Междуцарствие

С этого момета я начал познавать, что значит быть секретарем и первым помощником, правой, так сказать, рукой великого человека. Это было одним из немногих моментов в моей жизни, когда я пожалел о том, что судьба свела когда то вместе моих отца и мать, организовав, таким образом, мое появление на свет.

Правда — страдная пора началась не сразу. Некоторое время - дней, приблизительно, пять — Абрам Матвеевич провел в экзальтированном самовосхищении. Он уже не носился шутихой по кинофабрике, не тараторил и даже почти перестал изливаться грозными ливнями на головы своих несчастных вассалов. Он медленно, походкой китайского бонзы во время священнослужения, прохаживался по фабрич-'ным корридорам, заглядывая без какой либо определенной цели в различные отделы, иногда пританцовывал под какой то, низливавшийся на него с небеси мотив, и даже не конфузился, когда кто-нибудь заставал его врасплох при этом странном занятии. Со слюнявых уст его не сходила блаженная улыбка, а в пивных его глазках отражалась вся глубина и синева олимпийских небес. Иногда, встре-

- 96 -

тив в корридоре кого-нибудь из своих благожелателей (каковых у него к этому времени развелось неожиданно много), он принимал позу игрока на биллиарде, у которого вся душа ушла в кончик кия, и, жуликовато подмигивая, говорил:

— От четырьех бортов в угол... э?!.. Вот это я называю — комбинация! — при этом он делал правой рукой удар невидимым кием и начинал пританцовывать. Благожелатель улыбался ему восторженной улыбкой, такой, какой улыбается человек своему партнеру по выигравшему лотерейному билету, долго обеими руками тряс его мохнатую конечность и говорил:

— Поздравляю, Абрам Матвеевич, от всей души поздравляю! Именно в ваших руках я и надеялся видеть такую грандиозную работу и т. д., и т. д. — Обычно такие излияния кончались тонким намеком на полную готовность со стороны намекавшего лечь костьми у ног Абрама Матвеевича, если тот, конечно, соблаговолит принять такую мизерную жертву...

Впрочем, в эти дни Абрам Матвеевич не слушал, что ему говорили другие. Он пребывал в состоянии какого то транса, и чувствовалось по всему его поведению, что если его бренная оболочка и привязана к серому и обыденному praesens, то мозг его порвал тенета времени, в которых копошатся простые смертные, и витает где то в сияющем и славном будущем.

Это были дни, немногие светлые окна в темном корридоре моей кинематографической деятельности, когда я был предоставлен самому себе и, втягивая носой весну, шатался по разбухшим салтыковским лесам. Отдавая Богово — Богови, а кесарево — кесареви, я вдруг потерял всякий вкус к одиночеству, и стал извлекать из своих шестнадцати с половиной лет то небольшое количество пользы, которое они приносят человеку.

Впрочем и это мирное занятие не отличалось тургеневской чистотой и бездумностью. Над голо-

- 97 -

вой, дамокловым кирпичей, висела перспектива нашего побега заграницу, который представлялся мне чем-то вроде полета на Марс в новоизобретенной ракете: бис его знает — а вдруг в астрономические вычисления вкралась какая нибудь ошибка!.. Потом иди, доказывай, что ты не верблюд. Впрочем — я не был против побега. Я только считал, что шансов на его успех еще меньше, чем в рулетке.

Я шил рюкзаки и прочее походное снаряжение, ездил на Сухаревку добывать всякими неправдами порох, пистоны и свинцовый лом, из которого можно было бы нарубить сечку,^*) и старался по мере возможности не философствовать на тему о том, что дано знать одним лишь хиромантам и звездочетам.

 

* * *

Калюжный в эти дни находился в состоянии мрачного раздумья. Зайдя к нему как то от полноты весенней лени, я застал его лежащим на диване в одних штанах и лимонно-желтом войлочном сомбреро, таком, какие носят американские кинозвезды, околачивая груши на Пальм-Бич. В левой руке Калюжный держал прошлогодний отрывной календарь и обрывая листок за листком, мрачным басом бормотал:

— Плевать — не плевать, плевать — не плевать... — и т. д.

При моем входе он предостерегающе поднял палец в знак того, чтобы я его как нибудь не сбил со счета. На календаре еще оставалось сантиметра два необорванных листиков, так что мне пришлось прождать минут около десяти, пока не подошла очередь к тридцать первому декабря.

 

*) Свинцовые обрезки, заменяющие картечь.

- 98 -

— Плевать! — вскричал Оська, и с той неожиданной ловкостью, с которой толстые и огромные люди поворачиваются вокруг собственного центра, выпрямился на кровати. — Плевать! — он посмотрел на меня взором сумасшедшего, который заподозрил своего собеседника в недоверии. — Плевать!... Ты что думаешь мне не плевать? — угрожающе спросил он.

— M-м... Почему бы и нет? — произнес я, начиная догадываться о смысле происходящего. — Все, конечно, зависит от того, куда плевать и по какому поводу. Ежели, например, в потолок.

— Бэ э, в потолок! — Оська скривился в маску китайского демона. — Абрашке в рожу! Так, чтоб ему дух вышибло! Штоб он к стенке прилип и не мог отлипнуть! Штоб его!..

— Пшшш! — прервал я, — п-шшш! Куда это вы так разбежались?! И чего это вы теперь вдруг вздумали, когда у Роома уже все на мази?..

Оська, все с той же сумасшедчинкой в глазах, отпрянул к стенке. Потом он вскочил и, заложив руки по самые локти в бездонные карманы своих штанов, напоминавших внешним видом пустую оболочку воздушного шара, забегал из угла в угол по комнате.

— Плевать — не плевать, плевать — не плевать, — забормотал он, все повышая голос до почтя истерической нотки, — плевать — не плевать... Куды-ж мне деваться, Господи! — и он со стоном снова бросился на диван.

— Юрка, сукин сын, — начал он через минуту, не слыша от меня даже сочувственных реплик, — скажи ты! Устами младенцев глаголет истина! Скажи хоть ты, вражья душа! Пусть другие — грешные сволочи! Им не дано! Но ведь тебе Бог верит! Ты-ж чистая бэбэшка, говори, что тебе твое невинное сердце бормочет! Ну!?

- 99 -