Катаклизм

На фабрике темп работы наростал, я бы сказал, в кубической прогрессии. Откуда-то стало известно, что ГПУ поставило невероятно жестокий срок для начала постановки горьковского сценария: 25 сентября должна была начаться с'емка — и ни на копейку позже.

Прислушиваясь в содоме фабричных будней, набегу внюхиваясь в неуловимые запахи закулисных течений, я постепенно определил диспозицию действовавших сил.

Против Роома стоял Балабановский с намерением перехватить у него Горького. Сценарий еще не был окончен, еще не было даже в точности известно, о чем в нем должна была итти речь, но два шакала уже грызлись из за падали еще бегавшего по лесу медведя.

У Роома были какие-то темные связи с самим Горьким, зато у Балабанове кого — какие-то, не менее темные, связи в ГПУ. Вполне логично рассудив, что победа имеет все шансы остаться за последним, Басс принял сторону Балабановского и строил Роому каверзы по линии постановки двух других, из жадности понахватанных Роомом, фильмов. Разговор теперь шел о том, чтобы до двадцать пятого сентября успеть окончить „Пять восходов" и ухватиться за подготовительную работу к постановке

- 143 -

горьковского сценария еще до того, как этот сценарий появится на кинофабрике. Роом предполагал пронюхать о содержании сценария прежде Балабановскаго — таким образом он был бы перед Балабановским в некоторой форе, которая позволила бы ему все же оставить фильм за собой. Когда сценарий пришел бы на чистку в кинофабрику — у Роома была бы уже проделана подготовительная часть работы, и все преимущества, таким образом, остались бы на его стороне.

Но беда была в том, что до двадцать пятого сентября справиться с,,Пятью восходами" было почти так же немыслимо, как поцеловать самого себя между лопатками. Это с самого начала было ясно всем здравомыслящим членам Роомовской группы, это постепенно начинало становиться ясным и самому Роому.

Он исступленно мотался, делая какие-то конвульсивные и ничем уже необ'яснимые рывки и экивоки, речь его стала совершенно невнятной, а в глазах появилось какое-то бешенное отчаяние кота, загнанного двумя псами в угол между брандмауером и высоким каменным забором. Наконец, как-то раз в кабинете у Басса он забился в эпилептическом припадке. Я отвез его домой, оставил на попечение фабричного врача, доктора Эргеля, и решил, что теперь дня хотя бы на два я смогу предоставить свои постаревшие и пообтершиеся на фабричных лестницах кости жидкому золоту летних солнечных лучей.

Но не тут то было! Под вечер следующего дня я снова получаю от Роома телеграмму, лаконичную и бестолковую, как всегда, когда обстоятельства заставляли его выражаться лаконично.

,,Приехал Ясновский тчк срочно тчк".

Очевидно было, что слово „срочно" относилось к моей немедленной явке. Отношение к делу Ясновского (того самого, от которого Роом заполучил „Тихий Дон" и которого я экскортировал в отпуск на

- 144 -

южное побережье Крыма) терялось в затемненной последними событиями психике Роома.

Я бросил шитье рюкзака, спроэктированного мной специально для хождения по карельским лесам, и, проклиная день своего рождения, двинулся в город.

 

* * *

Роом встретил меня позой, которая заставила надежды всколыхнуться в моей остывшей груди. Он стоял посреди комнаты на каком-то сооружении из двух табуреток и бидона из под керосина и что-то привязывал к ламповому крюку в середине потолка.

— Завтра едем в Болшево! — заорал он мне, фыркая от скопившейся на потолке паутины и пыли. Надежды увяли.

— Куда, Абрам Матвеевич?

— Дайте мне со стола этого паршивого канделябра! Я же должен при чем-то уметь читать! Сидишь, как церковная мышь, впотьмах и даже не можешь ничего прочесть, когда нужно!

Я дал ему „этого паршивого канделябра", но как только он попытался соединить провода, раздался тихий треск, табуретки зашатались, и гром от свалившихся на пол Абрама Матвеевича и керосинного бидона заставил сбежаться соседей.

Однако, как это мне ни показалось странным, это интермеццо нисколько не повлияло на прекрасное расположение духа Абрама Матвеевича. Он ожесточенно, но сравнительно беззлобно ругаясь, вытер тряпкой ободранные при падении ладони, затем подошел к письменному столу и помахал у меня перед носом пачкой тонкой, почти папиросной бумаги.

— Вот оно! Я вам говрю — вот оно! Вы знаете, что это такое? — он развернул листки в руке веером, как игрок разворачивает особо удачно подвалившие карты. — Это конспект Алексея Максимовича. И штоб теперь Балабановский лопнул, лопнул лопнул, лоп! — неожиданно заключил он соловьиной трелью.

- 145 -

— Ну хорошо, Абрам Матвеевич, — неопределенно возразил я. — Но как же с „Восходами"? Что вы — все вместе будете крутить?

И холодок пробежал у меня по спине при одной мысли о такой возможности.

— Э-э, плевать мне теперь на,,Восходы"! Я-ж вам телеграфировал, что приехал Ясновский! „Восходы" мы теперь будем кончать в следующем году.

_...?

— Что вы смотрите?! Вы что — идиот, что вы не понимаете? Я ж вам говорю — приехал Ясновский! Ангелы принесли мне его на крылышках! — и Абрам Матвеевич даже попытался жестами изобразить технику перенесения Ясновского на крылышках. — Ой, какой же вы идиот, сколько раз я вам это говорил! Теперь Ясновский берет себе свой „Тихий Дон" обратно, и я остаюсь с одними „Восходами"! А Басс с носом! Хэ-хэ-хэ!

От такого неожиданного оборота дела Роом был в тихом, самодовлеющем восторге. Он расхаживал по комнате каррикатурно-марионеточным шагом, извиваясь при этом всем телом, как если бы, вместо аршина, он проглотил живую очковую змею, время от времени щелкая пальцами и экзальтированно бормоча:

— Пусть они теперь выкусят Абрашку! Пусть они теперь, сволочи, выкусят!

— Так вот, Юрий Иванович. — Роом внезапно прервал свою перипатетику. — Конспект я получил только два часа тому назад, так я его сейчас буду читать. Вы его тоже прочтете, только завтра, когда будем ехать, а пока что я вам даю действующих лиц, вы себе купите пять толстых блок-нотов (главное — „купите"! Где их к чорту купишь по московским кооперативам!) и будете подбирать в коммуне типаж, фольклор и вообще всякий блат, чтобы были потом материалы, знаете. Только имейте в виду, что Болшевская коммуна — это кусочек ГПУ, так что... Ну, я думаю — вы не совсем такой уже

- 146 -

дурак, как можно было бы себе думать, но только я хочу сказать, чтобы вы были сплошная корректность! Понимаете? Ну, остальное — я вам завтра в автомобиле! Значит, кройте, спите хорошо (!!) и скажите дома, что вас не будет на неделю! А завтра в восемь утра — у меня, тут! Поняли? И возьмите мыло с полотенцем, если у вас есть! Аривидерчи!

После разговора с Роомом у меня почему-то всегда было такое ощущение, как будто я только что сыграл несколько отчаянных ставок в рулетку и на затраченный миллион выиграл, наконец, полтинник.