Глава 22. Прошла неделя с тех пор, как я направилась в дом Трипа, и Фишер поцеловал меня в подвале

Люси

Сегодняшний день

Прошла неделя с тех пор, как я направилась в дом Трипа, и Фишер поцеловал меня в подвале. Ладно, хорошо, я была тоже равноправным участником этого поцелуя, но я пытаюсь заблокировать ту часть мозга, которая мне постоянно напоминает об этом, особенно после того, как Стэнфорд и я провели действительно замечательную неделю вместе. Мне даже удалось убедить его не показываться в городе, оставаясь здесь, в гостинице, не желая нарваться на Фишера. В мои планы входило все же установить, как можно дальнюю дистанцию между нами, извлечь Фишера из моей головы, чтобы я смогла полностью сосредоточиться на Стэнфорде.

Но он засел так глубоко, что ничего не помогало.

Отсутствие Фишера не только не способствовало успокоению моего сердца, а наоборот усиливало мое либидо, которое уже начинало зашкаливать, вызывая чувство вины, сводившее меня с ума. Один день путешествовать своим языком по горлу своего бывшего мужа, а на следующий день уже целоваться с другим мужчиной, с которым встречаюсь, все это заставляет меня ощущать себя, какой-то потасканной шлюхой, в чем собственно и обвинял меня отец Фишера. Я целую Стэнфорда, до сих пор чувствуя вкус другого мужчины на своих губах, того, кто заставляет мою кровь пульсировать в венах, и сходить с ума причем множеством способов.

— Что тебя беспокоит?

Стоя на коленях в одном из номеров в ванной комнате, и оттирая ее, я бросаю взгляд через плечо, Элли стоит, облокотившись на дверной проем.

— Ничего меня не беспокоит, — лгу я, возвращаясь к своему занятию.

— Ты начинаешь драить туалеты, когда злишься или чем-то расстроена, так выкладывай.

Я продолжаю драить, прикладывая немного больше усилий, и дую на прядь волос, упавшую на глаза из моего хвоста.

— Нечего выкладывать. Эти туалеты были отвратительные и поскольку гости все на пляже, я решила воспользоваться моментом и начать уборку, поэтому тебе не придется делать это, когда ты закончишь с готовкой ланча.

Она смеется, делает шаг ко мне, выхватывает тряпку прямо из моей руки, трясет ею передо мной.

— Ба, да ты просто решила не с того, не с сего использовать одну из старых футболок Фишера для чистки унитазов. Футболку, которую черт побери я неплохо знаю, мне кажется именно ее ты надевала в постель по крайней мере неделю назад точно, — размышляет она.

После этой фразы я вырываю футболку из ее рук и раздраженно возвращаюсь к своей работе. Черт побери, я действительно любила эту футболку. Это была одна из старых футболок Фишера еще из тренировочного лагеря, серая спереди написано черными буквами «Морпех». Буквы поблекли после долгих лет стирки, поэтому их едва можно прочитать, и материал стал настолько тонким, что я боялась, еще одно машинное отжимание и он расползется по ниточкам, но я до сих пор люблю эту футболку. Она доходит мне до середины бедра и представляет из себя самую лучшую ночную рубашку. В ней также легче думалось о Фишере, мечталось о Фишере, но пришло время это все остановить.

Я слышу звук похожий на сдавленные потуги к рвоте, потом легкое покашливание, оборачиваюсь и вижу Элли в пол оборота отвернувшуюся от меня, стоящую зажав рот рукой.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, вставая с пола и направляясь в ее сторону.

Она отмахивается свободной рукой, прогоняя меня прочь.

— Я в порядке, в порядке. Эта футболка действительно теперь воняет, как туалет и.... уууххх, туалет. Я дотронулась до нее и теперь чувствую этот запах повсюду.

Я понятия не имею, о чем она говорит. Я не чувствую ничего, кроме отбеливателя, который использую. Она выбегает из ванной в коридор, и делает пару глубоких вдохов.

— Знаешь, ты ведешь себя как-то странно в последнее время. Какого черта с тобой происходит? — спрашиваю я ее подозрительно, она сгибается, упираясь руками в колени, и глубоко дышит.

Я чувствую себя слегка виноватой, что за последнее время мы мало разговаривали. Я была занята гостиницей и Стэнфордом, пытаясь избегать Фишера, а она была занята с... С кем черт побери она была занята? Я знаю, что она здесь работает — убирает номера и закупает продукты, а вкусные запахи, постоянно доносившиеся из кухни — доказательство всего этого, но чем еще она занимается, потому что это первый раз, когда я увидела ее на недели? Элли и я видим друг друга каждый день, даже когда мы обе заняты.

Она, наконец, отходит в сторону и качает головой.

— Нет, сейчас мы говорим не обо мне. Со мной ничего такого не происходит, о чем стоило бы поговорить, как раз ОЧЕНЬ МНОГОЕ происходит с тобой. Люси, твой бывший муж и любовь всей твоей жизни вернулся назад чуть больше трех недель на остров, и я не могу не заметить, что ты стала больше внимания уделять Стэнфорду. Так, что случилось? Ты стала вести себя так, чтобы показать всем, что вы двое счастливы вместе, но я слишком хорошо знаю тебя. Я знаю, что это тяжело для тебя, видеть его снова спустя столько времени. Ты не должна ломать передо мной комедию. Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все.

Прижавшись спиной к стене в коридоре, я закрываю глаза и упираюсь головой в стену.

— Хреново. Это очень, очень хреново, — шепчу я.

Я слышу, как она пошаркивая подходит ко мне, берет за руку и прислоняется рядом к стене.

— Я не знаю, что происходит со мной. Я попрощалась с ним в своей голове и в своем сердце. Я позволила своему гневу занять то место, где раньше жила любовь. Я научилась жить без него. Забудь три недели, ТРЕХ МИНУТ, проведенных с ним хватило, чтобы я все поставила под сомнение, — говорю я ей, положив голову на плечо.

— Ты знаешь, что он сделал на прошлой неделе? — спрашиваю, вытаскивая страницы его дневника-журнала из заднего кармана, которые я прочитала уже много раз и почти начала терять голову. Я передаю их Элли, она разворачивает и начинает просматривать страницы.

— Эти страницы из его журнала, который он писал в школе. Именно в тот год, когда я переехала сюда, и мы познакомились, и я подтягивала его по химии. Он описал все, что чувствовал, все, что было в его сердце, он излил на этих страницах, и этим он убил меня, Элли. Как он впервые увидел меня и то, как впервые открыл свою душу, то чего он никогда не делал раньше ни с кем. Я вспомнила каждый момент, который он описывал, и это больно.

Я замолкаю и еще сильнее зажмуриваю глаза, стыдясь, что сотни раз прочитала эти страницы за последнюю неделю по ночам лежа одна в постели, после того, как Стэнфорд целовал меня на прощание, и мы договаривались о планах на следующий день.

— Вау, — тихо говорит Элли, добравшись до последней страницы и передавая мне их обратно.

— Я знаю, — говорю я со вздохом, сворачивая и запихивая их обратно в задний карман.

— Я знаю, что ты возненавидишь меня за эти слова, — тихо говорит Элли: — Но может быть, это неплохо, что ты вспомнила эти вещи, потому что твоя голова была забита последнее годы только плохими вещами, а он просто пытается заставить тебя вспомнить, что были и хорошие времена тоже. Вы двое выросли вместе, и вместе строили вашу жизнь. Все было не так уж и плохо, и он пытается дать тебе это понять. Он теперь совсем другой, Люси. Каждый может заметить это. И мне кажется, что он хочет, чтобы ты тоже увидела, что он стал другим.

— В этом то и проблема. Я РЕАЛЬНО вижу это. Он так сильно похож на прежнего, того нормального Фишера, что я влюбляюсь в него, и это разрывает меня на части.

— Я думаю, что тебе нужно прерваться, — вдруг объявляет Элли, отрываясь от стены, и встав передо мной. — Тащи свою задницу в душ и сваливай из этого места. Езжай в город и получай удовольствие от сладостей Руби. Мне кажется двойной шоколад и кренделек с арахисовым маслом — это именно то, что доктор прописал.

Она права, я просидела взаперти в гостинице уже неделю, и это время еще больше способствовало, чтобы я зацикливалась на всех этих вещах. Я бегом устремляюсь в свою комнату, принимаю быстро душ, натягиваю старые джинсовые шорты и футболку с надписью «Butler House», закрепляю мокрые волосы на макушке в непослушный хвост.

 

Поставив гольф-кар на свободное парковочное место через несколько домов от Руби, я тут же вижу мужчину, которого надеялась избежать, когда приехала в город. Мне следовало получше его знать. Стоя на тротуаре, я ничего не могу поделать, как только наблюдать за ним, и я рада, что у меня есть солнечные очки, потому что так, хотя бы не будет настолько очевидно, что я пристально таращусь на него. Сегодня на Фишере одеты обычные шорты с множеством карманов цвета хаки и красная футболка Корпуса Морской Пехоты США, которая обтягивает его верхнюю часть тела слишком хорошо, вырисовывая все накаченные мускулы. На его голове задом наперед надета бейсболка «Butler House», которая выглядит поношенной, заляпанной и невероятно поблекшей. Увидев эту бейсболку, мое сердце начинает колотиться с какой-то бешенной скоростью, я прижимаю руку к груди. Я дала ему эту бейсболку перед его отъездом в тренировочный лагерь. Потом он стал брать ее с собой на каждое боевое задание, сказав, что носил ее чаще, чем неудобный шлем от формы, который ему выдали. Эта бейсболка объездила почти весь мир и возвращалась назад, и я не могу поверить, что он до сих пор по-прежнему носит ее.

Я уже достаточно долго смотрю на него, пока не понимаю, что он стоит у своего черного, F150 грузовика, остановившегося прямо перед входом к Руби, сначала мне показалось, может он просто приехал сюда и никто не заметил, что он нарушил один из главных законов летнего времени на острове: никаких транспортных средств на главной улице. Его грузовик смотрится, как огромный воспаленный палец в море белых гольф-каров и велосипедов, припаркованных вдоль улицы. Потом я замечаю, что он пытается вытащить что-то объемное из кузова, теперь мне понятно, почему он нарушил закон. Он привез вывеску, над которой работал, когда я заходила к Трипу на прошлой неделе. Она занимает почти половину кузова, и естественно привезти ее больше было бы не на чем.

Закрепив очки на голове, я подбегаю к его грузовику, и подхватываю вывеску с противоположной стороны. Я видела ее почти законченной, и поэтому знаю сколько труда и любви он вложил в нее. Она выглядит уже насколько абсолютно превосходной, покрашенная и покрытая в заключение лаком, и я не хочу, чтобы он поцарапал ее, пытаясь поднять в одиночку с больным плечом.

Он удивленно поднимает голову.

— Эй, что ты здесь делаешь?

— Сегодня день двойного шоколада и кренделька с арахисовым маслом, — говорю я ему, пожав плечами, мы вместе вытаскиваем ее.

Он смеется.

— Эта штука действительно тяжелая. Ты надорвешься, если попытаешься помочь мне ее поднять.

Я сердито смотрю на него и продолжаю тянуть вывеску, он тоже быстро возвращается к ней, помогая.

— Я поднимала вещи и намного тяжелее, чем это в течение многих лет, большое спасибо.

Мы продолжаем двигать вывеску, больше не сказав ни слова, но я чувствую себя некомфортно из-за того, что сорвалась. За одну секунду я напомнила о том, что он оставил меня одну и ушел, и мне приходилось все делать самой, но я не хотела его задеть.

Держа с двух сторон длинную, прямоугольную вывеску, мы ступаем на тротуар, а один из посетителей магазина Руби удерживает дверь открытой, чтобы мы смогли поднять ее в вертикальное положение и занести внутрь.

— Фишер! Ах, Боже мой, что ты сделал?!

Взволнованный крик Руби наполняет маленькое помещение магазина сладостей, она даже выбегает из-за кассы. В конце шестидесятых Руби и ее муж Бутч, открыли магазин, переселившись на остров, когда он вернулся из Вьетнама. Руби и я часто беседовали, когда Фишер уходил на одно из своих многочисленных боевых заданий, и она дала мне несколько хороших советов, но мы больше не разговаривали, после того что он устроил в прошлом году. Мне было стыдно из-за того, что она смогла помочь мужу, когда тот вернулся с войны, а я нет.

Мы ставим вывеску на пол в помещении перед прилавком-витриной, и Руби обнимает Фишера за талию.

— Так приятно видеть, что ты вернулся домой, — говорит она мягко, отстраняясь назад и потрепав его за обе щеки.

Он улыбается, глядя на нее сверху вниз и краснеет, рассказывая о подарке, который сделал для нее.

— Я хотел сделать что-то, чтобы загладить свою прошлогоднюю вину. Я извиняюсь, отсутствовал и не смог починить фронтальную витрину. Я знаю, что эта вывеска не загладит то, что я сделал, но это единственное, что я смог придумать.

Руби внимательно рассматривает ее, и я вижу, как ее глаза наполняются слезами. Вывеска на самом деле очень красивая, сделанная из цельного куска дуба, и Фишер покрасил ее в цвета магазина, бледно-желтый и розовый, и на ней красуется «Ruby’s Fudge Shop» в каких-то витиеватых и плавных линиях, и выжжена сливочная помадка, конфеты и другие кондитерские изделия, которыми торгует магазин.

— Ох, Фишер, это очень красиво.

Она любовно пробегается пальцами по вывески, и поворачивается к нему лицом.

— Единственное, в чем мы чувствовали необходимость, чтобы ты поправился и вернулся к нам, но я понимаю, почему ты это сделал, и я благодарю тебя. Она будет выглядеть просто замечательно в передней части магазина.

Руби поворачивает голову и кричит в подсобные помещения:

— БУТЧ! ВЫБИРАЙСЯ СЮДА И ПОСМОТРИ, ЧТО СДЕЛАЛ ФИШЕР!

Несколько секунд спустя, Бутч выходит из задней двери и присоединяется к нам, кивая в знак полного одобрения. Руби хватает меня за руку и тянет за витрины, укладывая в коробку все, что я безумно люблю, пока Фишер и Бутч обсуждают лучший способ, как стоит ее поаесить.

Руби щебечет о летнем сезоне отдыхающих и как продвигается бизнес, но я отвлекаюсь от нее на пару минут, когда слышу, как Бутч спрашивает Фишера, как у него дела.

— Война меняет всех, сынок, и нет ничего постыдного в этом. Если она не затрагивает тебя с самого начала, то значит, ты был уже слишком жесток. Важно другое, что ты все сделал правильно, и нашел свой путь домой.

Фишер кивает, убирая руки в передние карманы шортов.

— Я заплутал ненадолго, но это как раз и помогло найти мне дорогу обратно домой.

Я сглатываю свои слезы и моргаю, задаваясь вопросом, говорит он обо мне или Трипе, или еще о чем-нибудь, что могло поспособствовать ему вернуться обратно на остров.

Бутч похлопывает его по плечу и кивает.

— Не забывай это. Никто не понимает твое желание отдать долг своей стране больше, чем я, но иногда тебе приходится разбираться со всем этим в одиночку, потому что есть более важные вещи, чем битва, которую нам не выиграть. Иногда есть более важные вещи, за которые стоит бороться, чтобы быть здесь дома.

Буч и Фишер оба поворачивают головы в мою сторону, я виновато отворачиваюсь и смотрю на сладости, схватив коробку из вощеной бумаги и помогая Руби заполнять его разными вкусняшками.

Двое мужчин продолжают разговаривать еще несколько минут, и я перестаю подслушивать. Руби передает мне в руки коробку со сладостями, и вместе с Бутчем, обнимая Фишера провожают нас к двери. Фишер просит им позвонить ему, когда они надумают вешать вывеску, потому что он приедет помочь, мы ступаем на тротуар на солнце.

— Ну, я думаю, мне пора вернуться в гостиницу, — говорю я ему с неловкой улыбкой, разворачиваясь в противоположную сторону.

— Люси, подожди, — останавливает он, обнимая меня за плечо, и нежно поворачивая назад, к нему лицом. — Поскольку ты уже здесь, в городе, может сходим на ланч? Не стоит есть десерт, если ты еще не обедала, правда ведь?

Он переводит глаза на мою коробку с помадкой, и я практически вижу, как начинает пускать слюни. Сладости Руби всегда была слабость Фишера и всякий раз, когда я приносила их домой, мне приходилось прятать их от него, потому что он съедал их моментально, я могла просто остаться без всего.

— Ты просто хочешь, чтобы я поделилась своими сладостями с тобой, — смеюсь я.

Он пожимает плечами.

— Виноват. Так, как насчет ланча?

Я замираю, в голове прокручиваются все причины, почему это может быть плохой идеей. Первоначально предполагалось, что я буду избегать Фишера, не тратя на него больше времени, чтобы в будущем у меня не было еще больше полной неразберихи в сердце и голове.

— Я обещаю держать свои руки при себе, — смеется он, поднимая руки вверх.

Тот факт, что он сказал то же самое, что и много лет назад, когда в первый раз он пригласил меня посмотреть на маяк, подействовали на меня. Не знаю, было ли это совпадение или он специально это сделал, но это сработало. Я так потерялась в воспоминаниях, что рассеянно кивнула, позволив перевести меня на другую сторону улицы.

Где-то спустя час, мой живот наполнился морепродуктами, до такой степени, что мне казалось, будто я сейчас взорвусь, я кладу на него руки и откидываюсь на спинку стула.

Фишер мудро выбрал место «Lobster Bucket» для ланча, потому что знает, что это мое любимое заведение. Наш стол завален шелухой от крабов, которых мы чистили, бросая на вощеную бумагу, королевский краб Дангенесс, краб-стригун, креветки, приготовленные на пару, моллюски и пара очищенных початков кукурузы. Я немного удивлена и, мне немного грустно, потому что за всю еду Фишер не пытается даже как-то очаровать меня или высмеять Стэнфорда каким-то образом. Мы говорим о многих вещах — о гостинице, Элли и Бобби, о его работе по дереву и заказах, которые он уже успел получить после возвращения на остров. Наш разговор кажется легким и дружелюбным, точно таким же, как и прежде, до того, как вещи стали казаться настолько темными и сложными.

— Правда, что ты собираешься продать «Butler House»? Ты же любишь это место, Люси. Это же часть тебя, — говорит Фишер, когда мы смотрим на открывающийся вид и очищаем руки влажными салфетками с лимонным запахом, которые подают в ресторане.

— Любить и понимать это разные вещи, — отвечаю я тихо, спрашивая сама себя, что я конкретно имею ввиду — гостиницу или его, как быстро перескакивают мои мысли. — Времена изменились, Фишер. Сейчас люди хотят иметь везде, где они находятся бесплатный Wi-Fi и зарядные станции для своих гаджетов. Они хотят оставаться на связи с миром, делать селфи и иметь в своем доступе эту глупую игру «Веселая ферма», чтобы собрать очередной урожай, — объясняю я с раздражением. — Они не хотят отключаться от мира, потому что боятся пропустить что-то важное. Их не интересует красота этого места или спокойствие, и как течет здесь время. Они не хотят часами просто смотреть в окно на океан, поражаясь его красотой. Они хотят аквапарки и спа-салоны, ночные клубы, а я не могу дать им это. Я не могу дать им то, что они хотят больше всего, и возможно, пришло мое время понять эту проблему.

Я понимаю, что на самом деле прокручиваю в голове свою первоначальную мысль и испытываю смешанные чувства и к Фишеру, и к гостинице, и пока не знаю, кого из них имею в виду больше. Он изменился, но пока так и не понял, что я тоже стала другой. То, что я хотела и то, что он испытывал необходимость быть морпехом, изменили многое во мне, пока он отсутствовал. Он был таким потерянным, а я не могла дать ему то, что он хотел, как бы усердно не старалась. Я не могла дальше жить ни с гостиницей или с ним. Я не могу постоянно биться головой о стену, пытаясь заставить людей увидеть, что не стоит безостановочно все менять, но иногда нет выбора. Ты либо принимаешь решение, либо идешь ко дну.

Фишер вдруг встает со своего места и хватает меня за руку, потянув за собой.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Он тащит меня к выходу, быстро кинув деньги на стол. Я не одергиваю руку, хотя мне явно следовало, мы направляемся на главную улицу и проходим несколько кварталов до центра города, где толпятся отдыхающие. Он толкает дверь, и мы входим в большое с кондиционером здание, подходя к огромной полке, обосновавшейся на дальней стене. Он, наконец, отпускает мою руку и снимает с одной из полок огромную большую, толстую подшивку, заполненную сотнями листов. Он открывает ее и разворачивает ко мне, чтобы я смогла прочитать.

— Вот, посмотри на это.

Я забираю подшивку в полной растерянности, глядя на лист, исписанный рукописным почерком, и прикрепленный скоросшивателем. Я быстро просматриваю написанное и у меня медленно отпадает челюсть от шока. Это письмо в городское собрание от одного из гостей моей гостиницы. Он в подробностях расписывает красоту самой гостиницы и острова, и пишет свой отзыв о том, как он провел неделю живя в гостинице, в которой присутствовал доброжелательный персонал, потрясающе восхитительная владелица, и откуда он был поражен открывшимся таким потрясающим видом острова.

Когда я дошла до конца письма, Фишер переворачивает страницу, и я вижу еще одно письмо, аналогичное первому – описывающее насколько умиротворенная и имеющая старое очарование гостиница оказалась именно тем, что они и хотели. Страница за страницей, отзыв за отзывом, вся подшивка этого гросбухха была посвящена тому, как всем клиентам понравилось, и насколько они полюбили гостиницу, и тем, что она является одним из немногих на острове, не наполненная всеми новейшими технологиями и отвлекающими факторами, и они очень надеются, что это никогда не изменится.

По моим щекам текут слезы, пока я дошла до последней страницы, и Фишер спокойно забрал подшивку из моих рук, вернув ее на место.

— Не все должно меняться, Люси. Иногда, люди вполне довольны теми вещами, которые были раньше. Жизнь просто останавливается на своем пути и на какое-то время заставляет их забыть о том, кто они есть, — говорит мне тихо Фишер. — Мой отец, и некоторые из этих людей, которые приезжают сюда, не замечают тех вещей, которые действительно важны в жизни, но ты никогда не изменяла себе в этом. Поэтому могу сказать, что именно ты имеешь большую ценность на этом острове, за которую стоит бороться. Ты не сможешь перестать бороться, Люси. Ты никогда не сможешь перестать бороться за то, что любишь и во что веришь.

Я утираю слезы, мы выходим на улицу, и я стараюсь не думать, что он явно говорил о гостинице, не обо мне.

Перед тем как нам расстаться, он лезет в карман и протягивает мне несколько сложенных листков бумаги. Я хочу отказаться, хочу просто уйти, сказав ему перестать затягивать меня в прошлое, но я не могу. Я молча без слов беру их, сажусь на свой гольф-кар и устраиваю такие гонки до гостиницы, выжимая из последних сил, все на что способна эта машинка, запираюсь в своей комнате, прочитываю листы, исписанные его почерком, нашей истории, рыдая над ними даже больше, чем я знакомилась с отзывами посетителей в городском центре.