С Леонидом ПАРФЕНОВЫМ, журналистом

 

– Еще до «Брата», после знакомства на премьере «Кавказского пленника» и недолгой работы Бодрова-младшего в программе «Намедни», я понял, что в качестве телеведущего Сергей был бы очень силен. Он нес в себе образ современности и при этом – заряд огромного душевного здоровья. Я даже тогдашнему гендиректору НТВ Малашенко это объяснял: давайте что-то парню предложим – ведь в ком еще найдешь современность без порочности!

Но в телеведущие Сергей не рвался. «Взгляд» он вел, на мой взгляд, неудачно. У него было не очень подвижное лицо, и получалось слишком обыкновенно, слишком статично, никакой краски. Главное, Бодрова там не было. Он вообще тяготел к «актерству» кинематографическому, которое от сценария идет, а не к телевизионному, которое от правил игры.

– На киноэкране Бодрова было больше, чем на телевизионном?

– Всегда оставалось острое ощущение, что в нем есть огромный потенциал героя нашего времени и что он не реализован. Конечно, в Голливуде за такого бы уцепились и продюсировали бы как героя. А тут он оставался ищущим русским мальчиком. Сам по себе. А это не очень здорово для такого индустриального дела, как кино или тем более телевизор.

– Но он не дожил до того времени, когда кино у нас стало хотя бы похоже на индустрию. Он снимался в тот период, когда всю индустрию представлял Сельянов в единственном числе и собственной персоной. Кроме того, по голливудской технологии должен был бы появиться «Брат-3». Не думаю, чтобы он нас порадовал.

– Я и не имею в виду «разработку образа» Данилы Багрова. Я именно говорю о том, что не было следующей роли. Так ведь и не было – возможности, материала. И это трагическое упущение. Современного героя Сергею нужно было играть в уже каких-то других обстоятельствах. А из-за «Брата-2» получилось, что он остался предтечей новой государственной идеологии. Все эти «Вы мне еще, суки, за Севастополь ответите» и «Я узнал, что у меня / есть огромная семья» публика принимала за чистую монету. А потом этой «чистой монетой» оно перекочевало в официальную пропаганду. Я думаю, что ни Балабанову, ни Сергею это и в голову прийти не могло.

– Балабанов – художник; в фильме и то, и се, и пятое-десятое присутствует. И в жанр он играет, и прикалывается, и пародирует, и мальчишество свое тешит, и мизантропию подмешивает. Только Балабанов недовольных ответами не удостаивал. А Бодров честно искал аргументы. Чаще всего они были не слишком убедительны.

– Это беда всех актеров, которых отождествляют с экранными персонажами. Данила Багров возник из стихии российской жизни, он был первым в нашем новом кино непридуманным героем. А сыграл-то его человек, воспитанный на совсем иных ценностях. Но токи времени проходили и через персонажа, и через исполнителя. Да, совпало. Получился герой. Но в Сергее Бодрове был потенциал универсальный – он мог и совсем другие ипостаси этого современного героя воплотить.

– Правильно ли я вас поняла, что человек, который мог воплотить героя, – был. А героя, которого он воплотить мог бы, – не было?

– Не предложили материала, роли. Может быть, сценаристы с режиссерами не предложили. Но может быть, и само время такой драматургии тогда еще не предоставило. Я ведь не говорю, что он мог сыграть все что угодно. Я говорю, что время через него проходило. Земфира же покоряет стадионы не потому, что она такая гениальная. Она очень хорошая певица, но не только в этом дело. Люди за что признательны артисту? Корчится улица безъязыкая, а он что-то за нее сформулировал. Актерская игра, когда речь идет о герое времени, это как поэзия – дело молодое. Не мастеровитость здесь значение имеет, но органика, чувственность, какое-то лирическое состояние. Человек появляется в кадре, и глаз отвести нельзя. Говорит, и хочется, чтобы он вечно говорил. Смотрит в кадр – и зал как завороженный.

– Леня, вот при всей неуместности сослагательного наклонения в этом случае… Как вы думаете, а нынешнее время, в котором мы живем, – проходило бы через него токами? И сказали бы вы сейчас, что в нем потенциал героя нашего времени?

– Я не знаю. Ему, конечно, нужно было бы меняться. Он парень был талантливый, кожей чувствовавший, что происходит. Наверно, он сумел бы меняться. Правда, «Сестры» в этом не очень убеждали. Я остался в недоумении – там, по-моему, получился какой-то странный постскриптум «Брата».

Мы живем во времени, когда срок годности кумиров быстротечен. Слишком индивидуалистское время. Нового Гагарина – одного на весь народ – не может быть. Потому что нет единой публики. Нет никакого единого народа, который бы отдался беззаветному единому чувству. Этого, наверное, уже не будет даже по отношению к следующему после Путина главе государства при всех наших царских традициях власти и безграничности «админресурса» в СМИ.

– Если бы вы сейчас мысленно прокручивали свое кино про Сережу – из ваших встреч с ним, из ваших впечатлений от него на теле– и киноэкране, – из какого момента вы сделали бы стоп-кадр?

– Это был бы не стоп-кадр, а план минуты в полторы. Сергей стоит на восьмом НТВшном этаже в «Останкино», в свитере какого-то персикового цвета, на руке часы, стальной браслет которых ему очень велик, и часы из-за этого все время спадают. Курит. Рука с сигаретой опущена – часы почти на пальцах. Рука с сигаретой ко рту, затяжка – часы летят куда-то к локтю, под рукав. Солнце бьет в окна на лестничной площадке. Я говорю: «Что это ты такой картинный стоишь?» А он даже вопроса не понимает, курит, улыбается. Звяк-звяк – часы туда-сюда летают. Улыбка. Солнце. Какой-нибудь фильм этим планом мог начинаться. Или заканчиваться.