Укрепленный турникетИсполнив свои котлетно-макаронные функции и переспав ночь, полную страшных сновидений, я на утро с тяжелым сердцем снова отправился к дверям Роомовской квартиры. С таким ощущением, наверное, являются духи на то место, где лежит их непогребенная и неотпетая бренная оболочка. Но Роома дома не оказалось. Наведя у какого то заспанного типа справку о его местонахождении, я из ряда высказанных типом предположений заключил, что Роом уже с раннего утра обретается на кинофабрике. Характерным показателем степени моей неосведомленности в делах родной кинопромышленности может служить тот факт, что, выбравшись на улицу, я потратил около полутора часов на поиски своего собственного места службы. Не то, что его адреса, но я даже толком не знал его официального названия. Кроме меня, этого поочередно не знали: постовые милиционеры на углах различных улиц, три справочных киоска, телефонное справочное бюро восемь извозчиков и еще энное количество сердобольных аматёров из гражданского населения. Как всегда в таких случаях, меня выручил „Шпигель": когда, игриво помахав крылышками, улетела от меня последняя надежда, Микола Угодник направил мои стопы навстречу одному моему старому приятелю Тоське Балуеву, который, помимо прочих своих несомненных достоинств, был живым Бэдекером для города Москвы. Вникнув в суть моего пикового положения, Тоська моментально сориен- - 72 - тировался по солнцу и, решив, что в его распря-жении еще найдется свободных минут пять, взял курс на Триумфальную арку. Дойдя до нее, он указал мне улицу, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении, если мне не изменяет память, Смоленской, и с твердостью немецкого шуцмана заявил: — Пятый или шестой забор налево. Зеленый такой. Только там тебя без пропуска не впустят! — Так я им скажу, чтобы они Роома спросили — отвечал я с легкомыслием нансениста перед райскими вратами, но без визы. — Ну-ну! — сомнительно отозвался Тоська. — Попробуй! — После чего он повернулся на каблуках и нырнул в тротуарный поток, намекая этим на окончание своих самаритянских обязанностей. Тоська оказался прав. Я уже упоминал о странном пристрастии советских заводов и фабрик к контрольным будкам. Даже наш микроскопический Салтиковский мыловаренный заводишко имел свою гордую контрольную будку, построенную по архитектурным замыслам башенных ворот Шильонского замка. Не хватало только откидного моста. Первая звуковая фабрика Союзкино была обнесена высоким зеленым забором, увенчанным колючей проволокой, а такой контрольной будки не имели даже самые укрепленные лагпункты Беломорско-Балтийского комбината*). Сам по себе факт наличия на советских заводах контрольных будок не представляет собой отрицательного явления, и скорее был бы даже явлением положительным, если бы гарнизон их не состоял обычно из пары до последний степени бестолковых красноармейцев, преисполненных к тому же горым сознанием своего вооруженного доминирования над штатскими массами. Винтовка, попадая в руки даже самого наиштатского, геммороидаль-нейщего человечишки, делает его гордым и непри- *Один из крупных советских концентрационных лагерей, в котором мне впоследствии пришлось посидеть. - 73 - ступным, как Ричард Львиное Сердце, закованный, во все свои боевые доспехи вместе взятые. Быть может, слишком частые, в нежном возрасте, столкновения с вооруженной частью человечества и сделали из меня гнилого антимилитариста... Не ко времени, должен сознаться, не ко времени!.. С такими замашками мне следовало родиться в блаженные времена царствования королевы Виктории и не в России, а где нибудь в тихеньком Типперери. Впрочем, кто поручится, что в этом случае меня не прельстили бы медвежьи шапки или шотландские юбочки, и я не стал бы вдохновенным поклонником Марса?.. Но вернемся к контрольным будкам. Контрольную будку Первой Звуковой населяли два вот таких служителя Марса, отделенные от постороннего мира широким окном с маленьким отверстием, величина которого была рассчитана только на то, чтобы в него могла пройти рука, пред'являющая пропуск. Посторонние звуки, в частности такие, которые могли бы смягчить сердца служителей, в это отверстие уже не проникали. Да, на тот случай если бы они и проникли. Марс, а с ним и социалистическая законность, были застрахованы от каких бы то ни было неприятностей, связанных с неподобающим мягкосердечием служителей: сердца своих людей Марс облекает в броню из пробки и мрамора, а социалистическая законность добавляет к ней черную мантию вечной и неусыпной подозрительности ко всему живому. Воспоминание о бесплодно проведенных мною перед будкой сорока минутах настолько горько и болезненно, что я не стану будить его в своей памяти. Не стоит будоражить старые раны. Возьму из этой краткой трагедии только единственный отрадный солнечный блик: когда дело шло уже к одиннадцати часам, на другом конце улицы появилась стремительно передвигающаяся фигура Берты Леонидовны Владимирской. - 74 - — Ну?! (Должен вообще сказать, что никогда в моей жизни меня это словечко так не преследовало, как за период моей кино-деятельности). — Да вот, тов. Владимирская... не пушають меня! — Аа-га! — и Берта Леонидовна, не уменьшая скорости, пролетела сквозь контрольный турникет так, что он еще минут пять после этого вращался, назойливо и иронически, напоминая мне пресловутый „пресекатор". Впоследствии я привык к тому, что если Берта Леонидовна говорит,,Аа-га!" — то нужно спокойно оставаться ждать дальнейших событий: вопрос будет разрешен ко всеобщему удовлетворению. И наоборот: когда она говорит „Тэ-э, тэк'с!... — то лучше и проще сразу махнуть на него рукой, и даже не браться решать его самостоятельно: все равно ничего не выйдет. В то время, однако, я этого еще не знал, и даже попробовал было снова вознести свои мольбы к филиальному алтарю Марса. Но, минут через пять, в алтаре зазвонил телефон, после чего в вышеупомянутом отверстии появились кончик носа и глаз одного из служителей-Глаз имел пытливо-разыскивающее выражение. Радостное предчувствие птицей забилось в моей груди и, в виду того, что на улице, кроме меня, никого не было, я с готовностью услужливого царедворца придвинулся к окошку. — Вас как? — прогудел заглушенный стеклом бас. — Солоневич! — радостно взвизгнул я. За эти сорок минут служитель имел, в сущности говоря, полную возможность зазубрить мое имя на всю оставшуюся ему половину жизни. Но законность и оффициальность суть законность и оф-фициальность: а вдруг я в самый последний момент обменялся с кем нибудь личностью! Потом иди — доказывай! — Имяотчество? — осведомился бас. — Юрий Иванович! - 75 - — До кого хотите пройтить? — До режиссера Роома, Абрама Матвеевича, сорока пяти лет, низенького, без очков... — затараторил я с нескрываемым нетерпением, но окошечко уже захлопнулось и минуты через три мне был выдан пропуск, представлявший собою клочек бумажки с треугольной печатью и корявой надписью: Роом. Думаю, что после моего прохода, турникет вращался бы еще и до сих пор, если бы тому не помешали обстоятельства!
|
