Глава пятнадцатая. А утром взошло солнце, и песню сверчка сменили птичьи трели
А утром взошло солнце, и песню сверчка сменили птичьи трели. По тропинке под насыпью шла старуха и споткнулась прямо об Эдварда. – Хм, – сказала она и ткнула в Эдварда своей длинной палкой. – Похоже, кролик. Поставив корзинку на землю, она наклонилась и пристально посмотрела на Эдварда. – Кролик. Только ненастоящий. – Она выпрямилась, снова хмыкнула, а потом почесала спину. – Что я всегда говорю? Я говорю, что всему найдётся применение. Всё пригодится. Но Эдварду было всё равно, что она говорит. Резкая душевная боль, которую он испытал вчера ночью, уже притупилась, её сменили абсолютная пустота и отчаянье. «Хочешь, подними меня, хочешь – оставь валяться здесь, – думал кролик. – Мне совершенно всё равно». Но старуха его подняла. Она сложила его пополам, сунула в свою корзинку, где пахло водорослями и рыбой, и пошла дальше, помахивая корзинкой и напевая: – «Никто не видел и не ведал тех бед, что повидала я…» Эдвард невольно прислушался. «Я тоже видел разные беды, – подумал он. – Могу поклясться, я повидал их немало. И похоже, они никак не кончатся». Эдвард был прав. Его беды на этом не кончились. Старуха нашла ему применение: прибила его бархатные ушки гвоздями к деревянному шесту у себя в огороде. Раскинула ему руки, будто он летит, и накрепко прикрутила проволокой. На шесте, кроме Эдварда, было множество ржавых и колючих консервных банок. Они позвякивали, побрякивали и поблёскивали на утреннем солнце. – Ну ты‑то их распугаешь хорошенько, – сказала старуха. «Кого надо распугивать?» – вяло удивился Эдвард. Скоро обнаружилось, что речь шла о птицах. О воронах. Они налетели целой стаей – каркали, вопили, носились над его головой, чуть ли не чиркая по ней когтями. – Ну же, Клайд! – недовольно сказала женщина и захлопала в ладоши. – Изобрази что‑нибудь посвирепее. Кыш! Клайд? Эдвард почувствовал, как на него накатила усталость – такая сильная, что он готов был вздохнуть вслух. Неужели миру ещё не надоело давать ему всё новые и новые неправильные имена? Старуха снова захлопала в ладоши. – Кыш! Кыш! А ну‑ка за работу, Клайд. Давай распугивай птиц. И она направилась к своему маленькому домику в дальнем конце огорода. Зато птицы не отставали. Они кружили над головой. Дёргали клювами нитки, распустившиеся на свитере. Особенно докучала ему одна ворона, она совсем не хотела оставить его в покое. Усевшись прямо на шест, она стала кричать Эдварду в левое ухо своё мрачное «кар‑кар». И кричала долго‑долго, без остановки. А солнце меж тем поднималось всё выше и сияло всё нестерпимее. Оно ослепило Эдварда, и на миг ему показалось, что большая ворона – это Пелегрина. «Ну же, давай, – подумал он, – превращай меня в бородавочника, если хочешь. Мне всё равно. Мне всё уже давно всё равно». «Кар‑кар», – каркала ворона Пелегрина. Наконец солнце зашло, и птицы улетели. А Эдвард всё висел, прибитый за бархатные уши, и смотрел в ночное небо. Он видел звёзды. Но впервые в жизни они не приносили ему покоя. Наоборот, ему казалось, что они издеваются, насмехаются над ним. Звёзды словно говорили: «Ты там, внизу, совсем один. А мы здесь, наверху, в созвездиях. Мы все вместе».
«Но меня очень сильно любили», – возразил Эдвард звёздам. «Ну и что из этого? – отвечали звёзды. – Какая разница, любили тебя или нет, если ты всё равно остался совсем один?» Эдвард не нашёлся с ответом. В конце концов небо посветлело, и звёзды исчезли одна за другой. Вернулись птицы, а потом в сад вернулась старуха. С собой она привела мальчика.
|
