что вопрос об истинности этого

универсального высказывания можно как-то свести к

вопросу об истинности сингулярных высказываний, ко-

торые признаются истинными на основании имеющего-

ся опыта. Иначе говоря, утверждается, что универсаль-

ные высказывания основываются на индуктивных выво-

дах. Поэтому когда мы спрашиваем, истинны ли изве-

стные нам законы природы, то это просто иная форму-

лировка вопроса о логической оправданности индуктив-

ных выводов.

Если мы стремимся найти способы оправдания ин-

дуктивных выводов, то прежде всего нам следует уста-

новить принцип индукции. Такой принцип должен иметь

вид высказывания, с помощью которого мы могли бы

представить индуктивные выводы в логически прием-

лемой форме. В глазах сторонников индуктивной логики

для научного метода нет ничего важнее, чем принцип

индукции. «...Этот принцип, — заявляет Рейхенбах, — -

определяет истинность научных теорий. Устранение его

из науки означало бы не более и не менее как лише-

ние науки ее способности различать истинность и лож-

ность ее теорий. Без него наука, очевидно, более не

мела бы права говорить об отличии своих теорий от

причудливых и произвольных созданий поэгического

ума» [74, с. 186]'.

Вместе с тем принцип индукции не может иметь ха-

рактер чисто логической истины типа тавтологии или

аналитического высказывания. Действительно, если бы

существовало нечто вроде чисто логического принципа

индукции, то не было бы никакой проблемы индукции,

поскольку в этом случае все индуктивные выводы следо-

вало бы рассматривать как чисто логические, тавтоло-

гические преобразования, аналогичные выводам дедук-

тивной логики. Таким образом, принцип индукции дол-

жен быть синтетическим высказыванием, то есть выска-

зыванием, отрицание которого не является самопроти-

воречивым, а напротив, оно логически возможно. В этой

связи и возникает вопрос о том, почему мы вообще

должны принимать этот принцип и каким образом, ис-

ходя из рациональных оснований, можно оправдать это

принятие.

Приверженцы индуктивной логики стремятся за-

явить вместе с Рейхенбахом, что «принцип индукции

безоговорочно принимается всей наукой и что в повсе-

дневной жизни никто всерьез не выражает сомнений в

этом принципе» [74, с. 67]. И все же, даже предпола-

гая, что приведенное утверждение верно — хотя, конеч-

но, и «вся наука» может ошибаться, — я заявляю, что

принцип индукции совершенно излишен и, кроме того,

он неизбежно ведет к логическим противоречиям.

То, что такие противоречия возникают в связи с

принципом индукции, совершенно отчетливо показано

Юмом*2. Юм также обнаружил, что устранение этих

противоречий, если оно вообще возможно, сталкивает-

ся с серьезными трудностями. Действительно, принцип

индукции должен быть универсальным высказыванием.

Поэтому при любых попытках вывести его истинность

из опыта вновь в полном объеме возникнут те же самые

проблемы, для решения которых этот принцип был

введен. Таким образом, для того чтобы оправдать прин-

1 Ср. также предпоследний абзац главы о Юме книги Рассела

«История западной философии» [83, с. 691-—692]. (Во всех ссылках

на источник страницы приводятся по русскому переводу, если он

указан в списке литературы — Прим. ред.]

*2 Наиболее выразительные места из юмовской критики индук-

ции см. в [36, с. 186, 189, 244, 799]. (Звездочка означает новые

примечания в изданиях начиная с 1959 г. и новый текст в примеча-

ниях. — Прим, ред.)

цип индукции, нам необходимо применять индуктивные

выводы, для оправдания этих последних приходится

вводить индуктивный принцип более высокого порядка,

и так далее в том же духе. Следовательно, попытка

обосновать принцип индукции, исходя из опыта, с не-

обходимостью терпит крушение, поскольку она неизбеж-

но приводит к бесконечному регрессу.

Кант попытался предложить свой способ преодоле-

ния этой трудности, утверждая, что принцип индукции

(который он сформулировал в виде «принципа универ-

сальной причинности») является «верным a priori». Од-

нако его изобретательная попытка построить априорное

оправдание синтетических высказываний, как мне ка-

жется, не была успешной.

С моей точки зрения, охарактеризованные трудности,

возникающие в индуктивной логике, непреодолимы.

То же самое можно сказать и относительно трудностей,

встающих в рамках широко распространенной ныне

теории, согласно которой индуктивный вывод, хотя он

и не является «строго достоверным», тем не менее мо-

жет приобретать некоторую степень «надежности» или

«вероятности». В этой теории индуктивные выводы яв-

ляются «вероятными выводами» (см. [44; 49; 77]).

«Мы описали, — заявляет Рейхенбах, — принцип индук-

ции как средство, с помощью которого наука распознает

истину. Точнее, мы должны были бы сказать, что он

служит для определения вероятности, ибо науке не дано

полностью обрести ни истины, ни ложности... научные

высказывания могут только приобретать степени вероят-

ности, недостижимыми верхним и нижним пределами

которых служат истина и ложь» [74, с. 186].

На данном этапе моих рассуждений я позволю себе

пренебречь тем фактом, что сторонники индуктивной

логики пользуются понятием вероятности, которое я

позже отвергну ввиду полного его несоответствия их

собственным целям. Я могу игнорировать сейчас поня-

тие вероятности в силу того, что упомянутые трудности

индуктивной логики никак не связаны с обращением к

вероятности. Действительно, если основанным на индук-

тивном выводе высказываниям следует приписывать не-

которую степень вероятности, то это можно оправдать,

только введя (конечно, с соответствующими изменения-

ми) новый принцип индукции. Тогда этот новый прин-

ВДп придется в свою очередь подвергнуть процедуре

4-913 49

оправдания и т. д. Более того, мы не сдвинемся с места

и в том случае, если будем считать принцип индукции

не «истинным», а всего лишь «вероятным». Короче го-

воря, логика вероятностного вывода, или «вероятностная

логика», подобно любой другой форме индуктивной ло-

гики, приводит либо к дурной бесконечности, либо к

доктрине априоризма (см. также ниже, гл. X).

Логическая теория, которая будет развита далее,

прямо и непосредственно выступает против всех попы-

ток действовать, исходя из идей индуктивной логики.

Она могла бы быть определена как теория дедуктивно-

го метода проверки или как воззрение, согласно кото-

рому гипотезу можно проверить только эмпирически и

только после того, как она была выдвинута.

Прежде чем приступить к разработке и изложению

этой концепции (которую можно было бы в противопо-

ложность «индуктивизму» назвать «дедуктивизмом»)3,

я должен сначала разъяснить различие между психоло-

гией познания, которая имеет дело с эмпирическими

фактами, и логикой познания, которая рассматривает

только логические отношения. Заметим, что вера в ин-

дуктивную логику обязана своим происхождением по

преимуществу смешению психологических и эпистемоло-

гических проблем. Полезно также отметить, между про-

чим, что такое смешение вызывает затруднения не

только в логике познания, но и в самой психологии.

2. Устранение психологизма

Я уже говорил, что деятельность ученого заключает-

ся в выдвижении и проверке теорий.

Начальная стадия этого процесса — акт замысла и

создания теории, — по моему глубокому убеждению, не

нуждается в логическом анализе, да и не подвластна

ему. Вопрос о путях, по которым новая идея — будь то

музыкальная тема, драматический конфликт или науч-

3 Либих [50], по всей вероятности, был первым, кто отверг ин-

дуктивный метод с позиций естественных наук; его полемика была

направлена против Ф. Бэкона. Дюгем [23] также явно защищал

дедуктивистские взгляды. (*Однако в его книге можно найти и ип-

дуктивистские воззрения, например в гл. III I части, где говорится,

что только эксперимент, индукция и обобщение дали возможность

Декарту сформулировать закон преломления света [23, с. 34] (см.

также [46; 11, с. 440].)

ная теория — приходит человеку, может представлять

существенный интерес для эмпирической психологии, но

он совершенно не относится к логическому анализу на-

учного знания. Логический анализ не затрагивает во-

просов о фактах (кантонского quid facti?), а касается

только вопросов об оправдании или обоснованности

{кантовского quid juris?). Вопросы второго типа имеют

следующий вид: можно ли оправдать некоторое выска-

зывание? Если можно, то каким образом? Проверяемо

ли это высказывание? Зависит ли оно логически от не-

которых других высказываний? Или, может быть, про-

тиворечит им? Для того чтобы подвергнуть некоторое

высказывание логическому анализу, оно должно быть

представлено нам. Кто-то должен сначала сформулиро-

вать такое высказывание и затем подвергнуть его логи-

ческому исследованию.

В соответствии со сказанным я буду четко разли-

чать процесс создания новой идеи, с одной стороны, и

методы и результаты ее логического исследования —

с другой. Что же касается задачи логики познания —

в отличие от психологии познания, — то я буду исхо-

дить из предпосылки, что она состоит исключительно

в исследовании методов, используемых при тех система-

тических проверках, которым следует подвергнуть лю-

бую новую идею, если она, конечно, заслуживает серь-

езного отношения к себе.

Возможно, мне возразят, что достичь поставленной

цели было бы значительно легче, если в качестве зада-

чи эпистемологии рассматривать построение так назы-

ваемой «рациональной реконструкции» тех шагов, ко-

торые привели ученого к открытию — к обнаружению

некоторой новой истины. Однако в этом случае возни-

кает вопрос: что, строго говоря, мы желаем реконструи-

ровать? Если предметом нашей реконструкции будут

процессы, причастные к появлению и проявлению вдох-

новения, то я отказываюсь считать это задачей логики

познания. Такие процессы являются предметом эмпи-

рической психологии, а не логики. Другое дело, если

мы хотим рационально реконструировать последующие

проверки, с помощью которых можно установить, что

плод вдохновения представляет собой открытие или

знание. Поскольку ученый критически оценивает, изме-

няет или отвергает плоды своего собственного вдохно-

вения, мы при желании можем, конечно, рассматривать

4% 51

подобный методологический анализ как некоторого

рода «рациональную реконструкцию» соответствующих

процессов мышления. Однако такая реконструкция не

описывает действительного хода рассматриваемых про-

цессов: она может дать только логический скелет про-

цедуры проверки. И это, по-видимому, все, что имеют

в виду под этой процедурой те исследователи, которые

говорят о «рациональной реконструкции» путей приоб-

ретения знания.

Мои рассуждения, представленные в этой книге, со-

вершенно независимы от решения данной проблемы.

Поскольку все же об этом зашла речь, то мой взгляд

на этот вопрос вкратце сводится к следующему: не су-

ществует ни логического метода получения новых идей,

ни логической реконструкции этого процесса. Я доста-

точно точно выражу свою точку зрения, сказав, что

каждое открытие содержит «иррациональный элемент»

или «творческую интуицию» в бергсоновском смысле.

Аналогичным образом Эйнштейн говорит о «поиске та-

ких в высшей степени универсальных законов... из ко-

торых с помощью чистой дедукции можно получить

картину мира. Не существует логического пути, — про-

должает он, — ведущего к таким... законам. Они могут

быть получены только при помощи интуиции, основан-

ной на феномене, схожем с интеллектуальной любовью

(«Einfuhlung») к объектам опыта»4.

3. Дедуктивная проверка теорий

Согласно развиваемой в настоящей книге концепции,

метод критической проверки теорий и отбора их по ре-

зультатам такой проверки всегда идет по следующему

пути. Из некоторой новой идеи, сформулированной в

предварительном порядке и еще не оправданной ни в

каком отношении — некоторого предвосхищения, гипо-

тезы или теоретической системы, — с помощью логиче-

4 А. Э й н ш т е й н. Речь по случаю шестидесятилетия Планка

(1918 г.). Цитируемый отрывок начинается словами: «Высшей за-

дачей физика является поиск таких в высшей степени универсаль-

ных законов...» и т. д. [24, с. 125]. Подобные идеи ранее высказывал

также Либих [50], см. также [51, с. 443]. *Немецкое слово «Einfuhlung

» с трудом поддается переводу. Хэррис перевел его как «со-

чувственное понимание опыта» («sympathetic understanding of

experience»).

ской дедукции выводятся следствия. Затем полученные

следствия сравниваются друг с другом и с другими со-

ответствующими высказываниями с целью обнаружения

имеющихся между ними логических отношений (типа

эквивалентности, выводимости, совместимости или несо-

вместимости).

Можно, как представляется, выделить ч'етыре раз-

личных пути, по которым происходит проверка теории.

Во-первых, это логическое сравнение полученных след-

ствий друг с другом, при помощи которого проверяется

внутренняя непротиворечивость системы. Во-вторых, это

исследование логической формы теории с целью опреде-

лить, имеет ли она характер эмпирической, или науч-

ной, теории или, к примеру, является тавтологичной.

В-третьих, это сравнение данной теории с другими тео-

риями, в основном с целью определить, внесет ли новая

теория вклад в научный прогресс в том случае, если

она выживет после ее различных проверок. И, наконец,,

в-четвертых, это проверка теории при помощи эмпири-

ческого применения выводимых из нее следствий.

Цель проверок последнего типа заключается в том,.

чтобы выяснить, насколько новые следствия рассматри-

ваемой теории, то есть все, что является новым в ее со-

держании, удовлетворяют требованиям практики, неза-

висимо от того, исходят ли эти требования из чисто на-

учных экспериментов или практических, технических

применений. Процедура проверки при этом является де-

дуктивной. Из данной теории с помощью других, ранее

принятых высказываний выводятся некоторые сингу-

лярные высказывания, которые можно назвать «пред-

сказаниями», особенно предсказания, которые легко

проверяемы или непосредственно применимы. Из них.

выбираются высказывания, невыводимые из до сих пор

принятой теории, и особенно противоречащие ей. За-

тем мы пытаемся вынести некоторое решение относи-

тельно этих (и других) выводимых высказываний пу-

тем сравнения их с результатами практических приме-

нений и экспериментов. Если такое решение положитель-

но, то есть если сингулярные следствия оказываются

приемлемыми, или верифицированными, то теория мо-

жет считаться в настоящее время выдержавшей про-

верку и у нас нет оснований отказываться от нее.

Но если вынесенное решение отрицательное или, иначе

говоря, если следствия оказались фальсифицированны-

ми, то фальсификация их фальсифицирует и саму тео-

рию, из которой они были логически выведены.

Следует подчеркнуть, что положительное решение

может поддерживать теорию лишь временно, поскольку

последующие возможные отрицательные решения всег-

да могут опровергнуть ее. В той мере, в какой теория

выдержала детальные и строгие проверки и она не пре-

одолена другой теорией в ходе научного прогресса,

можно сказать, что наша теория «доказала свою устой-

чивость» или, другими словами, что она «подкреплена»

(corroborated)*5 прошлым опытом.

Отметим, что в кратко очерченной нами процедуре

проверки теорий нет и следа индуктивной логики. В на-

шем рассуждении нигде не предполагается возможность

перехода от истинности сингулярных высказываний к

истинности теорий, равно как нигде не допускается, что

на основании «верифицированных» следствий может

быть установлена «истинность» теории или хотя бы ее

«вероятность».

В этой книге я предприму более детальный анализ

методов дедуктивной проверки. И я попытаюсь пока-

зать, что в рамках такого анализа можно рассматривать

все проблемы, которые обычно называются «эпистемо-

логическими». Те же проблемы, которые порождаются

специальными нуждами индуктивной логики, могут

быть устранены без замены их новыми проблемами.

4. Проблема демаркации

Из многочисленных возражений, которые, по всей

вероятности, могут быть выдвинуты против развивае-

мой мною концепции, наиболее серьезное, пожалуй, та-

ково. Отбрасывая метод индукции, я, можно сказать,

лишаю эмпирическую науку тех ее черт, которые как

раз и представляются наиболее характерными для нее.

А это означает, что я устраняю барьеры, отделяющие

науку от метафизических спекуляций. Мой ответ на это

возражение состоит в следующем: главной причиной,

побудившей меня к отказу от индуктивной логики, как

раз и является то, что она не устанавливает подходя-

щего отличительного признака эмпирического, немета-

физического характера теоретических систем, или, ина-

че говоря, подходящего «критерия демаркации».

*ъ По поводу этого термина см. прим. *1 к гл. X.

Проблему нахождения критерия, который дал бы

нам в руки средства для выявления различия между

эмпирическими науками, с одной стороны, и математи-

кой, логикой и «метафизическими» системами — с'дру-

гой, я называю проблемой демаркации6.

Эта проблема была известна уже Юму. который

предпринял попытку решить ее7. Со времени Канта она

стала центральной проблемой теории познания. Если,

следуя Канту, мы назовем проблему индукции «пробле-

мой Юма», то проблему демаркации мы вполне можем

назвать «проблемой Канта».

Из этих двух проблем, в которых кроется источник

почти всех других проблем теории познания, более

фундаментальной, на мой взгляд, является проблема де-

маркации. Действительно, основной причиной, вынуж-

дающей склонных к эмпиризму эпистемологов слепо по-

лагаться на «метод индукции», является их убеждение

в том, что только этот метод может дать нам подхо-

дящий критерий демаркации. Это утверждение в осо-

бенности относится к тем эмпирикам, которые шествуют

под флагом «позитивизма».

Позитивисты прежних времен склонялись к призна-

нию научными или законными только тех понятий

(представлений или идей), которые, как они выража-

лись, «выводимы из опыта», то есть эти понятия, как

они считали, логически сводимы к элементам чувствен-

ного опыта — ощущениям (или чувственным данным),

впечатлениям, восприятиям, элементам визуальной или

слуховой памяти и так далее. Современным позитиви-

стам удалось выработать более ясный взгляд на науку.

Для них наука — не система понятий, а система выска-

зываний*8. В соответствии с этим они склонны призна-

6 Ср. со сказанным (и вообще с содержанием разд. 1—6 и

13—24) мою статью [57, с. 426]. *Эта статья в переводе на англий-

ский язык опубликована как прил.*1 к книге [70].

7 См. последнее предложение его книги «Исследование о челове-

ческом познании», *Со следующим абзацем (и моим упоминанием

эпистемологов) ср., к примеру, цитату из Рейхенбаха, приведенную

в тексте перед прим. 1 к этой главе.

*8 Как я теперь понимаю, при написании этого абзаца я пере-

оценил «современных позитивистов». Мне следовало бы помнить, что

в интересующем нас аспекте многообещающее начало витгенштей-

новского «Трактата»: «Мир есть совокупность фактов, а не вещей»

[95, с. 31]—было совершенно перечеркнуто в конце его, где осуж-

дается человек, который «не дал никакого значения некоторым зна-

кам в своих предложениях» [там же, с. 97]. См. также [61, гл. II].

вать научными или законными только высказывания,

сводимые к элементарным (или «атомарным») вы-

сказываниям об опыте — «суждениям восприятия»,

«атомарным высказываниям», «протокольным предло-

жениям» или еще чему-либо подобному*9. Очевидно,

что подразумеваемый при этом критерий демаркации

тождествен требованию построения индуктивной ло-

гики.

Поскольку я отвергаю индуктивную логику, я дол-

жен также отвергнуть все подобные попытки решения

проблемы демаркации. В связи с этим проблема демар-

кации приобретает еще большее значение для нашего

исследования. Нахождение приемлемого критерия де-

маркации должно быть пробным камнем для любой

эпистемологии, не прибегающей к помощи индуктивной

логики.

Позитивисты обычно интерпретируют проблему де-

маркации натуралистически, как если бы она была про-

блемой, принадлежащей к компетенции естественных

наук. Вместо того чтобы считать своей задачей выдви-

жение приемлемой конвенции, они полагают, что нужно

открыть различие между наукой, с одной стороны, и

метафизикой — с другой, существующее, так сказать, в

самой природе вещей. Они постоянно пытаются дока-

зать, что метафизика по самой своей природе есть не

что иное, как бессмысленная болтовня — «софистика и

заблуждение», по выражению Юма, — которую правиль-

нее всего было бы «бросить в огонь» [35, с. 169] *10.

Если бы мы не вкладывали в слова «бессмыслен-

ный» и «не имеющий значения» иного смысла, чем, со-

гласно их определению, «не принадлежащий эмпириче-

ской науке», то характеристика метафизики