Кузнечик дорогой

 

Первое удачное русское лирическое стихотворение было написано летом 1761 года Михайло Ломоносовым. Ученый, обремененный не только наукой, но и общественными делами, позавидовал кузнечику:

 

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,

Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,

Но в самой истине ты перед нами царь;

Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен,

Ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен;

Что видишь, все твоё; везде в своём дому,

Не просишь ни о чём, не должен никому.

 

Стихотворение имеет следующий заголовок: «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для академии, быв много раз прежде за тем же». Это переложение с древнегреческого, однако здесь нечто большее, чем просто удачный перевод. То, что было анакреонтическим стихотворением «К цикаде», становится самостоятельным русским стихотворением. Так началась русская лирика — с образа кузнечика: с мечты человека о свободе при полном сознании собственной хрупкости.

Стихотворение написано шестистопным ямбом. То есть, если его скандировать, ударение падает на каждый второй слог, всего шесть ударений[143]:

Кузн е чик д о рог о й, коль мн о го т ы блаж е н…

Таков метр стихотворения, реально же здесь, конечно, лишь четыре ударения:

Кузн е чик дорог о й, коль мн о го ты блаж е н…

По смыслу произносимого ударение на слове «дорогой» получается довольно слабым, сильнее всего ударение на словах «кузнечик» и «много», средней силы ударение — на слове «блажен». Первое ударение (на «кузнéчик») кажется самым сильным, поскольку это практически единственное ударение в первом полустишии (в то время как во втором полустишии и слов больше, и ударений — разной силы). А также потому, что «кузнечик» — первое слово предложения. И еще потому, что оно является подлежащим предложения, задающим тему, называющим главного героя стихотворения.

Поэтому мы чувствуем, как сильно ударяется и даже растягивается слог «не». Этот слог в слове «кузнечик» и так был как бы главным, поскольку на него падало ударение. Но теперь, из-за влияния стиха, он становится еще главнее. Из простого слога он становится центральным звуком, фоном всего стиха.

Посмотрим на слоги, выделенные четырьмя ударениями:

н е г о н ое н

«КузНЕчик» отражается в «блажЕН»: НЕ — ЕН. Начинается (средствами поэзии) волшебное превращение насекомого в некое ангельское существо. При этом происходит как бы взбегание по воздушным ступенькам, обозначенным звуком О: ГО — НО —. Этим ударным О помогают и безударные О стиха:

Кузнечик дОрОг О й, кОль мн О гО ты блажен…

Безударные О перемежают ударные, создавая ощущение прыжка-полета, состоящего из двух фаз: нижней и верхней. На ГО и НО кузнечик находится в верхней точке, на остальных слогах с О — либо на взлете, либо спускаясь.

Интересны здесь сочетания Ог О и О гО, также подчеркивающие прыжки.

Однако вернемся к НЕ и посмотрим, что оно делает дальше — теперь уже на протяжении всего стихотворения.

Во втором стихе «блажЕН» подхватывается словами «счастьЕМ одарЕН».

В третьем стихе слово «куЗНЕчик» отражается в слове «жИЗНь». В слове «Жизнь» откликается еще и слово «блаЖен», которое «кузнечик» уже вобрал в себя ранее. То есть слово «кузнечик» отражается в слове «жизнь» и звуком Ж, которого у него самого нет. Слово «кузнечик» как бы нарастает по ходу стихотворения — подобно снежному кому.

В четвертом стихе мы слышим вариацию отражения НЕ — ЕН, которое было в первом стихе.

И НАслаждаешься медвЯНою росою.

Здесь НА — АН.

В пятом стихе «кузНЕчик» падает, он вдруг — «презрЕННа тварь»:

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь…

Зато в шестом стихе «кузнечик» взлетает:

Но в самой истине ты перед нами царь.

Слово «НО» подхватывает здесь слово «мНОгих» из предыдущего стиха, подчеркивая оппозицию, как бы возражая ему. «КузНЕчик» же подхватывается словом «истиНЕ», и подхватывается очень интересно. На ударное НЕ отвечает безударное НЕ, причем здесь мы имеем пропущенное метрическое ударение. (Если стих скандировать, то ударение третьей стопы как раз падает на НЕ: «úстинé».) Скажем красиво: ударение есть, но оно бесплотное. Кроме того, на слове «истине» кончается третья стопа, то есть полустишие. Из-за пропущенного метрического ударения и из-за положения перед цезурой это слово как бы длится, становится на дыбы, нависает над пустотой. Сравним это со взлетевшими вперед качелями, достигшими высшей точки. (Прыгать в такой момент с качелей, причем с закрытыми глазами, было одним из удивительных ощущений моего детства.) Вокруг этого невесомого НЕ стоят подчеркивающие его два ударные АМ:

Но в сАМой истиНЕ ты перед нАМи царь.

Эти АМ имеют опору в словах из предыдущих стихов: в слове «медвЯНою», а также (через М) в словах «МЕж МЯгкою травою».

Их ударное А мощно перекликается с последним словом стиха: «цАрь». Так «кузнечик» отражается в «царь», хотя в этих двух словах нет ни одного совпадающего звука.

А в седьмом стихе кузнечик назван ангелом:

Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен…

Но именно не просто назван, а действительно становится ангелом — благодаря поэтическому волшебству. Его НЕ отражается в АН, слово «кузнечик» отражается в слове «ангел», и отражение это было исподволь подготовлено. (Сначала было НЕ — ЕН, потом НА — АН. И вот — АНгел.) Это, пожалуй, не было бы столь очевидно (и было бы даже просто надуманно), если данные два слова не стояли бы в стихе в одинаковой позиции, а именно в первой стопе, при том, что последний слог — безударный, относящийся к уже следующей стопе: «кузнéчик» — «ты áнгел». Я думаю, что эти два ключевых слова стоят на отражающих друг друга местах и в стихотворении. Хотя стихотворение представляет собой пять двустиший, по смыслу и по звучанию оно все же распадается на начальное четверостишие, серединное двустишие и заключительное четверостишие (и к этому мы еще вернемся). «Кузнечик» открывает начальное четверостишие, а «ты ангел» — заключительное четверостишие:

 

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,

Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.

 

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,

Но в самой истине ты перед нами царь;

 

Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен,

Ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен;

Что видишь, все твоё; везде в своём дому,

Не просишь ни о чём, не должен никому.

 

Итак, мы остановились на:

Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен…

В следующем стихе будет рифма «беззаботен».

В первом и втором стихе начального четверостишия мы слышали в конце стиха ударные ЕН: «блажен», «одарен». А вот в первом и втором стихе заключительного четверостишия мы слышим безударные ЕН. Почему такое эхо? Видимо, потому что кузнечик теперь ангел, который бесплотен.

Послушаем последний стих:

Не просишь ни о чём, не должен никому.

Вот он, «кузНЕчик» — во всю свою кузнецкую:

НЕ просишь НИ о чём, НЕ должЕН НИкому.

И каждое «не» (или «ни») отрицания — это прыжок. Всего четыре прыжка. Интересно, что не просто отрицается внешняя зависимость, а каждое отрицание несвободы есть одновременно прыжок-полет, то есть реализация внутренней свободы. Реализация того «прыжкового» НЕ, которое включено в первое слово стихотворения: «кузНЕчик». И это не досужее рассуждение, но действительно слышно в стихотворении.

В заключительном четверостишии стихи имеют по четыре ударения (за исключением предпоследнего стиха, о чем речь впереди), и каждое — прыжок:

 

Ты Ангел во плотИ иль, лУчше, ты бесплОтен,

Ты скАчешь и поЁшь, свобОден, беззабОтен;

Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ,

Не прОсишь ни о чЁм, не дОлжен никомУ.

 

Кузнечик прыгает в последнем четверостишии, в первом же четверостишии он еще, так сказать, спокойно нежится в траве:

 

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.

 

Хотя в первых двух стихах уже заключена возможность прыжков:

 

КузнЕчик дорогОй, коль мнОго ты блажЕн,

Коль бОльше пред людьмИ ты счАстьем одарЕн!

 

В срединном же двустишии не происходит ничего:

 

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,

Но в самой истине ты перед нами царь.

 

Здесь только высказывается мысль — причем в двух резко противопоставленных изречениях: глазам многих противопоставляется истина, презренной твари — царь. Так два эти стиха образуют внутреннюю границу стихотворения. Это как бы вставленное в стихотворение зеркало. В Дозеркалье кузнечик — тварь, в Зазеркалье — царь.

И мы видим трех кузнечиков. Первый кузнечик — сидящий в траве, не прыгающий кузнечик. Второй — кузнечик в момент трансформации, в момент превращения в ангела, в царя в истине. Третий — прыгающий кузнечик. Или так скажем: кузнечик до трансформации — кузнечик в момент трансформации — кузнечик после трансформации.

Предпоследний стих говорит о полном единстве кузнечика с миром, это «tat tvam asi». В нем четко звучат все шесть ударений — по три на каждое полустишие:

Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ…

Здесь можно услышать и прыжки, и, наоборот, покой — отражение, например, стиха с тремя ударениями: «И наслаждАешься медвЯною росОю». Предпоследний стих как бы вбирает в себя обоих кузнечиков — покоящегося и прыгающего. И затем уж идут прыжки вовсю — в последнем стихе.

Такие вот дела в стихотворении, оглянемся же теперь на слово: КУЗ-НЕ-ЧИК. КУЗ — хрупкое и готовое задрожать-запеть тельце кузнечика. Звук К (с которого не только начинается, но и которым оканчивается слово «КузнечиК») передает хрупкость и повторяется в начальном четверостишии в словах «коль», «коль» (этот повтор выражает также возможность прыжков). Мы как бы притрагиваемся к тельцу кузнечика, ощупываем его. Звук З отражается в начальном четверостишии в звуках З и Ж: «блажен», «жизнь», «меж», «наслаждаешься». А вот слог ЧИК отражается в слове «сКаЧешь» заключительного четверостишия. Я хочу сказать, что слово «кузнечик» устроено так же, как и стихотворение о кузнечике. Именно стихотворение дает нам увидеть, что такое на самом деле слово — «в самой истине».