ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ

Поскольку речь идет не о чем ином, как о человеке, то в представлениях о его «норме» мы должны исходить из понимания основной сущности человека, которая и де­лает его собственно человеком, отличая, отграничивая от других живых и обладающих психикой обитателей планеты. В наиболее общей форме сущность человека выражена К. Марксом в широко известном положении, согласно которому «в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»²⁴. При развертывании, конкретизации этого тезиса необходимо учитывать несколько важных моментов. Во-первых, неоднократно подчеркнутую К. Марксом пагубность противопоставления человека, индивида, с одной сторо­ны, и общества, общественных отношений — с другой. «Прежде всего,— писал он,— следует избегать того, чтобы снова противопоставлять «общество», как аб­стракцию, индивиду. Индивид есть общественное су­щество. Поэтому всякое проявление его жизни — даже

если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, про­явления жизни,— является проявлением и утвержде­нием общественной жизни» ²⁵. Человек, таким образом, находится не «вне», не «над», не «под», не «за», не «против» общества, он есть «общественное существо», есть всегда образ общества, более того, в пределе своем, родовой сущности — образ Человечества (мы остав­ляем пока вопрос о том, каким может быть этот образ в каждом конкретном случае — искаженным или ясным, частичным или полным) *.

Другой момент, который следует подчеркнуть, может показаться чисто внешним, терминологическим, хотя на самом деле он имеет принципиальное значение для определения «норм» психического развития человека. В рукописи «Тезисы о Фейербахе» нет слов «совокуп­ность всех», а стоит короткое французское слово «ан­самбль», имеющее иной смысловой оттенок. На этот мо­мент справедливо обращают внимание современные фи­лософы (Л. П. Буева, М. С. Каган, А. Г. Мысливченко и др.), отмечая ненужность перевода этого слова, став­шего интернациональным. Действительно, если сам К. Маркс использовал для тезисного, т. е. наиболее точ­ного и краткого, выражения своих мыслей именно это, иноязычное для него, пишущего по-немецки, слово, то нет нужды и в переводе этого слова на русский язык» поскольку оно находится в равном отношении и к рус­скому, и к немецкому языкам — в отношении ассими­лированного, не требующего перевода иностранного

* В конце прошлого века в России выходили две популярные серии биографий выдающихся ученых и общественных деятелей раз­ных времен и народов. Первая, получившая наиболее широкую из­вестность, выходила с 1890 г. в издательстве Ф. Павленкова и назы­валась «Жизнь замечательных людей» (в 1935 г. серия была на новой основе возобновлена А. М. Горьким). Другая подобная, но менее известная серия выходила в академическом издании Брокгауза и Ефрона и называлась «Образы человечества». Надо признать, что второе название куда более верно определяет место и роль подоб­ного рода биографий в нравственном воспитании. Восприятие должно фиксироваться не на самой по себе особости и замечательности описываемых лиц (что подспудно, по контрасту рождает мысли о на­шей собственной обыкновенности, «незамечательности», незамечен-ности на фоне других, а следовательно, об исторической периферий-ности, отделенности от судьбы замеченных и замечательных), а на том, чго описываемые лица сумели наиболее полно и ярко воплотить, явить собой образ Человечества, тот же самый образ, полномочными (другое дело — далеко не всегда достойными) представителями которого яв­ляемся и все мы.

слова, широко вошедшего в культурный обиход. Не стоило, быть может, говорить об этом подробно, если бы слово «ансамбль» в этом основополагающем тезисе было переведено в адекватном смысловом ключе. Меж­ду тем слово «совокупность» далеко не синоним слова «ансамбль». Смысловым синонимическим рядом здесь являются скорее «слаженность», «соподчинешюсть», «содружество», «организованное единство» и т. п.* Мы часто, например, слышим слово «ансамбль» в отно­шении музыкальных коллективов, объединенных общей задачей исполнения музыки и достигающих выполнения этой задачи слаженными, соподчиненными, взаимодо­полняющими, взаимооттеняющими друг друга усилия­ми, подчиненными некоему единому замыслу. Чем более выражены эти свойства, тем в большей степени группа музыкантов представляет собой единый, сыгранный ансамбль. Если же названные свойства находятся в за­чаточном состоянии или отсутствуют вовсе, то перед нами не ансамбль, а лишь совокупность всех находя­щихся на сцене музыкантов. Можно, таким образом, сказать, что «совокупность всех» — это нижняя смыс­ловая граница «ансамбля» или, напротив, его началь­ная отправная точка, но никак не отражение сути по­нятия.

Эта терминологическая неточность привела к целому ряду смысловых смещений не только в философском плане **, но и в конкретно-психологическом. Последнее выразилось прежде всего в том, что, несмотря на столь частое цитирование Марксова тезиса о сущности чело­века как совокупности всех общественных отношений, это положение не удалось убедительно связать с кон­кретным представлением о психике, и прежде всего о высшем отражательном и интегративном ее уровне — личности. Основная трудность состояла в том, что ни­какой конкретный человек не мог, разумеется, претен­довать на воплощение всей совокупности обществен-

* Вот как определяет слово «ансамбль» словарь иностранных слов: «взаимная согласованность, органическая взаимосвязь, строй­ное единство частей, образующих какое-либо целое».

** Так, А. Г. Мысливченко считает, что слово «ансамбль» более точно, чем слово «совокупность», отражает взаимодействие, диалек­тику сущностных сил человека и социальной культуры ²⁶. Л. П. Буева подчеркивает, что термин «ансамбль» более адекватно отражает мысль К. Маркса, подразумевая системный подход, наличие опреде­ленных пропорций между различными аспектами человеческого бытия и т. д.

ных отношений, и уже по этому чисто арифметическому признаку конкретный человек непроходимой полосой от­делялся от своей родовой сущности. «Могу ли я,— спрашивал, например, И. С. Кон,— не погрешив против истины, назвать себя совокупностью всех общественных отношений, когда сфера моей (и вашей, и любого кон­кретного индивида) деятельности заведомо включает лишь незначительную часть этих отношений?» ²⁸ По­нятно, что при такой постановке вопроса ответ может быть только отрицательным, а родовая сущность чело­века в конечном счете — отделенной от жизнедеятель­ности конкретного, живого, «грешного» человека. До­стигнуть же приближения к этой сущности можно только путем увеличения числа реализуемых личностью отношений, т. е. опять же арифметическим путем:

чем больше будет этих отношений, тем ближе к родовой сущности. Отсюда, в частности, сведение понятия все­стороннего развития личности к представлению о ее много- и разносторонности, задействованности в как можно более различных видах деятельности. (Понятно, что, согласно такому представлению, дилетант, овладев­ший многими видами деятельности, имеет несомненное преимущество перед ученым, всю жизнь посвятившим решению одной узкой проблемы; первого исходя из арифметического подхода можно назвать все-, много-или разносторонне развитым, второго — развитым одно-или малосторонне.)

Чтобы избежать этих недоразумений, необходимо вернуться к двум отмеченным выше моментам рассма­триваемой концепции. Во-первых, что человек всегда есть общественное существо, что он «живет миром». Во-вторых, сущность человека — не просто сумма, со­вокупность, но сложный ансамбль общественных отно­шений, т. е. их соподчинение, сопряженность, гармони­ческое единство, иерархия. Таким образом, от родовой сущности каждый конкретный индивид отделен не ариф­метически, не разностью (всегда, разумеется, удру­чающе бесконечно большой) между совокупностью всех общественных отношений и количеством отношений, реально осуществляемых индивидом. Человек, как об­щественное существо, изначально связан, исходит из этой сущности, он являет ее образ, хотя, как мы уже говорили, этот образ может быть весьма разным, в том числе и глубоко извращенным. При этом не само коли­чество общественных отношений играет главенствую-

щук» роль. Как верно заметил М. С. Каган, не «совокуп­ность всех», а «ансамбль» предполагает объединение в человеческой сущности отнюдь не всех отношений, а только тех, которые способны персонифицироваться и интериоризироваться ²⁹. Далее — эти персонифициро­ванные и интериоризированные отношения не строятся по некоему установленному шаблону, не появляются сразу в виде готового предмета с заданными свойст­вами, они всегда процесс, всегда движение. Человек «не стремится оставаться чем-то окончательно устано­вившимся, а находится в абсолютном движении станов­ления»,— писал К. Маркс ³⁰. Поэтому нет такой итого­вой совокупности всех отношений, которая определила, замкнула бы своим числом сущность человека, и задача исследования этой сущности, что особо подчеркивает Г. С. Батищев, должна состоять не в поисках какой-либо ее «собственной» конечной природы, а в объяснении того, каким образом и почему человек есть безмасштаб­ное существо. Наконец, на что мы уже обращали вни­мание, представление об ансамбле (в отличие от сово­купности) подразумевает определенное сопряжение, соподчиненность его составляющих. Возникает, следо­вательно, задача выделить основные линии этого ан­самбля, его системообразующий фактор, задающий его «мелодию», его «движение становления», его иерархи­ческое единство и гармонию.

Таким главным, системообразующим представ­ляется способ отношения к самому человеку. К. Маркс писал: «Так как человеческая сущность является истин­ной общественной связью людей, то люди в процессе деятельного осуществления своей сущности творят, производят человеческую общественную связь, общест­венную сущность...» ³² Эта связь, составляющая челове­ческую сущность, и есть отношение человека к человеку. В применении к психологии об этом ярко и проникно­венно сказал С. Л. Рубинштейн: «...первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отно­шение к другому человеку, к людям составляет основ­ную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяет­ся тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому чело­веку он способен устанавливать. Психологический ана­лиз человеческой жизни, направленный на раскрытие

отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область «стыка» психологии с этикой» ³³.

Как всякий жизненный, живой процесс, отношение к человеку несет в себе некое исходное противоречие, борьбу противоположных возможностей и тенденций. Этими противоположно направленными возможно­стями, векторами, тенденциями является, с одной сто­роны, рассмотрение человека как самоценности, как непосредственно родового существа, а с другой — пони­мание человека как средства, подчиненного внешней цели, как вещи, пусть даже особой и уникальной, но вещи среди других вещей. Это противоречие в понима­нии человека проходит через всю историю человечества, которую в этом плане можно рассматривать как борьбу за свободу и достоинство, за признание родовой чело­веческой сущности, против вещных отождествлений (раба — с орудием, крепостного — с собственностью, наемного рабочего — с производимой им технической операцией и т. п.).

Разумеется, те или иные вещные отношения, вещные цели будут всегда оставаться насущными—отсюда и постоянная проблема приведения их в соответствие с целями невещными. И это соответствие, если мы хотим развития человека именно как человека, может быть только одним — цели невещные должны в конечном счете обусловливать, подчинять цели вещные. Лишь тогда возможно воспитание человека, который мерилом своей ценности считает не меновую полезность, возмож­ность обмена и продажи своих качеств, а свою родовую человеческую сущность, уравнивающую, соединяющую «истинной общественной связью» всех людей *. Дея­тельность такого Человека (справедливо написать это слово с большой буквы), конечно, подразумевает и кон­кретную «полезность», материальную отдачу обществу, однако ее никогда нельзя прямо свести к этой пользе, ибо любое дело в конце концов пронизано не вещными, а возвышенными, общечеловеческими идеями. Заметим также, что размеры и качество этой материальной от­дачи обычно неизмеримо более высоки, нежели от «час-Продажа, обмен своей внутренней человеческой сути, сопри­частности роду — «бессмертной души» — на любые возможные вещ­ные блага — вечную молодость, славу, богатство, власть — в мифах, преданиях и сказках всех народов расценивались как тягчайшее падение человека, его «сделка с дьяволом».

тачного» человека, воспитанного в вещной традиции и тем самым изолированного от человеческой сущности. Вот почему, по словам Маркса, «уничтожение этой изолированности и даже частичная реакция, восстание против нее, являются настолько же более бесконеч­ными, насколько человек более бесконечен, чем граж­данин государства, и насколько человеческая жизнь более бесконечна, чем политическая жизнь» ³⁴.

Итак, главным для человеческой сущности является отношение к самому человеку, которое формируется в борьбе двух разнонаправленных векторов, один из которых ведет к пониманию и реализации человека как самоценности, как существа, способного к развитию «безотносительно к какому бы то ни было заранее уста­новленному масштабу», а другой, противостоящий ему,— к пониманию и реализации человека как сред­ства. Разрешение конфликта, противоречия в пользу первого отношения ведет к утверждению сущности че­ловека, тогда как в случае превалирования второго рода отношений человек выступает в меновой, вещной, т. е. в конечном счете нечеловеческой форме своего сущест­вования. Отсюда проистекают по крайней мере два необходимых вывода. Во-первых, вся конкретная струк­тура общественных отношений, персонифицированных и интериоризированных тем или иным человеком, во многом зависит от особенностей разрешения названного противоречия. Во-вторых, степень приобщения к родо­вой сущности определяется не количеством, объемом усвоенных общественных отношений, а прежде всего выбором и осуществлением главного, системообразую-щего отношения — отношения к людям и к каждому отдельному человеку.

Сказанное может быть отнесено к любой деятель­ности человека. Даже такой вид деятельности, как труд, может (в зависимости от лежащего в его основе отноше­ния к себе и другим) либо способствовать развитию человеческой сущности, либо вести к замкнутости, отъе-диненности, узкоэгоистическим тенденциям. А. С. Мака­ренко, столь высоко ставивший воспитательную роль труда, специально подчеркивал, что труд в известном смысле — процесс воспитательно-нейтральный, он оди­наково может воспитать и коллективиста, и индиви­дуалиста, что зависит прежде всего от способа связи и отношений между собой участников трудового про­цесса.

Развитие деятельности не как технологических опе­раций и действий, а как способа обретения и реализа­ции родовой сущности зависит, однако, не только от отношения индивида к себе и другим людям, но и от того, будет ли это отношение сопровождать, точнее, по­рождать ряд других, необходимо связанных с родовой сущностью свойств. Кратко остановимся на некоторых из них.

Прежде всего деятельность может побуждаться раз­ными обстоятельствами. Она может быть причинно обусловленной, т. е. вытекающей из сложившихся усло­вий, которые являются непосредственно причинно по­рождающими для данной деятельности. Она может рас­цениваться как причинно-сообразная, т. е. сообразую­щаяся с кругом породивших ее условий — причин, но уже не прямо и непосредственно вытекающая из них. Она может быть целесообразной, т. е. в качестве глав­ной ее характеристики, согласованной с заранее постав­ленными целями. Наконец, она может быть целеобу-словленной, т. е. по преимуществу определяемой, про­изводной от цели. Понятно, что в первых двух случаях (причиннообусловленности и причинносообразности) источник деятельности локализуется в прошлом, в уже сложившейся ситуации; в двух остальных случаях (це­лесообразности и целеобусловленности) — в будущем, в том, что предстоит. В свою очередь это предстояние может быть двух родов. Цели могут браться человеком уже в готовом виде и даже быть прямо навязанными ему извне. Этот путь, в самом крайнем своем выраже­нии, превращает человека в «вещь среди вещей», в сред­ство достижения совершенно чуждых ему анонимных институциональных целей ³⁶. Качественно другой род предстояния целей — когда они выработаны самим че­ловеком, когда мы можем говорить о свободном целепо-лагании, целепроектнровании, целетворен.ии человека. Именно здесь находится грань между деятельностью исполнения (пусть сложного, иерархически и опосред­ствованно организованного) и деятельностью творения. Творчество же и есть тот вид деятельности, точнее, тот способ выполнения деятельности, который наиболее отвечает трансцендирующей сущности человека.

При таком подходе к деятельности не просто возни­кают новые предметы, но происходит развитие сущност-•ных сил человека, которое отнюдь не сводится к изоли­рованному, личному достижению творящего, но стано-

вится достоянием всех, принадлежит через произведен­ные предметы любому человеку, человечеству в целом. Через человека творящего происходит, таким образом, обогащение родовой человеческой сущности: «...мы имеем перед собой под видом чувственных, чужих, по­лезных предметов... опред меченные сущностные силы человека» ³⁷.

Здесь необходимо сделать два важных для нашего изложения примечания. Прежде всего, когда говорят о творчестве, традиционно ассоциируют его, а нередко и вовсе ограничивают его искусством и наукой. Это создает представление, согласно которому лишь худож­никам, писателям, ученым и прочим представителям «творческих профессий» доступно повседневное творе­ние, лишь они создают новое, раскрывают новые сущ­ностные силы, формирующие новые способности, новые пласты человеческих отношений, тогда как на долю «серого» большинства с их узкими «нетворческими профессиями» остаются механические, репродуктивные, причинно обусловленные виды деятельности с редкими вкраплениями целетворящих, творческих моментов. Та­кое понимание крайне пагубно для развития самосозна­ния, оно принижает и искажает его, отводя человеку роль винтика, детали механизма, смысл и назначение которого ему неведомы. Между тем для любого человека независимо от его профессии, пусть требующей лишь механической деятельности, главным остается как раз тот предмет, который постоянно, ежечасно требует твор­ческого, целетворящего подхода. Предмет этот — сама жизнь человека, творимые, поддерживаемые или отвер­гаемые им отношения, центральным из которых яв­ляется отношение к другим людям. «...Именно личное, индивидуальное отношение индивидов друг к другу, их взаимное отношение в качестве индивидов создало — и повседневно воссоздает — существующие отноше­ния» ³⁸. Те самые, и никакие иные, отношения, которые и есть сущность человека. Обычно, для того чтобы подчеркнуть социальную природу человека, внимание исследователей акцентируется исключительно на том, что человек есть совокупность общественных отноше­ний, т. е. человек, его сущность определяются через образующие его социальные связи. Но при этом выпа­дает из поля зрения необходимость другого угла рас­смотрения той же формулы, а именно что совокупность, вернее, ансамбль общественных отношений и есть че-

ловек, т. е. общественные отношения определяются че­рез образующую их деятельность человека. Об­щество — это «сам человек в его общественных отно­шениях» ³⁹. Общественная сущность «не есть некая абстрактно-всеобщая сила, противостоящая отдель­ному индивиду, а является сущностью каждого отдель­ного индивида (подчеркнуто нами.— Б. Б.), его собст­венной деятельностью, его собственной жизнью, его собственным наслаждением, его собственным богатст­вом» ^ю. Упуская из виду этот важнейший угол рассмот­рения, мы как бы призываем: «познай мир (общест­венных отношений), и ты познаешь себя (человека)» — в противовес: «познай себя, и ты познаешь весь мир». На деле это две взаимосвязанные стороны, два основ­ных пути познания, и нельзя, изучая и возвеличивая роль общественных отношений, умалять в сравнении с ними роль человека, ибо они равносущны.

Другой момент, который необходимо отметить, со­стоит в том, что в рамках деятельности творческие и нетворческие стороны отнюдь не исключают друг друга, а находятся в тесной взаимосвязи. Творчество всегда подразумевает операционально-технические моменты, и нередко, чем сложнее творческий акт, тем сложнее и развитее должно быть лежащее в его основе ре­месло — круг освоенных навыков и умений. И напротив, расширение операционально-технических умений рас­ширяет и возможности применения новых творческих подходов, приемов, способов.

Однако, даже если мы найдем, что сугубо рутинную, вовсе исключающую моменты творчества деятельность предпочитают деятельности «творческой», это еще не го­ворит прямо об отходе человека от своей способной к развитию сущности. Все будет зависеть от того, какого рода отношение к другим людям, какого рода понятие о человеке лежит в основе такого предпочтения. Если некто выбрал рутину, сделав это ради жизни и блага другого человека, то он несравнимо выше в челове­ческом плане и ближе к своей родовой сущности, не­жели тот, кто выбором творческой стези попирает конкретного человека или делает его подножием, сред­ством своего возвышения. Специально обратим внима­ние, что тот и другой выбор не определен самой ситуа­цией, не является причинно обусловленным (даже если это так кажется самому субъекту). Он есть акт твор­ческий, целетворящий, проявленный в русле главного,

'- Б С Впятуг¹».

Б С Братусь

систсмообразующегодля остальных отношения — отно­шения к человеку. Из этих творческих актов, беско­нечной череды выборов, пусть не всегда ярко очерчен­ных и приметных самому субъекту, и состоит не прекра­щающийся всю жизнь процесс самотворения человека, любой предстоящий этап которого не дан, а задан, яв­ляет собой задачу, смысл и решение которой не могут быть определены вне самого действующего человека, живущего своей, а не чьей-либо чужой, заемной, навя­занной жизнью.

Таким образом, не следует приписывать творчество лишь какому-то особому роду деятельности; это харак­теристика куда более широкая, атрибут полноценной жизни человека, его отношений к себе и миру, необ­ходимый способ реализации его родовой сущности.

Целетворение, самопроектирование жизни в качест­ве своего необходимого условия требуют наличия сво­боды, которую подразделяют, как известно, на свобо­ду негативную, т. е. свободу от внешних стеснений и ограничений, и свободу позитивную, нужную для до­стижения каких-либо поставленных целей и задач. Объективную основу свободы первого рода (ее можно еще назвать независимостью) составляет система прав (свобод), бытующих в данном обществе. При этом, что важно для нашего рассмотрения, эти свободы не даны извне как произвол или подарок безличных сил и институтов. Они в конечном счете порождены (завое­ваны, отстаиваются, выигрываются или, напротив, проигрываются) самими субъектами, самими гражда­нами данного общества: «Государство фиксирует (должно фиксировать) то, что сформировалось в ре­альной жизни, а не «одаривает» по своему усмотрению или произволу юридическим статусом своих граждан, не «дарует» им права и свободы, коренящиеся на самом деле в совокупности тех общественных, в том числе и юридических, отношений, которые складывают­ся на базе существующих объективно производствен­ных отношений... Для юридического статуса личности необходимо, конечно, государственное (официальное) признание масштаба свободы, которым она пользует­ся или на который претендует, но сама эта свобода и ее рамки даны отнюдь не властью и могут ею лишь признаваться в силу объективной необходимости или не признаваться вопреки этой необходимости, что по­дрывает ее собственные основы» ⁴¹.

Свобода первого рода — при всей ее важности — лишь расчищает площадку, создает условия для пол­ного проявления свободы второго рода — свободы созидания и самостроительства, свободы преобразова­ния себя и мира в соответствии с поставленными субъ­ектом задачами, его собственным пониманием смыс­ла и цели своей жизни. Человек становится «свободен не вследствие отрицательной силы избегать того или другого, а вследствие положительной силы проявлять свою истинную индивидуальность» ⁴².

Как только свобода из потенциального состояния переходит в созидающее действие, возникает необхо­димость проявления воли субъекта — контролирую­щего, мобилизующего начала этого действия. Подлин­ная воля прежде всего связана со свободой позитив­ной, с возможностью творческой постановки целей, прямо не вытекающих из данных обстоятельств, но направленных на преобразование этих обстоятельств и себя в них. Этим она отличается от своеволия, само­дурства, т. е. в конечном счете от потакания самому себе, своему прежнему, уже сложившемуся, а не пред­стоящему образу. Подлинная, свободная воля (несво­бодная воля есть неволя) необходимо связана с транс-цендирующей сущностью человека, с целетворением. Поэтому «проблема свободы воли формулируется не как проблема осознания необходимости действующих причин и «свободного» подчинения их действию. Сво­бодное действие человека, свободная воля к дейст­вию — это реальная его свобода от непосредственного подчинения обстоятельствам, это деятельная актив­ность человека, изменяющего обстоятельства в соот­ветствии с идеально представляемой целью» ⁴³.

Целетворение, постановка идеальных проектов пре­образования себя и мира подразумевают наряду с во­лей еще одно важнейшее условие. Это условие — вера человека в возможность, правильность, осуществимость этих идеально представленных целей и проектов.

Долгое время из ложной боязни ассоциации с ре­лигиозными воззрениями проблема веры обходилась в научной литературе "'. Лишь в последние годы появи-

* «В представлении многих людей,— пишет С. Л. Соловейчик,— слово «вера» связывается с понятием «вера в бога», и это неуди­вительно, до недавнего времени вся сфера нравственности находи­лась в ведении религии, и почти все понятия, с помощью которых только и можно выразить духовно-нравственные идеи, носят рели-

2*

лись работы, в которых феномен веры рассматривает­ся как необходимый атрибут человеческого существа. Человек без веры, ни во что не верящий — это чело­век без будущего, без нравственных перспектив и опор в жизни, не способный к преодолению и преобразова­нию себя и действительности, человек причинно обус­ловленного, но отнюдь не целесозидающего действия. Творческое решение даже единичной жизненной зада­чи подразумевает выбор из множества возможных хо­дов, причем нередко достаточно равновероятных, т. е. в каждый из которых можно поверить'как в должный. Человек, следовательно, чтобы действовать, не просто выбирает ход, решение, но и опирается (часто не­осознанно) на веру, что именно этот, а не какой-либо иной ход, иное решение нужны, подходят ему.

Еще более вера необходима в сложных жизненных коллизиях. Для осуществления идеальных целей и дол­госрочных проектов необходимо верить в свой выбор, постоянно восстанавливать в себе эту веру, что состав­ляет часто специальную задачу, поскольку, чем более отдаленны и возвышенны наши идеальные построения, тем менее они могут быть доказаны рациональным, логическим путем, т. е. перейти в конкретные знания и убеждения, стать не верой, а уверенностью. Вера находится, конечно, в определенной связи с уверен­ностью, равно как и с надеждой. Можно сказать, на­пример, что исход, решение жизненных коллизий за­рождаются как надежда на их осуществимость (малая субъективная вероятность успеха), затем она уступает место вере (большая вероятность) и, наконец, пере­ходит в уверенность (вероятность успеха, близкая к единице). Для жизненных решений надежда—слабо­ватая опора, а уверенность, напротив, слишком жест­кая и твердая, годная более для реализации уже гото­вого, проверенного прежде опыта. Вера же наиболее

ГИОЗНУН"» п^пж'1/^. ""^ "—••" ---

гиозную окраску: дух, душа, вера, надежда, милосердие, грех, со­весть. Но что же делать? Мы по десять раз на дню произносим «спасибо» — «спаси бог», вовсе о боге не думая». Более того, «в реальной жизни, в реальной речи и, значит, в практическом нашем сознании слово «вера» на каждом шагу используется в его нерели­гиозном значении. Мы говорим: вера в победу, вера в людей, вера в правду, с верой в будущее; люди верят в себя, в удачу, в судьбу;

мы говорим о доверии к человеку и уверенности в себе. Наконец, мы говорим: верность Родине, верность долгу, верность любви, вер­ность своему призванию, беспредельная верность своему народу. Все высшие качества человека и лучшие его поступки связаны с верой и верностью!» ⁴¹.

отвечает творческому акту как шагу в неизвестное, стремящемуся, однако, исключить безрассудство и упование на случай, равно как не требующему в ка­честве условия обязательной гарантии успеха.

Таким образом, подлинная вера (к которой приме­нимы эпитеты «зрячая», «ясная», «светлая» в отличие от «слепая», «темная», «фанатичная») есть не просто украшение, добавка к целостному развитию человека и уже, разумеется, не индульгенция бездействия * и прибежище слабых, а необходимое условие вне «заранее установленных масштабов» развития, ибо для того, чтобы обрести то новое, которого пока нет в наличии, надо поверить в него как в существующее и потен­циально достижимое. Отметим также, что вера в реаль­ность, жизненность наших проектов и конструкций в значительной мере позволяет им, чье конкретное бытие еще не осуществлено и только возможно в порой весь­ма отдаленном и неопределенном будущем, активно участвовать в сегодняшней жизни. Тем самым наряду с горизонтальной, линейно выраженной причинно-след­ственной цепью, в которой, для того чтобы достигнуть последнего звена, надо последовательно перебрать все предыдущие, возникают вертикальные смысловые свя­зи между образом будущего и настоящим, что позво­ляет будущему не только реально формировать пред­шествующие ему по времени звенья жизни, но и вы­брать любое из этих звеньев как форму своего ко­нечного бытия. «Будущее,— справедливо замечает В. Н. Назаров,— возможно не только как уходящая в бесконечность стрела времени, но и как воспарение

* Даже безоговорочная вера в свою судьбу и предназначение, в свой предуготованный путь далеко не всегда делает человека лишь пассивным наблюдателем, ожидающим, когда же свершится предначертанное свыше. «Фатализм,— замечает Г. В. Плеханов,— не только не всегда мешает энергическому действию на практике, но, напротив, в известные эпохи был психологически, необходимой основой такого действия». В качестве примера Плеханов приводит Оливера Кромвеля. Кромвель «называл свои действия плодом воли божьей. Все эти действия были наперед окрашены для него в цвет необходимости. Это не только не мешало ему стремиться от победы к победе, но придавало этому его стремлению неукротимую силу» ⁴⁵. Понятно, что свойство «наперед окрашивать действия в цвет не­обходимости» не прерогатива одной религиозной веры, но общее свойство веры как специфически человеческого феномена. Вера про­лагает пути к действию, мобилизует волю, которая в свою очередь цементирует ее, образуя основание уверенности в правоте избран­ного приложения сил.

над его линейным процессом. Подобное будущее вы­носится из общего потока времени и заземляется в любой его точке...» ⁴⁶ Для того чтобы быть вынесен­ным «из общего потока времени», это будущее долж­но быть представлено как независимое от времени, как уже существующее, что есть на деле продукция акта веры, ибо как такового его нет, оно лишь пред­стоит, но через этот специфически человеческий акт оно появляется и обретает возможность активно реали­зовать себя в настоящем, привнося, опредмечивая, узнавая идеально мыслимое в реально существующем.

Разумеется, направляя человека к тому, чего нет на деле, вера может способствовать не только творческо­му движению, преобразованию себя и наличных ситуа­ций, но и уходу от реальности, формированию иллю­зий, на которые можно смотреть как на отклонения развития *. Однако следует помнить, что сфера идеаль­ного, с которой взаимосвязана вера, никогда не являет­ся (да и не может являться) безупречно точным отра­жением реальности. Идеальные образы, которые мы строим, всегда в той или иной степени — «иллюзии», поскольку между ними и их воплощением непременно есть зазор, угол, расстояние — тем большие, чем слож­нее, отдаленнее по времени проектируемый результат. Это расстояние и определяет долю «иллюзии», рас­хождения ожиданий, замысла и результата. Иными словами, для достижения некоторого результата жиз­ненной деятельности мало стремиться к нему как к таковому, стремление должно обязательно перехлес­тывать, превосходить этот результат, быть всегда вы­ше, «иллюзорнее» его **. Определить оптимум этого превышения, разрыва реального и идеального — спе­циальная психологическая задача (мы отчасти коснем­ся ее в гл. IV), здесь же хотелось лишь отметить па-

* Психологический механизм формирования одного из видов аномальной иллюзорно-компенсаторной деятельности будет специ­ально рассмотрен в гл. V.

** Замечательный по простоте и силе образ соотношения иде­ального устремления и реального результата дал Л. Н. Толстой при обсуждении картины Н. К. Рериха «Гонец». Он тогда (видимо, не столько о самой картине, сколько в жизненное напутствие мо­лодому художнику) сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет» ⁴⁷.

губность отношения к возвышенности жизнетворче-ских конструкций как излишней «иллюзии», зря расто­чающей, отвлекающей от реальности силы человека. Напротив, такого рода «иллюзии» — необходимый ис­точник сил в борьбе с трудностями, ориентир, указы­вающий главное направление в меняющихся и часто противоречивых обстоятельствах жизни.

Для полноты заметим, что отмеченные выше атри­буты — целетворение, свобода выбора, вера — имеют определенные филогенетические предпосылки. Опере­жающее отражение действительности — важнейшая форма приспособления живой материи к среде. Это опережение подразумевает известную творческую (т. е. не заданную прямо наличными условиями) активность, необходимость предвосхищения обстоятельств и осу­ществления выбора решения, «веру» в исполнимость намеченного. С появлением психического отражения «вместо поля взаимодействующих тел,— замечает П. Я. Гальперин,— окружающий мир... открывается перед индивидом как арена его возможных действий. Возможных — значит не таких, что неизбежно долж­ны произойти... Индивид не может действовать вне условий, и с условиями нельзя обращаться «как угод­но», произвольно, однако свойства вещей благодаря представительству в образах можно учитывать зара­нее и при этом намечать разные действия. Благодаря психическому отражению ситуации у индивида откры­вается возможность выбора. А у бильярдного шара вы­бора нет» ⁴⁸.

Думается, что при анализе сущностных свойств человека не нужно забывать об этих предпосылках их возникновения. Рассматриваемые свойств