Итак- нужно -набор щупов, ключ на 24мм,головка на 8мм. 14 страница

К <разоблачению> можно отнести и тот известный уже нам прием искусственного создания комизма, который унижает до- стоинство отдельного человека, обращая внимание на его об- щечеловеческие слабости и особенно на зависимость его ду- шевных функций от телесных потребностей. Разоблачение ста- новится затем равнозначно напоминанию: такой-то и такой-то, которого почитают, как полубога, является все-таки таким же человеком, как я и ты. Сюда же относятся все стремления обнаружить за богатством и кажущейся свободой психических функций однотонный психический автоматизм. Мы изучили примеры такого разоблачения в остротах о посредниках брака. Конечно, мы уже тогда сомневались, имеем ли право причислить эти истории к остротам. Теперь с большей уверенностью мы можем решить, что анекдот об <эхо>, которое подтверждает все, что говорит посредник брака, и которое усиливает, в конце концов, признание шадхена в том, что невеста имеет горб, восклицанием: <И какой горб!>, является в сущности комической историей, примером разоблачения психического автоматизма. Но, тем не менее, эта комическая история служит здесь только фасадом; для каждого вникающего в скрытый смысл анекдотов о посредниках брака все в целом остается отлично инсцени- рованной остротой. Тот же, кто не вникает так глубоко, считает это только комической историей. То же относится к другой

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

остроте о посреднике брака, который для опровержения возра- жения признает, в конце концов, истину, восклицая: <Помилуйте, разве кто доверит этим людям что-нибудь!> Это - комическое разоблачение, служащее фасадом для остроты. Все-таки характер остроты здесь гораздо очевиднее, т. к. речь посредника является в то же время изображением при помощи противоположности: желая доказать, что эти люди богаты, он вместе с тем дока- зывает, что они не богаты, а очень бедны. Остроумие и комизм комбинируются здесь и учат нас, что одно и то же выражение может быть одновременно остроумным и комическим.

Мы охотно пользуемся случаем, чтобы перейти от комизма разоблачения к остроумию, т. к. нашей задачей собственно является выяснение.взаимоотношения между остроумием и комизмом, а не определение сущности комического. Поэтому мы присоединяем к открытию психического автоматизма, хотя и не знаем, комичен он или остроумен, другой случай, в котором также сплетаются остроумие и комизм, - случай острот-бессмыслиц. Исследование в конце концов покажет, что для этого второго случая можно теоретически вывести совпа- дение остроумия и комизма.

При обсуждении технических приемов остроумия мы нашли, что виды мышления, имеющие место в бессознательном и трактующиеся с сознательным только как <ошибки мышления>, являются техническим приемом для очень многих острот, в остроумном характере которых мы все-таки могли сомневаться и которые мы склонны были классифицировать просто как комические истории. Мы не могли разрешить своих сомнений, т. к. прежде всего нам была неизвестна сущность характера остроумия. Впоследствии мы нашли ее, руководствуясь анало- гией с работой сна, в компромиссной функции работы остро- умия между требованием отказаться от прежнего удовольствия, получаемого от игры словами и от бессмыслицы. Компромисс, осуществляющийся тогда, когда предсознательное выражение мысли подвергается на один момент бессознательной обработке, во всех случаях удовлетворяет требованиям обеих сторон, но критике он преподносится в различных формах и подвергается различным оценкам с ее стороны. Остроте иной раз удается хитростью пробраться в форме лишенного значения, но все же допустимого предложения, в другой раз - тайно проникнуть

в выражение ценной мысли; но в пограничном случае комп- ромиссного образования острота отказывается удовлетворять тре- бования критики и упорно стремится к источникам удоволь- ствия, которыми владеет. Являясь незамаскированной бессмыс- лицей с точки зрения критики, она не побоялась вызвать ее возражение, т. к. могла рассчитывать на то, что слушатель восстановит искажение ее выражения, получившееся в результате бессознательной обработки, и вновь придает ему, таким образом, смысл.

В каком случае острота оказывается бессмыслицей с точки зрения критики? Особенно тогда, когда она пользуется видами мышления, употребительными в бессознательном и запрещен- ными в сознательном мышлении, следовательно, ошибками мышления. Но некоторые из видов мышления, употребительные в бессознательном, удержались и в сознании, как, например, некоторые виды непрямого изображения, намек и т. д., хотя их сознательное употребление в большой мере ограничено. Употребление этих технических приемов совсем не вызывает или вызывает только незначительное сопротивление со стороны критики, которое наступает лишь в том случае, когда острота в качестве технических приемов пользуется теми средствами, о которых сознательное мышление и слышать не хочет. Однако острота может еще преодолеть это препятствие, если замаскирует сделанную ею ошибку мышления, придаст ей вид логичности, как в истории с торгом и ликером, с семгой с майонезом и им подобными. Но если она дает нам ошибку мышления в незамаскированном виде, то возражение критики неизбежно.

В этом случае остроте приходит на помощь нечто другое. Ошибки мышления, которыми она пользуется для своих тех- нических приемов, как видами мышления, употребительными в бессознательном, кажутся критике, хотя и не всегда, коми- ческими. Сознательное употребление бессознательных и отвер- гнутых в силу своей ошибочности видов мышления является средством доставления комического удовольствия, и это легко понять, т. к. создание предсознательной активности требует большей затраты, чем применение бессознательной. Выслушивая мысль, возникшую как будто в бессознательном, и сравнивая ее с ее корректурой, мы в результате получаем разницу в затрате, из которой вытекает комическое удовольствие. Острота,

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

пользующаяся такой ошибкой мышления как техническим при- емом и кажущаяся поэтому бессмысленной, может производить таким образом комическое действие. Если мы не найдем следов остроумия, то нам останется опять-таки только комическая история, шутка.

История о взятом взаймы котле, который при возвращении оказался продырявленным, причем взявший его оправдывался тем, что, во-первых, он вообще не брал никакого котла, что, во-вторых, он был уже продырявлен, когда он взял его, и что, в-третьих, он возвратил его в целости, без дыры (с. 63), - является отличным примером чисто комического действия, получающегося в результате употребления бессознательных видов мышления. В бессознательном нет этого взаимного исключения нескольких мыслей, из которых каждая сама по себе хорошо мотивирована. Сновидение, в котором выявляются эти виды бессознательного мышления, не знает понятия <или-или>^, а только одновременное существование одного элемента наряду с другим. В том примере своего <Толкования сновидений>^, ко- торый я, несмотря на его сложность, взял за образец для работы толкования, я стараюсь освободиться от упрека в том, что не избавил пациентку от боли путем психического лечения. Я основывался на следующем: 1) она сама виновата в своей болезни, т. к. не хочет принять моего <решения>, 2) ее боли - органического происхождения и, следовательно, меня не каса- ются, 3) ее боли объясняются ее вдовством, в котором я, конечно, неповинен, 4) ее боли являются следствием инъекции, которую ей сделал кто-то другой грязным шприцем. Все эти основания существуют одно наряду с другим так, как будто одно не исключает другого. Чтобы избежать упреков в бес- смысленности, я должен был бы вместо <и>, стоящего в сно- видении, поставить <или-или>.

Точно такой же комической историей является происшествие в венгерском селе, в котором кузнец совершил убийство, а бургомистр приговорил к повешению не кузнеца, а портного, потому что в этом селе жили два портных, но не было двух кузнецов, а наказать кого-нибудь было необходимо. Такое пе-

В крайнем случае это понятие вводится рассказчиком как толкование. ' 3-е изд. М.: Соврем, проблемы. 191.3. С. S8.

редвигание с личности виновника на другую противоречит, разумеется, всем законам сознательной логики, но отнюдь не противоречит способу мышления бессознательного. Я без ко- лебаний называю эти истории комическими, и, тем не менее, привел историю с котлом как пример остроты. Я согласен с тем, что и эту последнюю историю гораздо правильнее назвать комической, чем остроумной. Но я понимаю теперь, почему мое прежде столь уверенное чувство привело меня к сомнению, является ли эта история комической или остроумной. Это именно тот случай, в котором я не могу, руководствуясь чувством, решить, когда именно возникает комизм путем об- наружения видов мышления, свойственных именно бессозна- тельному. Такая история может одновременно быть и комиче- ской и остроумной; но она производит на меня впечатление остроты, хотя бы она была только комической, т. к. употреб- ление мыслительных ошибок бессознательного напоминает мне остроту, равно как и прежние приемы для обнаружения скрытого комизма.

Я придаю особое значение точному выяснению этого самого спорного пункта моих исследований, отношения остроумия к комизму, и хочу поэтому дополнить сказанное некоторыми негативными положениями. Прежде всего, я обращаю внимание на то, что обсуждавшийся здесь случай совпадения остроумия с комизмом не идентичен с предыдущим. Хотя это очень тонкое отличие, но о нем можно говорить с уверенностью. В предыдущем случае комизм вытекал из открытия психического автоматизма. Этот автоматизм отнюдь не свойствен одному только бессознательному и не играет также никакой выдающейся роли среди технических приемов остроумия. Разоблачение только случайно связано с остроумием, обслуживая другой технический прием остроумия, например, изображение при помощи проти- воположности. Но при употреблении видов бессознательного мышления совпадение остроумия и комизма неизбежно, по- скольку тот же прием, который применяется у первого лица в остроте для техники освобождения удовольствия, доставляет по своей природе третьему лицу комическое удовольствие.

Можно было бы впасть в искушение обобщить этот последний случай и искать отношения остроумия к комизму в том, что действие остроты на третье лицо происходит по механизму

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

комического удовольствия. Но об этом нет и речи, совпадение с комическим имеет место отнюдь не во всех, и даже не в большинстве острот; в большинстве случаев можно, наоборот, отделить остроумие от комизма в чистом виде. Если только остроте удается избавиться от видимости бессмыслицы, - следовательно, в большинстве острот, возникающих путем дву- смысленности и намека, у слушателя нельзя найти следов действия, подобного комическому. Это можно проверить на приведенных прежде примерах и на некоторых новых, которые я могу привести.

Поздравительная телеграмма к 70-летию со дня рождения одного игрока: (- <Трид- цать-сорок, азартная игра; франц.) (разделение слов с намеком).

Мадам de Maintenon назвали М-те de Maintenant (теперь, сейчас; франц.) (модификация имени).

Проф. Kastner говорит одному принцу, становящемуся во время демонстрации перед подзорной трубой: <Мой принц, хоть вы и светлейший (durchlauchtig), но вы не прозрачны (durcitsichtig)>.

[Аналогию этой остроты в русском языке можно было бы создать в следующем виде: <Один из придворных сказал принцу, который имел низкий рост и пытался посмотреть в подзорную трубу: "Мой принц, хоть вы - ваше высочество, но вы недо- статочно высоки">] (-Я. К.)

Граф Andrassy был назван министром прекрасной наружности. Можно было бы далее думать, что все остроты с бессмыс- ленным фасадом кажутся комическими и должны оказывать такое действие. Однако я вспоминаю здесь о том, что такие остроты часто оказывают другое действие на слушателя, вызы- вают смущение и склонность к их неприятию (см. прим. на с. 133). Следовательно, речь идет, очевидно, о том, является ли бессмысленность остроты комической или простой неприк- рашенной бессмыслицей; условия для решения этой альтерна- тивы мы еще не исследовали. Соответственно этому мы остаемся при том заключении, что остроту по ее природе следует отличать от комического и что она только совпадает с ним, с одной стороны, в некоторых частных случаях, а, с другой стороны, в тенденции извлекать удовольствие из интеллектуальных ис- точников.

Но при этих исследованиях об отношении остроумия к комизму перед нами выплывает отличие, которое следует от- метить как самое важное и которое указывает нам в то же время на основной психологический характер комизма. Источ- ник удовольствия от остроты мы должны были перенести в бессознательное; мы не имеем никакого повода к такой лока- лизации источника комического удовольствия. Наоборот, все анализы, проделанные нами до сих пор, указывают на то, что источником комического удовольствия является сравнение двух затрат, из которых обе нужно отнести к предсознательному. Остроумие и комизм отличаются прежде всего психической локализацией; острота - это, так сказать, содействие, ока- зываемое комизму, из области бессознательного.

Мы не должны обвинять себя в том, что уклонились от темы, поскольку отношение остроумия к комизму является поводом, заставившим нас предпринять исследование комиче- ского. Но теперь наступило время вернуться к нашей теме, к обсуждению приемов, служащих для искусственного создания комизма. Мы предварительно исследовали карикатуру и разоб- лачение, т. к. могли найти в этих видах комизма некоторые связующие нити с анализом комизма подражания. Подражание в большинстве случаев соединено с карикатурой, преувеличением некоторых, хотя и не ярких черт, а также имеет унижающий характер. Однако сущность его этим не исчерпывается. Неос- поримо, что само по себе оно является обильным источником комического удовольствия, т. к. мы особенно смеемся удачному подражанию. Этому нелегко дать удовлетворительное объяснение, если не присоединиться к мнению Bergson'a\ согласно которому комизм подражания очень близок комизму, наступающему в результате открытия психического автоматизма. Bergson пола- гает, что комически действует все то, что заставляет думать о неодушевленных механизмах у одушевленного объекта. Его фор- мулировка этого положения гласит: (<Механизация жизни>; франц.). Он объясняет комизм подра- жания, ставя его в связь с проблемой, которую выдвигает Pascal

Bergson, Le rire, essai siir la signification du comique, 3-nie edition, l'.'iris, 1904.

ОСТГОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

в своих: почему мы смеемся при виде двух похожих лиц, из которых каждое само по себе вовсе не комично. <Живое никогда не должно, согласно нашим ожиданиям, повторяться в тождественном виде. Когда мы находим такое повторение, мы предполагаем нечто механическое, скрывающееся за этим живым>. Когда человек видит два поразительно похожих друг на друга лица, то он думает о двух отпечатках одной и той же формы или об одном и том же приеме механического изготовления. Коротко говоря, причиной смеха в этих случаях является диссонанс между живым и неживым, мы могли бы сказать: деградирование живого к неживому. Если мы согласимся с этими выводами Bergson'a, которые вызывают у нас доверие, то нам нетрудно будет подвести его взгляд под нашу собст- венную формулу. Наученные опытом тому, что каждое живое существо отлично от другого и требует от нашего разума некоторой затраты, мы разочаровываемся, когда нам не нужно производить никакой новой затраты вследствие полной аналогии или вводящего в заблуждение подражания. Но мы разочарованы в смысле облегчения затраты, и ставшая излишней затрата ожидания находит свое отреагирование в смехе. Эта же формула покрывает все нашедшие у Bergson'a оценку случаи комического оцепенения (raideur), профессиональных привычек, фиксирован- ных идей и оборотов речи, употребляемых по каждому поводу. Все эти случаи исходят из сравнения затраты ожидания с той затратой, которая необходима для понимания тождественного объекта, причем большая затрата ожидания опирается на на- блюдение индивидуального разнообразия и пластичности всего живого. Следовательно, при подражании источником комиче- ского удовольствия является не комизм ситуации, а комизм подражания.

Т. к. мы вообще выводим комическое удовольствие из срав- нения, то нам надлежит исследовать и сам комизм сравнения, который точно так же служит средством искусного создания комизма. Наш интерес к этому вопросу повысится, если мы вспомним, что и в случае сравнения нас также часто охватывало <чувство> сомнения, следует ли назвать его остротой или просто комическим суждением.

Эта тема безусловно заслуживает гораздо большего снимания, чем мы можем ей уделить. Главное качество, которое мы требуем от сравнения, - это вопрос, является ли оно метким, т. е. обращает ли оно внимание на действительно существующую аналогию между двумя различными объектами. Первоначальное удовольствие от вновь нахождения одного и того же (Groos, с. 162) не является единственным мотивом, благоприятствую- щим употреблению сравнения. Сюда присоединяется еще и способность сравнения к такому употреблению, которое приносит с собой облегчение интеллектуальной работы; это бывает именно тогда, когда, как это в большинстве случаев делают, сравнивают более неизвестное с более известным, абстрактное с конкретным, и, благодаря этому сравнению более чуждое и более трудное становится ясным. Такое сравнение абстрактного с веществен- ным связано с некоторым унижением и с некоторой экономией абстракционной затраты (в смысле мимики представлений). Однако эта экономия недостаточна, чтобы отчетливо выявить характер комического. Этот характер выплывает не внезапно, а постепенно из удовольствия от облегчения затраты, получив- шегося в результате сравнения. Есть многие случаи, которые только имеют сходство с комическим, в которых можно со- мневаться, присущ ли им комический характер. Несомненно комично то сравнение, при котором попытается разница в уровне абстракционной затраты между обоими элементами срав- нения, в котором нечто серьезное или чуждое нашему мыш- лению - особенно носящее интеллектуальный или моральный характер - сравнивается с чем-нибудь банальным или низмен- ным. Предыдущее удовольствие от облегчения затраты и со- действие, оказываемое условиями мимики представлений, могут объяснить постепенный, определяемый количественными соот- ношениями переход удовольствия вообще с комическое удо- вольствие при сравнении. Желая избежать недоразумений, я подчеркиваю, что вывожу комическое удовольствие при срав- нении не из контраста обоих элементов сравнения, а из разницы обеих абстракционных затрат. Трудно воспринимаемое, чуждое, абстрактное, собственно интеллектуально выдающееся разобла- чается как нечто низменное благодаря тому, что приводится в аналогию с известным нам низменным, при представлении о котором отсутствует всякая абстракционная затрата. Итак, ко- мизм сравнения сводится к деградированию.

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

Как мы уже видели раньше, сравнение может быть остро- умным без следа комической примеси именно тогда, когда избегает унижения.. Так, сравнение истины с факелом, который нельзя пронести через толпу, не опалив кому-нибудь бороды, представляет собой чистую остроту, т. к. придает полноценный смысл поблекшему выражению (<факел истины>), и вовсе не является комическим, т. к. факел как объект не лишен некоторой импозантности, хотя и является конкретным предметом. Но сравнение может очень легко быть в такой же мере остроумным, как и комичным, и может быть или только остроумным или только комичным, независимо одно от другого, причем срав- нение приходит на помощь некоторым техническим приемам остроумия, как, например, унификации и намеку. Так, сравнение Nestroy'a воспоминания с магазином является одновременно и остроумным и комичным. Комичным - в силу огромного унижения, которому подвергается психологическое понятие в сравнении с магазином, остроумным - потому что тот, кто употребляет это сравнение - приказчик, и он создает, таким образом, в этом сравнении совершенно неожиданную унифи- кацию между психологией и своей профессией. Фраза Гейне <Пока у меня, наконец, не оборвались все пуговицы на штанах терпения> кажется на первый взгляд только отличным примером сравнения комически унижающего, но при ближайшем рас- смотрении за ним следует признать и остроумный характер, поскольку оно является намеком на скабрезность и дает, таким образом, возможность извлечь удовольствие от скабрезности. Из одного и того же материала возникает, конечно, не совсем случайное совпадение комического и в то же время остроумного удовольствия. Если условия возникновения одного способствуют возникновению другого, то на <чувство>, которое должно под- сказать нам, имеем ли мы здесь остроту или комизм, такое объединение влияет запутывающе, и только внимательное, не- зависимое от действия этого удовольствия исследование может разрешить сомнение.

Хотя исследование этих тончайших условий комического удовольствия очень заманчиво, однако автор должен сказать, что ни его предшествующее образование, ни его повседневная деятельность не дают ему права выйти в своих исследованиях за пределы области остроумия, и он должен сознаться, что

именно тема комического сравнения заставила его почувствовать всю некомпетентность.

Итак, мы охотно напоминаем, что многие авторы не при- знают резкой идейной и реальной разницы между остроумием и комизмом, которую склонны видеть мы, и 410 они считают остроту просто комизмом <речи> или <слов>. Для проверки этого взгляда мы хотим выбрать по одному примеру умыш- ленного и невольного комизма речи для сравнения с остротой. Мы уже раньше заметили, что считаем себя компетентными отличать остроумную фразу от комической.

<Один съел пирожок с мясом, а другой - пирожок с удо- вольствием> (Я. К.). Это просто комично; фраза же Гейне о четырех сословиях, на которые разделяется население Геттин- гена: <Профессура, студенты, филистеры и скот>, - чрезвычайно остроумна.

За образец умышленного комизма речи я беру Stettenheim'a. Stettenhcim'a называют остроумным, т. к. он в высокой мере обладает умением вызывать комизм. Острота, которую <знают>, в противоположность к той, которую <создают>, в действительности метко определяется этой способностью. Не- оспоримо, что письма бернского корреспондента Wippchen'a остроумны в том отношении, что в них разбросано много острот всякого рода, среди которых есть очень удачные (<празд- нично раздетые>, - говорит он о празднестве дикарей); но своеобразный характер этих произведений зависит не от от- дельных острот, а от комизма речи, который обильно струится в них. Wippchen - это первоначально сатирический образ, модификация G. Freytag'OBCKoro Schmock'a, одного из тех невежд, которые торгуют и злоупотребляют культурной ценностью нации. Но удовольствие от комического эффекта, получающегося при их изложении, постепенно оттесняет у автора сатирическую тенденцию на задний план. Продукции Wippchen'a являются в большинстве случаев <комической бессмыслицей>; автор вос- пользовался - впрочем по праву - веселым расположением духа, получившимся в результате частого употребления таких продукций, чтобы наряду с допустимыми шутками привести разного рода пошлости, которые сами по себе были недопу- стимы. Бессмыслицы Wippchen'a кажутся специфическими вследствие особой техники. Если ближе рассмотреть эти <ост- роты>, то некоторые их разряды особенно бросаются в глаза

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

и накладывают свой отпечаток на все творчество. Wippchen пользуется преимущественно соединениями (слияниями), мо- дификациями известных оборотов речи и цитат и вставками в них банальных элементов с помощью более взыскательных и более ценных в болыпинстве случаев средств выражения. Впрочем, это приближается к техническим приемам остроумия.

Слияниями являются, например, следующие шутки (взятые из предисловия и первых страниц):

<В Турции столько золота, сколько звезд в море>. Это выражение составлено из двух оборотов речи: <Золото, как звезды> и <Золото, как песок в море>.

Или: <Я не больше чем безлиственный столп, свидетельст- вующий об исчезнувшем великолепии>, что является сгущением <безлиственной породы> и <столпа, свидетельствующего и т. д.>. Или: <Где нить Ариадны, которая вывела из Сциллы эту Авгиеву конюшню?>, что составлено из 'грех элементов, при- надлежащих трем различным греческим сагам.

Модификацию и замену одного другим можно без натяжки объединить. Их характер вытекает из нижеследующих, взятых у Wippchen'a примеров, в которых между строк всегда сквозит другой, ходячий, в большинстве случаев банальный, избитый текст:

<Битвы, в которые русские то оставались в дураках, то оставались в умниках>. Нам известен только первый оборот речи; не так уж бессмысленно было бы ввести в употребление и второй по аналогии с первым.

<Во мне уже рано пробудился Пегас>. Если заменить слово <Пегас> словом <поэт>, то перед нами автобиографический оборот речи, потерявший уже ценность вследствие частого употребления. Хотя слово <Пегас> и не подходит для замены слова <поэт>, но оно находится с ним в связи по смыслу и является высокопарным словом.

<Так прожил я свое тернистое короткое платье>. Это - описание вместо простого слова. <Вырасти из корот- кого платья> - один из описательных оборотов речи, связанных с понятием детство.

Из множества других продукций Wippchen'a можно отметить некоторые как примеры чистого комизма, например, комиче- ского разочарования: <исход сражения колебался в течение

нескольких часов, наконец... оно окончилось ни в чью>, или комического разоблачения (неведения): Клио, медуза истории; цитаты: Habent sua fata morgana. (Имеют свой мираж (лат.). Изначально: Habent sua fata libelli - Книги имеют свои судьбы (лат.).) Но нас больше интересуют слияния и модификации, т. к. они воспроизводят известные технические приемы остро- умия. Можно сравнить с модификациями такие остроты, как например: он имеет великую будущность позади себя, - он набитый идеалист, - остроты Lichtcnbcrg'a, возникшие путем модификации: новые курорты хорошо лечат и т. п. Можно ли назвать продукции Wippchen'a, пользующиеся той же самой техникой, остротами или чем они отличаются от острот?

На это, конечно, нетрудно ответить. Вспомним о том, что острота имеет для слушателя два лица, вынуждает его к двум различным толкованиям. При остротах-бессмыслицах, как при только что упомянутых, одно толкование, сообразующееся только с текстом, гласит, что он является бессмыслицей. Другое тол- кование, следуя намеку, прокладывает у слушателя путь через бессознательное и находит себе отличный смысл. При продук- циях Wippchen'a, имеющих сходство с остротой, один из ликов остроты пуст, он как бы исчезает: это голова Януса, на которой высечен один только лик. Если человек, подкупленный техникой, обращается к бессознательному, он не находит там ничего. Исходя из слияния, мы не находим там такого случая, в котором оба слившихся элемента действительно получают новый смысл; при попытке анализа эти элементы совсем распадаются. Модификация и замена одного элемента другим приводят, как при остроте, к общеупотребительному и известному тексту, но сама модификация или замена не говорит ни о чем ином, а обычно и ни о чем возможном или общеупотребительном. Таким образом, для этих <острот> остается только одно тол- кование - толкование бессмыслицы. Если угодно, то можно решить еще вопрос, нужно ли называть такие продукции, лишенные одной из существеннейших характерных черт ост- роумия, <плохими> остротами или вообще не называть их остротами. Несомненно, такие бледные остроты производят ко- мический эффект, который мы можем объяснить себе по-раз- ному. Либо комизм возникает из обнаружения видов мышления, употребительных в бессознательном как в ранее рассмотренных случаях, либо удовольствие вытекает из сравнения с удачной

ОСТРОУМИЕ И ВИДЫ КОМИЧЕСКОГО

остротой. Нам ничто не мешает предположить, что здесь сов- падают оба способа возникновения комического удовольствия. Нельзя отрицать, что именно это недостаточное приближение к остроте превращает в данном случае бессмыслицу D коми- ческую бессмыслицу.

Существуют другие, легко поддающиеся анализу случаи, в которых такая недостаточность в сравнении с тем, что должно было бы быть продуцировано, делает бессмыслицу непреодолимо комической. Загадка, являющаяся противоположностью остроты, может дать нам лучшие примеры этого, чем сама острота. Например, шутливый вопрос гласит: <Что висит на стене, обо что можно вытереть руки?> Если бы ответом было: полотенце, то это была бы глупая загадка. Но этот ответ отрицают. - <Нет, селедка>. - <Но, помилуйте, - возражает удивленно человек, - ведь селедка не висит на стене>. - <Но, ведь, ты можешь повесить ее на стену>. - <А кто же станет вытирать руки о селедку?> - <Тебя никто не заставляет этого делать>, - гласит успокаивающий ответ. Это объяснение, данное с помощью двух типичных пере- двиганий, показывает, как многого не хватает этому вопросу, чтобы быть настоящей загадкой, и в силу этой абсолютной недостаточности он оказывается не просто бессмысленным, глу- пым, а непреодолимо комическим. Таким образом, путем несоб- людения существенных условий острота, загадка и другие суж- дения, сами по себе не доставляющие комического удовольсгвия, могут стать источником комического удовольствия.

Еще меньше трудностей для понимания представляет случай непроизвольного комизма речи, часто встречающийся в стихо- творениях Friederike Kempner\

Против вивисекции