МОРЕ БАРЕНЦА НЕ БЫВАЕТ СПОКОЙНЫМ.

Поскольку, на крайнем севере дорожной сети по суше нет, и основным средством передвижения вдоль побережья были только морские, то и наши поездки в командировки зависели от возможного рейса какого-нибудь военного или гражданского судна в нужном нам направлении. На сей раз, нам крепко повезло. Нашей группе: я, Воронов, и Томаровский, во главе с полковником Бандурко нужно было добираться до Иоканьги. В штабе флота нам сообщили, что в этом направлении должен идти эскадренный миноносец под флагом командующего Северным флотом адмирала Чабаненко АТ.

Получив «добро» мы поспешили на эсминец. Стоял полярный день. Покинув Кольский залив, корабль вышел в открытое Баренцево море. Крупная шипучая волна, то немного поднимала форштевень корабля, то сваливала его, словно по полозьям вниз так, что он уходил в нее – разрезая как масло ножом влево и вправо от себя. Белая пена брызг летела на палубу, словно рассыпая бриллианты, ярко блестящие под лучами полярного солнца, временами появляющегося, в прогалинах облаков. Вскоре берега ушли далеко за горизонт. Вокруг раскинулась безбрежно пенящаяся, шумящая, волнующаяся картина сине-белого Северного океана. Океан, как живое существо, могуче ударял то в нос, то в борт корабля, вызывая и чувство страха, и чувство восхищения, своей мощью и непрерывным нескончаемым движением. Одновременно росло чувство гордости за людей, которые создали, по своим размерам не такой уж большой, но изящный, крепкий, легкий, но, в тоже время, сильный агрегат – корабль. Этот корабль – скорлупка в таком могучем водном пространстве, спокойно выходит победителем над суровой стихией и уверенно движется в нужном направлении. Любуясь величием океана, большой скоростью движения, прекрасными ходовыми качествами корабля, мы вскоре прибыли в пункт назначения.

В результате многочисленных командировок в различные точки побережья и острова, у меня сложилось довольно определенное впечатление о Баренцевом море. По-моему, это море никогда не бывает спокойным. Даже в безветрие, по нему перекатываются свинцовые волны.

 

Тяжелые и медлительные на просторе, они, приближаясь к берегу, как бы ускоряют свой бег, становятся выше, круче и в ярости набрасываются на черные скалы. Холмами вздымается ослепительно-белая пена, словно брызги мгновенно замерзают на лету и превращаются в тот снег, что даже в разгар лета заполняет лощины обомшелых коричневых сопок.

Бушует море в полярный день, продолжающийся несколько месяцев, когда солнце ни на минуту не прячется за горизонт, и еще неистовее в более долгую беспросветную полярную ночь. В любое время года здесь туманы и ветры. Чуть прояснится небо, не успеешь его рассмотреть, и вдруг налетит снежный буран. Все скроется в белой мути, настолько густой, что матросы на палубе натыкаются друг на друга. И также внезапно снова проглянет солнце, как будто и не было слепящей метели. Это неожиданные снежные бураны поморы метко прозвали «Зарядами» - накопит небо ледяной дроби, пальнет ею по табуну гривастых волн и опять притаится, как охотник, перезаряжая свой дробовик. Даже многоопытные синоптики, не могут предсказать, какую проделку выкинет Баренцево море через пару часов. Штиль сменяется ураганом, ясное небо – дождем, снегом и туманом. Шеф-повар этой кухни – Гольфстрим, теплое течение из Атлантики. Его могучий теплый поток находится в вечной борьбе с вечной стужей Ледовитого океана. Именно Гольфстрим с его теплым течением растапливает полярные льды и делает Баренцево море с заливами судоходным круглый год. Вот по такому монстру, совершенно спокойно, без напряжения и легко доставил нас в Иоканьгу миноносец командующего Северным военно- морским флотом.

Здесь, у устья речушки Иоканьги, недалеко от поселка Гремиха, одно из наших строительных управлений, строило крупнейшее гидротехническое сооружение – базу подводных стоянок атомного подводного флота СССР.

В огромных размерах велись скрытые подводные и внутри скальные взрывные работы. Не менее объемные и трудоемкие работы велись и на поверхности. Создавались кварталы жилого городка, в комплексе с возведением всех наружных и скрытых коммуникаций. К сдаче в эксплуатации готовились котельная, электроподстанция, насосная станция со всеми сетями подачи воды, пара, электроэнергии к объектам потребления.

Впервые в этой точке Крайнего севера, на вечной мерзлоте, подверженной всем капризам сурового климата Ледовитого океана, строились четырех этажные кирпичные дома красавцы, со всеми бытовыми удобствами. Каких усилий ума ученых, изобретательности инженеров и техников, офицеров и солдат - строителей, стоило создание морозостойких, антикоррозионных, сыпучих и вяжущих материалов для обеспечения многолетней высококачественной эксплуатации построенных объектов?

Какого огромного количества человеческого труда, круглосуточной непрерывной работы людей в условиях темноты, 40 градусных морозов, пурги и шквальных леденящих ветров, вложено в создание этой базы. Я уже не говорю о миллиардных материальных и финансовых расходах народных средств. Создание этой базы было гордостью не только ее созидателей – военных строителей! Ею гордились все Вооруженные силы и весь Советский народ. Создана неуязвимая база для подводного атомного щита страны!

Но советский, созидательный период был уничтожен изменниками и предателями народа. Наступил разрушительный, горбачевско-ельцинско-кравчуковский «перестроечный» период. В начале 90-х годов 20 столетия Советский Союз ими был развален, разграблен. Вместе с ним разрушена и наша гордость - эта база подводного атомного щита страны. Нувориши, или «новые русские», по призыву своего кумира – штурмовика ЦРУ США - Ельцина: «Разрушайте всё до основания. Глотайте, сколько проглотит ваша глотка» - проглотили и её, эту уникальную базу.

Как же больно и обидно было мне, надеюсь и оставшимся живыми строителям, смотреть на этот погром. Разрушенные дома, выбитые окна и двери, зияющие дыры крыш бывших красавцев-домов, разрушенные коммуникации и развороченные дороги в Иоканьге, показанные в кадрах по телевизору, в связи с катастрофой атомной подводной лодки «Курск».

Жутко! Это не просто бесхозяйственность. Это варварское преступление нуворишей перед народом, перед страной.

А в тот приезд, в пятидесятые годы, мы работали в политотделе СУ и батальонах около недели. Погода нас хотя и не баловала, но все же были солнечные дни. В один из таких дней, следуя по берегу моря, на окраине поселка Гремиха, на небольшом возвышении мы увидели довольно странную картину. Выстроившись, как по команде «смирно», в одну шеренгу, стояло более десятка коров. Они не шевелились и, высоко задрав вверх головы, спокойно помахивали хвостами. Нас заинтересовала их поза. Подойдя к ним, мы увидели, что между двумя перекладинами натянута проволока в несколько рядов. На проволоке развешана крупная рыба: треска до метра длинной, а каждая из стоящих коров с хвоста заглотала рыбу, высоко подвешенную на проволоке. Видимо ни откусить, ни дальше проглотить рыбину не могли и обратно отрыгнуть тоже. Вот и стоят, как мумии, не шевелятся с высоко задранными головами. Мы удивились, что эти травоядные чистюли на севере могут и рыбу есть.

Обратно из Иоканьги в Североморск мы возвращались на пассажирском пароходе «Карелия», совершающем пассажирские перевозки на тысяче километровой морской трассе Архангельск-Мурманск и обратно. Этот рейс произвел на нас удручающее впечатление, совершенно противоположное тому, которое мы вынесли, следуя на эсминце.

Во-первых, похожий на баржу, деревянный пароход со слабыми двигателями, он шел со скоростью в десятки раз медленнее. Заходил в каждую точку побережья, долго в них стоял. При сильном встречном ветре казалось, он вообще барахтался на месте.

Во-вторых, от ударов волн, его так кидало из стороны в сторону, сверху вниз, что создавалось впечатление, произойдет одно из двух: либо он перевернется килем вверх или, упав вниз с крутой волны, он больше из нее не выберется.

В-третьих, от каждого удара волн оба борта, корма и днище издавали такой жалостный стон, так скрипели и стонали, трещали и свистели, что, казалось, корабль рассыпается.

Невероятно, но он полз по океану, споря со стихией Баренцева моря, и хоть через неделю, но доставил нас в Североморск. В этом рейсе на «Карелии», особенно неуютно мы себя чувствовали, когда сильный и жестокий ветер превратился в ураган. Ледовитый океан как будто возмущался, что его величию делает вызов какая то «Карелия». Огромные холмы с белыми гребнями, воя, толкали друг друга, вставали, падали, снова вставали, как толпа бешеных зверей, которых вдруг выпустили на волю, дерутся в остервенении. И только брызги поднимаются, как дым, и стон носиться в воздухе. Корабль взберется на голову волн, море вдруг скроется из глаз совсем под корабль, и перед нами стоит стоймя палуба. Дрогнет на гребне, потом упадет на бок и начинает скользить с горы, и перед нами стена воды. А когда спустится на дно между двух бугров, выпрямляется, но только для того, чтоб повалится на другой бок и лезть вновь на холм. Когда он опускается вниз, по сторонам его вздымаются водяные стены. В кубрике лампы, картины, висячий барометр и несколько слабо привинченных стульев полетели в противоположный угол. Капитана Томаровского, который пытался пройти по кубрику, потащило наклонно по полу и так приложило к стене, что он заработал шишку на голове. Какие бы не были предприняты предосторожности против падения разных вещей, но почти при всяком толчке что-нибудь да вывалится на пол: или книги, или ящики, или щетки, и все ездит по полу наперегонки.

Скучное дело – качка. Нельзя ничего делать, даже читать. Не легче и кушать: чуть зазеваешься и, из наклонившейся тарелки, уже течет ручей супа по столу. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то ногой, то рукой. Не успел я расслабиться, сидя на кушетке, как ударило волной в корму, и я почувствовал, что кушетка отделилась от стены, а я отделяюсь от кушетки и через какое-то мгновение приземляюсь на пол у противоположной стены. Все недовольны качкой, виды у людей бледные, лица страдальческие, многие «травят». Сначала качка наводит страх с непривычки. Когда судно катится с вершины волны к ее подножию и переходит на другую волну, оно делает такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги. Но когда убедишься, что этого не произойдет, тогда становится скучно. Время идет медленно и уже измеряется не часами, а тяжелыми размахами судна и глухими ударами волн в бока и корму. Во рту сухо, язык горит, нет ни аппетита, ни сна. От утомления находишься в какой-то полудремоте. В голове иногда все перепутается до того, что шум и треск, и эти водяные бугры, с пеной и брызгами кажутся сном. И каким бы красивым ни было море, на матушке земле лучше, надежнее!