Акт приемки-передачи принятых на учет обязательств при реорганизации участников бюджетного процесса 21 страница

Когда состав проезжал по мосту, он выдернул чеку из мины и столкнул сундучок между вагонами. Через три-четыре секунды раздался взрыв. Фермы рвануло. От взрыва и под тяжестью вагонов пролет рухнул. Восемь задних вагонов состава полетели вниз.

Взрыв наблюдали разведчики Красноголовца из засады, устроенной за километр от моста.

Три недели гитлеровцы восстанавливали мост. На дороге образовалась большая пробка, так как пользоваться приходилось только одной колеей.

Что же касается кондуктора с "совестью", то он так и не получил обещанных трех тысяч марок. То ли был ранен сам, то ли его гитлеровцы заподозрили, но в Здолбунове он больше не появлялся. Но если бы и появился, то не нашел бы той, с кем договаривался. Девушку мы предусмотрительно забрали к себе в лагерь.

Весть о взрыве пришла к нам сразу с нескольких сторон - настолько широко и гулко раздался его грохот.

Вскоре сообщение подтвердил новый связной здолбуновской группы Иванов.

Все мы быстро привыкли к этому молодому застенчивому человеку. В своем истертом пиджачке, обтрепанных брюках он тихонько усаживался у костра, слушая рассказы и шутки партизан и почти никогда не вступая в беседу. По профессии Авраам Владимирович Иванов был учителем. Ныне он служил чернорабочим на станции Здолбунов.

С помощью Красноголовца он сумел достать себе так называемую "провизионку", которая давала ему право беспрепятственно разъезжать по железной дороге. С этой "провизионкой" новый курьер связи и передвигался регулярно из Здолбунова до станции Клевань. Оттуда он пешком добирался на "зеленый маяк", а если позволяло время, то и до лагеря.

Он привозил нам медикаменты, а увозил мины, гранаты, взрывчатку, в которых так нуждались здолбуновские товарищи.

Но самым ценным, с чем приезжал к нам Иванов, были, конечно, сведения со здолбуновского узла.

Все больше и больше работы становилось у наших радистов. Сводки из Здолбунова приходили теперь каждые три дня. Почти ежедневно являлись курьеры из Ровно с ценными донесениями от Кузнецова и Шевчука, от Николая Струтинского, от других разведчиков. И наконец, не проходило дня, чтобы не давал о себе знать Терентий Федорович Новак. Члены ровенской подпольной организации вели интенсивную разведку. На стратегическом шоссе Ровно Киев в две смены дежурили ветеринарный врач Матвей Павлович Куцын и сторож русского кладбища Николай Иванович Самойлов. Все это требовалось передавать в Москву.

Раньше на связи с Москвой работал один радист, и то лишь раз в день. Теперь же приходилось заниматься одновременно двум и трем радистам.

Но работать на территории лагеря мог только один. Другие, чтобы не мешать ему, должны были ходить на расстояние не меньше пяти километров. Приходилось отправлять радистов, под охраной бойцов, далеко от лагеря.

Наши радисты составляли небольшой, но спаянный коллектив. У них были свои небольшие, но прочные традиции. Считалось законом держать аппаратуру в таком состоянии, чтобы в любую минуту ее можно было взять на спину и уходить. Радисты свято хранили шифры и другие секреты. В их обычаи входила также систематическая тренировка на ключе в приеме на слух.

Однажды, в самый напряженный момент работы радистов, когда передавались сведения здолбуновской группы, Николай Иванович прислал тревожное сообщение: гестаповцы направили в район наших лесов три автомашины с пеленгационными установками, а в Березное, Сарны и Ракитное послали карательные экспедиции.

Путем пеленгации можно точно установить местоположение радиостанции и, следовательно, отряда. Засечь расположение отряда, затем окружить его и ликвидировать - такова была цель этого очередного мероприятия оккупантов.

Сведения Николая Ивановича подтвердились. На следующий день разведчики сообщили, что в село Михалин прибыла какая-то машина с большой охраной. С рассветом эта машина выезжала за село.

- Що воны там роблять - невидомо, - говорили разведчикам крестьяне, за два километра никого не пидпускають.

Передавали также, что гитлеровцы группами ходят по лесным дорогам с наушниками и какими-то ящичками за спиной.

Продолжать сейчас работу радиостанции - значит выдать местонахождение лагеря. Но и прекращать связь с Москвой нельзя.

Выход нашли сами радисты.

- Товарищ командир, - обратилась ко мне Лида Шерстнева, - мы с ребятами подумали и решили вот что. Мы разойдемся от лагеря на пятнадцать - двадцать километров. Поработаем, свернем рацию и вернемся обратно. Пусть фашисты засекают те места и туда направляют карателей.

Несколько суток подряд радисты с небольшой охраной по очереди уходили в разных направлениях и продолжали работу с Москвой.

Фашистские пеленгаторы "засекали" нас в самых различных местах. Каратели "окружали" эти места, обстреливали их, и всякий раз... уходили несолоно хлебавши.

Так они бегали, высунув язык, с места на место до тех пор, пока подобная "игра" нам самим не надоела.

Я послал группу партизан с заданием захватить фашистские пеленгаторы. Засада была, правда, не совсем удачной. Пеленгационной машины захватить не удалось. Была лишь рассеяна группа охраны недалеко от села Михалин. Но гитлеровцы были напуганы и на время прекратили облавы.

...В этот день здолбуновский курьер связи Иванов, как всегда, пришел с новостями и с очередной посылкой от Гнидюка и Красноголовца. Посылка содержала медикаменты и умещалась в старой черной кошелке, с которой Иванов никогда не расставался.

- Ну как ездилось? - по обыкновению спросил я.

- Нормально, - как всегда, ответил Иванов, но вдруг неожиданно заулыбался. Я впервые подумал, что ведь парню, наверно, немногим больше двадцати.

- Ну уж, выкладывайте, что с вами было по дороге.

- Да ничего особенного, товарищ командир.

- Ну, а все-таки?

- Все-таки? - Иванов снова улыбнулся. - Маленькое приключение.

Никогда и никому он не говорил о себе, не говорил, очевидно, из скромности, считая, что он личность маленькая, не заслуживающая внимания. Я знаю, даже здесь, в отряде, Иванов стеснялся, хотя после дороги голод, надо думать, давал себя чувствовать. Стоило немалого труда заставить его поужинать с партизанами и положить ему в кошелку кусок колбасы на дорогу.

На этот раз, очевидно, потому, что я настоял, Иванов все-таки рассказал, что с ним приключилось. Вероятно, это было не первым его приключением.

Когда прошлый раз - не далее как третьего дня - он направился с "маяка" в Здолбунов, его остановил по дороге немецкий часовой. Это было у переезда возле станции Клевань. Иванов почуял недоброе. В кошелке у него лежало несколько противотанковых гранат и кусок партизанской колбасы.

Часовой потребовал документы. Они оказались в порядке. Иванов уже собирался уходить, когда фашист неожиданно заглянул в кошелку.

Гранаты, чтобы они не бросались в глаза, были обернуты тряпочками. Часовой нащупал обернутую ручку гранаты, увидел колбасу и спросил:

- Вудка? Вудка?

- Нет, - отвечал Иванов с улыбкой. - Водка будет на обратном пути. Я иду за ней. - И, достав из кошелки кружок колбасы, подал его часовому.

- Принеси вудка! - крикнул солдат вслед уходящему Иванову.

- Обязательно! - отвечал Иванов, удаляясь...

Он рассказывал об этом спокойно, как о забавном происшествии, словно не придавал значения той опасности, которой оно было чревато.

Известия, принесенные на этот раз Ивановым, оказались исключительно важными. Мимо Здолбунова проследовали немецкие эшелоны из-под Ленинграда. Шли они в сторону Винницы. Здолбуновские товарищи сообщали численность войск, номера частей.

В этом донесении указывалось, что через Здолбунов ежедневно проходит по эшелону с пятнадцатью вагонами цемента, а также с платформами, на которых лежат готовые пулеметные гнезда - железобетонные колпаки с амбразурами. Указывалась и станция назначения - Белая Церковь.

"Вон где укрепления строят!" - подумал я, направляясь в радиовзвод. Сведения, присланные здолбуновцами, предвещали близкие сражения под Белой Церковью, близость освобождения Украины.

- Марина, - сказал я дежурной радистке, - прошу вас зашифровать и отправить эти данные немедленно.

Ночью пришел ответ из Москвы:

"Сведения о поездах через Здолбунов весьма ценны. Спасибо товарищам. Продолжайте интенсивную разведку. Привет".

Хотелось сейчас же сказать об этой радиограмме Иванову, чтобы завтра же узнали о ней Красноголовец, Гнидюк и другие. Знают ли они настоящую цену своим сведениям? Как подействует на них, как окрылит их это короткое "спасибо" Москвы!

- Все чумы обошел, товарищ командир, всюду смотрел - нигде его нет, доложил посланный за Ивановым партизан.

Мы вышли вместе. Я почему-то подумал, что найду Иванова сидящим у костра, беседующим с партизанами. И в самом деле он был у костра, но не разговаривал, а спал, лежа так близко к огню, что одежда его могла загореться.

Я окликнул его. Он сразу вскочил, как на пружинах.

- Искры на вас, товарищ Иванов, сгорите! Что ж вы так близко к огню улеглись?

- А... - протянул Иванов спросонок и стал стряхивать с себя искры.

- Почему вы не пойдете в чум?

- Здесь теплее, товарищ командир.

Была холодная осенняя ночь. В чумах костров еще не разводили, и партизаны спали, прижавшись друг к другу, укрытые чем попало.

- А вы оденьтесь потеплее, сможете спать и в чуме!

Иванов помолчал.

Только тут, после настойчивых расспросов, мне удалось узнать, что на нем, кроме его ветхого пиджачка без подкладки да таких же ветхих брюк, ничего не было. Не было даже белья на теле.

- Что же вы молчали?

- Ничего, товарищ командир, не беспокойтесь, я обойдусь. Мне же не всегда приходится в лесу ночевать, а они, - он показал на партизан, - все время на холоде. Им нужнее...

Несмотря на протесты, Иванов был одет в белье, в новый костюм, более плотный и чистый, и в плащ, который был ему, правда, великоват.

Наутро он уже снова отправился в путь, в свой обычный рейс, незаметный и героический.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Командир взвода Михееев доложил о чрезвычайном происшествии в его подразделении: у него, Михеева, похищено две тысячи немецких марок.

- Вы уверены, что это произошло в отряде и что вы их не потеряли? спросил я.

- Вчера они были, товарищ командир, - отвечал Михеев с досадой.

Для нас это был вопрос принципиальный.

- Собрать и построить подразделение, - сказал я Михееву.

Когда он вернулся и доложил, что взвод построен, Стехов, Лукин и я отправились туда.

- Товарищи, - начал Стехов, - произошел позорный случай. У нас в отряде - кража! Вы сами понимаете, дело не в деньгах, их всегда достанем, - дело в том, что среди нас оказался недостойный человек.

В строю раздались голоса:

- Обыскать!

- Поголовный обыск!

И, уже спросив разрешения, молодой партизан-белорус сказал:

- Так дальше жить невозможно. Пятно на всем взводе. Надо его смыть. Поэтому предлагаем поголовный обыск.

Вызвали коменданта лагеря. Он стал в стороне от строя, и бойцы один за другим начали подходить к нему, поднимая обе руки для обыска и гордо глядя в лицо коменданту.

Были обысканы личные вещи и даже места, где спали партизаны.

Обыск не дал результатов. Денег не нашли. У всех было подавленное настроение. Взвод молча разошелся.

На следующий день подразделение Михеева было послано в сторону Луцка - разыскать оружие, оставленное военнопленными, бежавшими из гитлеровского лагеря, а также связаться с людьми, которых нашла в свою бытность там Марфа Ильинична Струтинская.

Проводив глазами уходящий взвод, я направился к Лукину. Мне хотелось поделиться с ним одним подозрением. Еще вчера, при обыске, я обратил внимание на бойца Науменко - человека уже немолодого, лысого, в синей гимнастерке и коротких кирзовых сапогах. В отряде он был недавно - пришел с очередной группой бежавших из плена. Мне показалось, что этот Науменко побледнел, когда объявили об обыске, его отличал от всех других бойцов какой-то особый, блуждающий, как мне показалось, взгляд, особая, неуверенная манера держаться. Я спросил Лукина, что он думает о Науменко.

- Науменко несколько раз ходил по нашим заданиям в Ровно, - сказал Александр Александрович. - Обычно он сам просил его направить. В бою проявил себя неплохо. Но как разведчика едва ли целесообразно его дальше использовать. В городе ничего толком не сделал. Поручили ему достать бумагу - не сумел. Сведения принес какие-то путаные. Я думаю, впредь не стоит его посылать.

- Не стоит, - согласился я и рассказал Лукину о своих сомнениях.

Прошла неделя. Взвод Михеева вернулся. Доложив о том, что задание выполнено, Михеев добавил:

- История, товарищ командир! Науменко пропал!

- Как так пропал?

- Непонятно. На второй день после того, как вышли, смотрим - нет Науменко, исчез.

- Искали?

- Весь лес кругом обшарили, оставляли "маяки". Никакого толку...

Никто не знал, что стало с Науменко, пока вернувшийся из Ровно Борис Крутиков не сообщил о своей встрече с ним по дороге.

- Куда идешь? - спросил Крутиков.

- В Ровно, - спокойно отвечал Науменко.

- Зачем?

- За тем же, что и ты. Командир послал.

Крутиков не стал его задерживать и пошел своей дорогой.

Так мы поняли, что в наших рядах был предатель.

Городские разведчики получили приказание всеми способами наводить справки о Науменко, сделать все возможное для того, чтобы убрать предателя.

Уже через несколько дней после бегства Науменко Кузнецов, Струтинский и Шевчук сообщили, что обстановка в Ровно крайне осложнилась. По улицам ходят шпики, тайные и явные агенты гестапо, чуть ли не каждому прохожему заглядывают в лицо, проверяют документы...

В своем донесении Струтинский писал: "Науменко видели с гестаповцами в легковой машине".

Участились повальные обыски и облавы. В гестапо решили, очевидно, обыскать вдоль и поперек весь город. Планомерно оцеплялись квартал за кварталом, и гестаповцы с фельджандармами шли подряд по всем домам и квартирам.

Так попали они и на квартиру Лидии Лисовской. Никого из разведчиков здесь в тот момент не было. Но Лидия боялась другого: у нее в диване хранилось оружие. Две винтовки с патронами и шесть противотанковых гранат.

- Прошу, - сказала Лидия молодому лейтенанту, когда тот громко постучал в дверь.

Лейтенант вошел в сопровождении двух солдат. Одного он оставил у парадного, второго у черного хода.

- Впускать всех, не выпускать никого! - приказал он солдатам.

По тому, как тщательно этот лейтенант производил обыск, как педантично соблюдал при этом все правила, Лидия догадалась, что это гестаповец с небольшим стажем, из новичков. Он обыскал переднюю, кухню, спальню. Когда очередь дошла до столовой, Лидия с обворожительной улыбкой предложила ему позвать на помощь солдат.

- Вы так очень скоро устанете, господин лейтенант, если всюду будете возиться сами.

Она усадила лейтенанта на диван, сама села рядом, и, пока солдаты ворошили вещи, отодвигали мебель, они мило разговаривали.

Окончив обыск, лейтенант поднялся с дивана, галантно попрощался с Лидией, обещал вскоре наведаться снова - и уже не с таким неприятным делом, как сегодня.

В этот вечер, открыв на стук дверь и увидев на пороге Шевчука, Валя испытала двойственное чувство. С одной стороны, ей так приятно было видеть у себя Михаила Макаровича, с которым они успели сдружиться, с другой же Шевчук своим приходом нарушил все правила конспирации.

Вообще-то, сказать по правде, все разведчики чем дальше, тем чаще собирались вместе, нарушая строжайший запрет командования. Как-то само собой сложилась дружная компания: Валя, Кузнецов, Шевчук, Струтинский и Коля Гнидюк, до его отъезда в Здолбунов. Каждый из них всегда примерно знал, чем заняты остальные, где кто находится и как с кем связаться. Их встречи, сначала редкие и случайные, вошли в обычай. От командования это тщательно скрывалось. Правда, и мне, замполиту, и начальнику разведки время от времени доводилось узнавать о таких встречах, но никто из нас не подавал виду. Так и длилось это обоюдное молчание.

Да и что можно сделать на месте командования? Что можно было предложить товарищам взамен этих дружеских свиданий? После утомительных дней, проведенных в самой гуще фашистов, в этой удушливой атмосфере, в страшном, подчас нечеловеческом напряжении, каждый из таких вечеров бывал как отдушина, каждая встреча с друзьями успокаивающе согревала, ободряла, поддерживала.

О чем они разговаривали между собой в такие вечера? Да, по сути дела, ни о чем. Кто-то рассказывал смешную историю, кто-то вспоминал довоенные счастливые времена, рисовали друг другу будущее, много шутили, подтрунивали над Гнидюком, как тот искал своего обидчика жандарма; отчитывали Валю за то, что она курит... Как-то, уже тогда, когда Гнидюка перевели в Здолбунов, Кузнецов поехал к нему, пробыл три дня, а вернувшись, подолгу рассказывал свои впечатления. Ездил он на машине, которую Коля Струтинский, как всегда, "одолжил" у гебитскомиссара Бера. Машина пришла из Здолбунова, доверху набитая яблоками. Это был подарок от здолбуновских товарищей. Братья Шмереги, Михаил Михайлович и Сергей Михайлович, уговорили Кузнецова заехать перед отъездом к ним домой и здесь же, в своем небольшом яблоневом саду, нагрузили машину... Кузнецов приехал из Здолбунова прямо к Вале и у нее же оставил весь груз. С тех пор долгое время, где бы ни состоялась встреча, Валя и Струтинский несли туда большую корзину яблок - угощать товарищей.

К самой Вале заходить было не принято. Больше того, всем, кроме Кузнецова и Николая Струтинского, бывать у нее категорически запрещалось.

И вот сегодня, в такое тревожное время, перед Валей предстал Шевчук.

Он пришел как ни в чем не бывало, словно так и полагалось, уселся за стол, попросил чаю и, если остались, то яблок, а обедать наотрез отказался: "Нет аппетита". Видно было, что устал он дьявольски.

Валя долго допытывалась, в чем дело, почему Шевчук так утомлен и расстроен, не случилось ли чего-нибудь неприятного. "Чепуха! - отвечал Михаил Макарович. - Просто набегался за день". Валя поняла, что он не хочет говорить, и перестала расспрашивать.

Шевчук просидел до десяти часов, а в десять, уже поднявшись уходить, неожиданно заявил, что опоздал всюду (туда уже поздно, а туда далеко - не успеешь) и что придется, хочешь не хочешь, остаться ночевать здесь. "Только никому ни слова".

Валя промолчала в ответ. Она просто не знала, как ей быть, и неизвестно, что ответила бы Шевчуку, если бы тут не вмешалась мать:

- Да побойся бога, Валюша! Куда он пойдет так поздно!.. Не стесняйтесь, Михаил Макарович, вот тут, на диване, можете располагаться, и спите себе сколько нужно, а если вставать вам, то скажите - я разбужу.

Шевчук вопросительно взглянул на Валю и, увидев доброе, лукавое и ободряющее выражение ее глаз, решил наконец остаться.

Евдокия Прокофьевна, мать Вали, должна была разбудить его в восемь утра, но уже в шестом часу протяжный свисток и вслед за ним выстрелы подняли всех на ноги. Валя выбежала из своей комнаты. Увидев Шевчука, она поняла, что тот все слышал.

- Сейчас узнаю, - проговорила она тревожно и, накинув пальто, выбежала наружу.

Она вернулась сразу же. Для того чтобы понять, что происходит на улице, не требовалось много времени.

- На улице жандармы, проверяют документы...

В ее голосе Шевчук не услышал упрека, которого ждал и которого так заслуживал.

Квартира оказалась под угрозой провала.

Шевчук надел плащ, взял в руки портфель, но тут же был остановлен Валей:

- Что вы! Куда вы пойдете? Сидите уж. Документы-то у вас в порядке?

Шевчук открыл портфель, вытащил оттуда несколько разных бумажек, переложил в карман. На дне портфеля лежала граната.

Жандармы не заставили себя ждать. Офицер и двое солдат торопливо вошли в комнату, принеся с собой холод. Они застали мирную картину: девушка в сером будничном платье, пожилая женщина, очевидно мать, и средних лет человек, очень прилично одетый, в очках, пили чай... Девушка сразу же заговорила по-немецки:

- Пожалуйста, пожалуйста, только закрывайте дверь поплотнее.

Офицер, высокий, стройный, с наглым взглядом бесцветных глаз, взял под козырек:

- Фрейлейн, проверка.

Солдаты уже устремились в другую комнату.

- Пожалуйста, - пригласила Валя. - Вот мои документы. Только прошу вас, поскорее - я опаздываю на службу.

- Не волнуйтесь, фрейлейн, - с холодной улыбкой отвечал офицер, можете задержаться на несколько часов... Движения на улице нет. В рейхскомиссариате не будут на вас в претензии.

- Серьезно? - Валя весело засмеялась. - О, тогда нам действительно незачем торопиться. Мутерхен, - обратилась она к матери, - чаю господину обер-лейтенанту!

- Нет-нет, - вежливо, но настойчиво возразил тот, - у меня нет для этого времени.

- Но вы с холода!

- Если фрейлейн не возражает, как-нибудь в другой раз.

Валя с готовностью пригласила офицера заходить, но добавила, что ведь и сейчас чашка чаю заняла бы очень немного времени.

- Кто с вами живет? - спросил офицер.

- Я живу с матерью, - бойко ответила Валя. - А это, - она показала на Шевчука, - мой двоюродный брат.

- Янкевич, - почтительно, слегка поклонившись, произнес Шевчук.

Офицер смерил его любопытным взглядом:

- Документы?

Шевчук протянул свои бумажки. Достать гестаповский жетон он не решился. Офицер внимательно прочел все и, не возвращая, снова вскинул глаза на Шевчука:

- Тут сказано, что вы живете совсем в другом месте...

- Да, - вмешалась Валя. - Он зашел к нам вчера вечером, задержался, и мы с мамой оставили его ночевать...

Портфель на стуле лежал так, что Шевчук мог в любой момент выхватить гранату. Было мгновение, когда взгляд офицера задержался на портфеле. Если бы офицер вздумал обыскивать комнату, он, конечно, начал бы с этого портфеля. Этого нельзя было допустить!

- Двоюродный брат? - переспросил офицер, взглянув на Валю, затем перевел взгляд на Шевчука и наконец протянул ему документы. Это значило, что с проверкой закончено.

Когда офицер ушел, Шевчук объяснил Вале, чем вызван его вчерашний неожиданный визит, который мог так дорого обойтись им обоим. Причина была, как выразился сам Михаил Макарович, самая неуважительная: просто заскучал, захандрил, одиночество замучило - ну и не выдержал...

- И вот мне наказание, - усмехнулся он. - Именно сегодня должны были прийти с проверкой! Видно, теперь придется быть особенно начеку. Кто знает, какие еще последствия вызовет подлое предательство Науменко.

Валя и Шевчук прождали до полудня, пока не убедились, что облава снята. Тогда они вышли на улицу, тут же распрощались и пошли каждый своей дорогой.

Это был первый и последний визит Шевчука к Вале. Мы, конечно, узнали о том, что произошло, но не стали выговаривать Михаилу Макаровичу решили, что сам он извлечет хороший урок из этого нарушения правил конспирации.

К счастью, ни Кузнецова, ни Шевчука, ни Струтинского предатель не знал в лицо, не знал их фамилий, не знал он и наших явок в городе. Но на след одной из них ему каким-то образом удалось все же навести гестаповцев. Двух товарищей - Николая Куликова и Васю Галузо - мы так и не успели уберечь от беды.

Куликов и Галузо жили в небольшом, двухэтажном доме в центре города, на Хмельной улице, Куликов до войны был сельским учителем, Галузо агрономом. Оба они присоединились к отряду в начале 1943 года.

Галузо имел некоторое внешнее сходство с Кузнецовым, и гестаповцы, очевидно, были уверены, что выследили именно его. Офицер Пауль Зиберт пока не вызывал никаких сомнений.

Однажды ночью гестаповцы окружили дом. Хозяйка квартиры первая это заметила и разбудила разведчиков.

Галузо посмотрел в окно.

- Антонина Васильевна, уходите отсюда сейчас же. Соврите там что-нибудь или скройтесь. А мы тут останемся.

Хозяйка ушла.

- Рус, партизан, выходи! - закричали с улицы.

Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.

Гестаповцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Начался неравный бой.

По окнам стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Куликов и Галузо отвечали стрельбой из своих ТТ. Когда гитлеровцы увидели, что осада не приносит успеха и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.

Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Из окна дома бросили гранату. Машина и пулемет были разбиты. Гестаповцам пришлось вновь вызывать подкрепление.

Свыше шести часов длился этот бой в центре города между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. На улице стало светло. Движение прекратилось. В соседних домах были подбиты стекла. Двое храбрецов продолжали стрелять и забрасывать врагов гранатами.

Когда все патроны были расстреляны, все гранаты израсходованы, Василий Галузо и Николай Куликов уничтожили все документы.

После шестичасового боя, потеряв убитыми до двух десятков солдат, гестаповцы захватили "в плен" два трупа.

Не удалось спастись и Антонине Васильевне. Ее арестовали, подвергли жестоким допросам, выбили все зубы, вырвали волосы. При этих допросах присутствовал Науменко. Он принимал участие в пытках. Антонина Васильевна не проронила ни слова. Она была расстреляна при допросе.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Начальник экспедиции рейхскомиссариата доктор Круг имел обыкновение, по крайней мере, три-четыре раза в день отлучаться из кабинета. Нельзя сказать, чтобы этого всегда требовали дела службы. Чаще всего доктор Круг уходил со своими коллегами в ближайшее казино пить пиво. Он называл это "освежиться". "Пойду освежусь, - говорил он в таких случаях своей сотруднице фрейлейн Довгер. - Если будет звонить телефон, отвечайте вышел, сейчас вернется". По лицу Круга, когда он возвращался, нельзя было сказать, что он освежился. Скорее наоборот, лицо его теряло обычное выражение довольства и благодушия, становилось заспанным и обрюзгшим. Он лениво садился за стол, просиживал час-два, а затем снова уходил. Пиво было не единственной страстью доктора Круга. С не меньшим рвением относился он и к своим обязанностям отца семейства. У доктора Круга была в Мюнхене семья - жена и две девочки. Он счел бы бесцельным свое пребывание на Украине, если бы не мог регулярно посылать им посылки. Это важное занятие складывалось из ряда других, мелких: нужно было приобрести необходимые вещи, соответствующим образом их уложить, обшить ящик, надписать адрес, наконец, сдать посылку на почту. Ни одного из этих занятий доктор Круг своим подчиненным не доверял, предпочитая делать все сам. Это и было второй причиной его отлучек.

Нельзя сказать, чтобы фрейлейн Валентину Довгер особенно удручали частые отлучки ее шефа. Она с готовностью отвечала на многочисленные телефонные звонки, принимала и отправляла почту рейхскомиссариата, рассылала курьеров. Доктор Круг был доволен своей помощницей, ценил ее усердие, а главное - скромность. У него не было от нее секретов - ни личных, ни служебных. И лучшим подтверждением тому являлась связка ключей, часто оставляемая Кругом на столе, когда он уходил.

Как-то, оставшись одна и по обыкновению заглянув в сейф, Валя нашла в нем нечто новое для себя, нечто такое, что заставило ее побежать к двери и тихонько повернуть ключ. В сейфе лежал распечатанный пакет с экземплярами приказа, содержание которого было ей до сих пор неизвестно. Приказ был подписан заместителем рейхскомиссара доктором Функом, датирован вчерашним числом и, очевидно, только что размножен.

Валя пробежала глазами приказ и хотела было взять себе экземпляр, но раздумала: они были пронумерованы. Тогда, с трудом сдерживая волнение, она внимательно прочитала все от строчки до строчки, затем положила пакет на место, отперла дверь - и вовремя: в коридоре уже слышны были неторопливые шаги шефа.

- Доктор, - обратилась к нему Валя, как только тот вошел в комнату, разрешите мне отлучиться на часок. У меня неотложное дело.

Больше всего она боялась, что шеф ее не отпустит. Он не любил ее отлучек.

- Неотложное дело... - проворчал Круг. Сам он ходил за какими-то покупками и, видно, успел по дороге "освежиться". - А кто же будет сидеть здесь? Мне нужно идти упаковать ящик.

- Я вам упакую, - робко предложила Валя.

Круг внимательно посмотрел на нее, как бы раздумывая, стоит ли поручать ей столь серьезное дело, и, видимо, решив, что поручать не стоит, а отпустить все-таки можно, сказал:

- Я даю вам пятьдесят минут.

Валя схватила пальто и выбежала на улицу.

Через пятьдесят минут она не вернулась, не вернулась и через час. Ее отлучка продолжалась ровно час и сорок минут. Доктор Круг, увидев ее наконец в комнате, в бешенстве выругался и выбежал, хлопнув дверью. Он спешил отправить посылку.

Во время короткого свидания на улице Валя сообщила Кузнецову ошеломляющую новость: в Ровно приезжает из Берлина Альфред Розенберг, один из ближайших подручных Гитлера, "теоретик" национал-социализма, имперский министр "восточных земель". Приказ Функа предусматривал организацию особой охраны на улицах города.

Кузнецов сказал Вале, что сегодня же вечером выедет в отряд просить санкции на убийство Розенберга.

Рабочий день в рейхскомиссариате окончился, и Валя собиралась уже уходить, когда к ней подошел майор Гитель, которого она в последнее время все чаще и чаще заставала в рабочей комнате акспедиции.