Глава 15. Как только Александр вошел в уютный загородный дом Ваноццы Катаней, на него сразу нахлынули воспоминания о годах

 

Как только Александр вошел в уютный загородный дом Ваноццы Катаней, на него сразу нахлынули воспоминания о годах, проведенных вместе с ней, о разделенных радостях. Вечерах, когда они ужинали в освещенной свечами столовой, теплых летних ночах, которые проводили в ее роскошной спальне наверху, когда запах жасмина вливался в раскрытые окна, заполняя темную комнату.

В эти ночи экстаза его вера в Господа достигала пика, именно тогда он давал обеты положить все свои силы на служение святой матери-церкви.

Ваноцца, как всегда, тепло встретила его. И Папа, улыбающийся, переполненный воспоминаниями, отступил на шаг, чтобы оглядеть ее с нежностью и восхищением.

– Ты – одно из чудес Господних. С каждым годом становишься прекраснее.

Ваноцца обняла его и рассмеялась.

– Но я уже недостаточно молода для тебя, Родриго, не так ли?

– Я теперь Папа, Ви, – голос Александра обволакивал. – Теперь все не так, как раньше, когда мы были моложе.

– А как же La Bella? – не упустила она возможности поддеть Александра. Тот побагровел, а Ваноцца широко улыбнулась. – Да ладно, Риго, я же шучу. Ты знаешь, я не держу зла ни на Джулию, ни на других. Нам было хорошо раньше, когда мы были любовниками, но еще лучше теперь, когда мы – друзья, а верные друзья встречаются куда реже, чем хорошие любовники.

Ваноцца повела его в библиотеку, наполнила две чаши вином.

Александр заговорил первым:

– Почему ты позвала меня, Ви? Виноградники и таверны больше не приносят дохода?

Ваноцца села напротив Папы.

– Наоборот, все обстоит прекрасно. И виноградники, и таверны дают неплохую прибыль. Не проходит и дня, чтобы я не благодарила тебя за щедрость. Однако я любила бы тебя, даже если бы ты ничего мне не дарил. И осыпала бы подарками, будь у меня такая возможность.

– Я знаю, Ви, – в голосе Александра слышалась искренняя любовь. – Но если дело не в этом, что тебя тревожит? Чем я могу помочь?

Глаза Ваноццы потемнели, лицо стало серьезным.

– Наш сын, Риго. Чезаре. Ты должен принимать его таким, какой он есть.

Александр нахмурился.

– Я и принимаю. Он – самый умный из наших детей.

Придет день, когда он станет Папой. Когда я умру, его изберут на мое место… иначе его жизнь, а может, и твоя будут в опасности.

Ваноцца выслушала его объяснения, но они ее не убедили.

– Чезаре не хочет быть Папой, Риго. Он тяготится даже кардинальской шляпой. Ты должен это знать. Он – солдат, пылкий любовник, мужчина, жаждущий полнокровной жизни. Богатство и любовницы, которые ты даешь ему, не заполняют его сердце. Он хочет сражаться с быками, Риго, а не издавать буллы.

Александр долго молчал.

– Он тебе все это говорил?

Ваноцца улыбнулась, пододвинула кресло ближе.

– Я – его мать. Ему нет нужды что-либо мне говорить. Я и так знаю, как должен знать ты.

Внезапно Александр помрачнел.

– Будь у меня полная уверенность, что его отец – я, возможно, знал бы…

Ваноцца Катаней склонила голову, словно в молитве, а когда подняла, глаза ее сверкали и голос зазвучал ясно и уверенно:

– Риго, я скажу тебе об этом только один раз, потому что у меня нет необходимости оправдываться. Но я чувствую, что ты должен это знать. Да, Джулиано делла Ровере был моим любовником до того, как я встретила тебя. Вернее, до того момента, как мое сердце аж подпрыгнуло, когда я впервые увидела тебя. И я не собираюсь утверждать, что досталась тебе девственницей, ибо ты знаешь, что это не так. Но, клянусь честью, под святым ликом Мадонны, Чезаре – твой сын, а не другого мужчины.

Александр покачал головой, взгляд его смягчился.

– Раньше я не был в этом уверен, Ви… ты это знаешь.

Не было у меня полной уверенности. Поэтому я не мог полностью доверять своим чувствам к этому мальчику… и его – ко мне.

Ваноцца взяла Александра за руку.

– Мы никогда не говорили об этом раньше. Для того чтобы защитить тебя и твоего сына, я не разубеждала Джулиано в том, что Чезаре – его сын. Но я клянусь Иисусом, что это ложь. Я солгала, чтобы связать Джулиано руки, потому что сердце у него не такое доброе и благородное, как у тебя. Уверенность в том, что отец Чезаре – он, защищала вас от его вероломства.

Александр какое-то время боролся с собой.

– Но как каждому из нас узнать, где правда? Где гарантии того, что его отец именно я?

Ваноцца медленно подняла руку Александра, развернула ладонью к глазам.

– Внимательно посмотри на эту руку, Риго. Всесторонне изучи ее. А потом так же внимательно взгляни на руку своего сына. Ибо с момента его рождения я жила в страхе, что кто-то заметит очевидное мне, и тогда все рухнет.

Вот тут Александр понял, отчего делла Ровере настроен столь враждебно, откуда в нем столько ревности и ненависти. Ибо он отнял у кардинала все, что тот уже считал своим: папский престол, любовницу, сына.

Для кардиналов не составляло секрета, что делла Ровере влюблялся только раз в жизни и души не чаял в Ваноцце. А когда Ваноцца ушла от него, стал злобен, ревнив, завистлив. Опять же, среди его детей не было сыновей, только дочери. Так Господь наказывал его.

Волна облегчения прокатилась по сердцу Александра, только теперь он понял, сколь мешали его отношениям с Чезаре сомнения в том, что тот – его сын. Если бы он так сильно не любил Ваноццу, если бы не восхищался ею, он задал бы этот вопрос раньше и уберег бы себя и Чезаре от лишних терзаний. Но он боялся потерять ее, а потому молчал.

– Я обдумаю твои слова, – пообещал Александр Ваноцце. – И поговорю с Чезаре насчет его призвания. Если он согласится поговорить со мной.

Голос Ваноццы переполняло сострадание:

– Наш сын Хуан мертв, Риго. Без него жизнь не будет прежней. Но наш Чезаре жив, и он нужен тебе, чтобы вести за собой твои армии. Если не он, то кто? Хофре? Нет, Риго. Только Чезаре, потому что он – воин. Но для того, чтобы потребовать его жизнь, ты должен освободить его своей любовью. Пусть кто-то еще будет Папой. Мы прожили счастливую жизнь.

Александр встал, наклонился, чтобы поцеловать Ваноццу в щеку, уловил аромат ее духов. Уходил он не без сожаления.

Ваноцца осталась у порога, улыбаясь, помахала на прощание рукой.

– Посмотри на его руки, Риго. И тебе все станет ясно.

 

 

* * *

Вернувшись в Рим из Флоренции, Чезаре немедленно поехал к отцу. Он, Александр и Дуарте уединились в кабинете Папы, среди роскошных гобеленов и резной мебели.

Александр обнял сына, и теплота объятий насторожила Чезаре.

Первым заговорил Дуарте:

– Ты нашел пророка таким же опасным, каким его расписывают слухи?

Чезаре опустился в кресло напротив отца и Дуарте.

– Он – блестящий оратор, и горожане собираются толпами, словно на карнавал, чтобы послушать его.

На лице Александра отразился интерес.

– И о чем он говорит?

– О реформах. И индульгенциях семьи Борджа. Обвиняет нас во множестве прегрешений, пугает людей, убеждая их, что они обрекут свои души на вечные муки, если будут следовать за святой римской церковью и чтить Папу.

Александр поднялся, прошелся по кабинету.

– Печально, что такой блестящий разум соблазнен демонами. Я с удовольствием читал многие его работы.

И слышал, что его восхищает окружающий нас мир… ночами он будил монахов и сзывал во двор монастыря, чтобы все они могли полюбоваться звездами.

Чезаре прервал Александра:

– Отец, для нас он опасен. Он настаивает на самых жестких реформах. Он заключил союз с Францией. И требует, чтобы папский престол занял кто-то другой, истинно добродетельный человек. Не сомневаюсь, что этим человеком окажется Джулиано делла Ровере.

Александр повернулся к Дуарте.

– Я колебался, заставлять ли этого монаха признать свои грехи, когда он верно служил церкви, но, боюсь, теперь необходимость в этом назрела. Дуарте, проследи, чтобы этот вопрос решили быстро, ибо во Флоренции пора наводить порядок, до того, как будет нанесен слишком большой урон.

Дуарте поклонился и вышел.

Александр сел на диван, указал Чезаре на обитый красным бархатом стул. Лицо его оставалось бесстрастным, однако пристальный взгляд уперся в Чезаре.

– А теперь ты должен сказать, что у тебя на душе. Ты любишь святую церковь так же, как я? Ты согласен по-прежнему отдавать ей всю жизнь, как отдавал я?

Такая постановка вопроса Чезаре очень устраивала.

Он уже не раз показывал отцу, что он – солдат, а не священник. Но ответил не сразу, тщательно подбирая слова.

Понимал, что должен завоевать абсолютное доверие Папы. Он знал, что отец никогда не будет любить его так же, как любил Хуана, но не сомневался, что может рассчитывать на толику отцовской любви. Не составляла для него тайны и невероятная хитрость отца, оружие, которое он использовал против даже самых верных и любящих. Поэтому Чезаре не собирался выдавать свои самые страшные секреты.

– Отец, должен признать, что у меня слишком много земных желаний, чтобы я мог служить церкви так, как ты требуешь. И я не хочу обрекать свою душу на вечные муки.

Александр заглянул Чезаре в глаза.

– В молодости я был таким же, как ты. Никто и представить себе не мог, что я стану Папой. Но я усердно трудился сорок лет, совершенствовался и как человек, и как священник. То же может произойти и с тобой.

– Я этого не хочу, – прямо ответил Чезаре.

– Но почему? – спросил Александр. – Ты любишь власть, ты любишь деньги. В этом мире человек должен приложить немало усилий, чтобы выжить. И с твоими талантами ты можешь высоко подняться, – он помолчал. – Может, твою совесть мучает какое-то страшное преступление, заставляя тебя верить, что ты не можешь служить церкви?

В этот момент Чезаре все понял. Отец хотел, чтобы он признался в своих отношениях с Лукрецией. Но он знал, что после такого признания прощения ему не будет. И хотя сокрытие правды далось ему с неимоверным трудом, он чувствовал, что отец предпочтет услышать ложь, но достаточно убедительную.

– Да, – кивнул он, – я совершил преступление. Но если признаюсь в нем, ты проклянешь меня в своем сердце.

Александр наклонился вперед, в яростном взгляде не было места прощению. И в этот момент, хотя Чезаре и понял, что отец догадался о том, что все эти годы он оставался любовником Лукреции, он чувствовал себя триумфатором, потому что ему удалось перехитрить отца.

– Бог может простить все.

Чезаре ответил, зная, какое впечатление произведут его слова:

– Я не верю в Бога. Не верю в Христа, в Деву Марию, в святых.

На мгновение на лице Александра отразилось изумление, но он тут же взял себя в руки.

– Многие грешники говорят такое, потому что боятся наказания после смерти. Вот они и пытаются отвергать истину. Есть другие причины?

Чезаре не мог не улыбнуться.

– Да. Прелюбодеяние. Жажда власти. Убийство, но только опасных врагов. Ложь. Но ты обо всем этом знаешь. Больше признаваться мне не в чем.

Александр взял руки Чезаре в свои, долго их разглядывал.

– Послушай, сын мой. Люди теряют веру, когда более не могут выносить жестокостей этого мира. Именно тогда они и ставят вопрос о существовании вечного и любящего Бога. Они сомневаются в его бесконечном милосердии.

Сомневаются в святой церкви. Но веру можно оживить активностью. Даже святые были людьми энергичными.

Я не могу представить их сидящими сложа руки и долгие годы размышляющими о загадочных путях, по которым идет человечество. Такие люди бесполезны для вечно развивающейся церкви, они ничем не помогают выносить тяготы бренного мира. Как ты, как я, святые видели свое предназначение в выполнении конкретных дел. Даже если, – Папа поднял указующий перст, – выполнение предназначенного приведет к тому, что нашим душам придется провести какое-то время в чистилище. Но ты подумай, сколько еще нерожденных христианских душ мы спасем в последующие сотни лет. Душ, которые найдут спасение в лоне святой католической церкви. Когда я произношу молитву, когда я каюсь в грехах, в этом я нахожу утешение, пусть и не все мои деяния праведные.

И пусть наши гуманисты, эти последователи греческих философов, думают, что, кроме человечества, никого не существует. Есть высшее существо, Господь, милосердный и понимающий. В этом наша вера. И ты должен верить.

Живи со своими грехами, хочешь – кайся, не хочешь – нет, но никогда не теряй веры. Кроме нее у нас ничего нет.

Речь Александра не тронула Чезаре. Вера не могла разрешить его проблем. Ему не оставалось ничего другого, как бороться за власть на земле, иначе его голова, поднятая на пике, могла украсить стены Рима. Он хотел иметь жену и детей, хотел обладать властью и богатством, чтобы выделиться из бесправной толпы. И ради этого ему предстояло совершить деяния, за которые Бог отца заставил бы его страдать. Так чего верить в такого Бога? Его, двадцатитрехлетнего, переполняла жажда жизни. Вино, женщины не позволяли поверить в возможность собственной смерти, хотя многие другие тоже в это не верили, но тем не менее умерли.

Чезаре склонил голову.

– Я верю в Рим, отец. Я готов отдать за него жизнь, если ты позволишь мне сражаться за наш город.

Александр вновь вздохнул. Более он не мог бороться с сыном, окончательно осознав, что он – самое сильное его оружие.

– Тогда мы должны обсудить наши планы. Я назначу тебя главнокомандующим нашей армией, ты вернешь Папской области утраченные земли и станешь герцогом Романьи. Придет день, когда мы объединим все великие города Италии, пусть сейчас в это невозможно поверить: Венецию, жители которой, как змеи, живут в воде, Флоренцию с ее прижимистыми купцами, Болонью, проявляющую неблагодарность к матери-церкви. Но начать мы должны с самого начала. Ты должен стать правителем Романьи, а для этого тебе надо жениться. Через несколько дней я соберу конклав, и ты отдашь нам свою красную шляпу. Потом я назначу тебя главнокомандующим. Деньги, которые ты более не будешь получать от церкви, ты доберешь на войне.

Чезаре поклонился. От избытка чувств попытался нагнуться ниже, чтобы в благодарность поцеловать ногу Папы, но нагибался достаточно медленно, чтобы Александр успел ее отдернуть.

– Больше люби церковь, Чезаре, – бросил он, – и меньше – своего отца. Докажи мне свою преданность делами, а не формальными жестами. Ты – мой сын, и я прощаю тебе все грехи… как и положено любому отцу.

И впервые за долгие годы Чезаре почувствовал себя хозяином собственной судьбы.

 

 

* * *

В тот вечер, когда подписывался свадебный контракт о женитьбе принца Альфонсо на Лукреции Борджа, Александр пожаловался Дуарте: «Давно уже я не слышал смеха Лукреции. Жаль, что она все время такая печальная».

Папа, конечно, понимал, каким трудным выдался последний год для Лукреции, и надеялся изменить ее жизнь к лучшему, чтобы укрепить ее верность ему и семье. Зная, что Альфонсо Арагонский считался «самым красивым мужчиной Неаполя», он решил преподнести дочери сюрприз, а потому день и время прибытия жениха в Рим хранилось в тайне.

Молодой Альфонсо въехал в город ранним утром в сопровождении всего семи человек. Остальные пятьдесят остались за городскими воротами. Его встретили представители Папы и немедленно доставили в Ватикан. Как только Александр убедился, что красота и отменные манеры Альфонсо – не досужий вымысел, юношу вновь усадили на лошадь и отправили ко дворцу Санта-Марии в Портико.

Лукреция вышла на балкон, что-то напевая себе под нос, посмотрела на играющих внизу детей. Стоял прекрасный летний день, и она думала о мужчине, за которого ей предстояло выйти замуж: отец сообщил ей, что он должен прибыть в Рим до конца недели. Ей не терпелось увидеться с ним, потому что ни о ком другом ее брат Чезаре так тепло не отзывался.

Внезапно Альфонсо подъехал ко дворцу. Взгляд Лукреции упал на молодого принца, и сердце учащенно забилось. Колени подогнулись, и она упала бы, если б не поддержка Джулии и одной из служанок, которые пришли сообщить о приезде Альфонсо. Но они опоздали.

– Святой Боже, – Джулия улыбнулась. – Никогда не видела такого красавца.

Лукреция молчала. В этот самый момент Альфонсо поднял голову, увидел ее и остолбенел, словно какой-то волшебник зачаровал его.

Шесть дней, остававшихся до свадебной церемонии, Лукреция и Альфонсо посещали приемы, которые устраивались в их честь, долгими часами гуляли на природе. Видели их и в лучших магазинах города. Они поздно ложились и рано вставали, проводя время в компании друг друга.

Как в детстве, Лукреция однажды прибежала в покои Папы и радостно обняла его.

– Папа, как мне тебя отблагодарить? Как ты сумел так осчастливить меня?

Сердце Александра переполнилось счастьем.

– Я хочу, чтобы у тебя было все, что захочешь… и даже больше, чем ты можешь себе представить.

Вторая свадебная церемония Лукреции пышностью не уступала первой. Но на этот раз она добровольно давала все обеты и даже не заметила меча, который держал над ее головой испанский капитан Севильон.

В ту же ночь Лукреция и Альфонсо, в присутствии Папы, еще одного кардинала и Асканьо Сфорца с удовольствием подтвердили вступление в силу брачного контракта и, как только позволил протокол, отбыли во дворец Санта-Марии в Портико, где провели вместе следующие три дня и три ночи. Они никого не хотели видеть. Впервые в жизни Лукреция ощутила свободу, которую может подарить только любовь.

 

 

* * *

После свадебной церемонии Чезаре вернулся в свои ватиканские апартаменты. В голове вертелись мысли о том, что ему надлежит сделать, став главнокомандующим, но сердце обратилось в камень.

Он едва сдерживался во время бракосочетания сестры, более того, явился в костюме единорога, символизирующего девственность и чистоту. А потом, заглушая тоску вином, даже дотерпел до окончания праздника. Но теперь его мучило одиночество.

Лукреция в этот день выглядела даже более красивой, чем всегда. В красном свадебном платье, поблескивающем драгоценными камнями, она не шла, а плыла, как императрица. Если первый раз она выходила замуж совсем ребенком, то с тех пор стала хозяйкой собственного дома, родила и заняла достойное место в обществе. До этого дня Чезаре не замечал всех этих перемен в своей сестре, а тут ее величественность просто бросилась в глаза.

Он благословил ее и пожелал счастья, но сердце наливалось злобой.

Несколько раз после церемонии бракосочетания Лукреция ловила взгляд Чезаре и улыбалась, чтобы ободрить его. Но потом, по ходу вечера, обращала на него все меньше внимания. Когда он подходил, чтобы заговорить с ней, она с явной неохотой прерывала беседу с Альфонсо. Веселая, смеющаяся, дважды она сделала вид, что не замечает его. А когда уходила с Альфонсо в спальню, чтобы закрепить выполнение брачного контракта, даже не пожелала ему доброй ночи.

Чезаре сказал себе, что должен забыть о тех чувствах, которые испытывал в тот вечер. Что должен перестать думать о ней, потому что вот-вот снимет лиловую сутану и красную шляпу кардинала, станет главнокомандующим папской армией, сможет жениться, иметь детей и сражаться в великих битвах, о чем грезил с детства.

И таки убедил себя, что брак Лукреции и Альфонсо всего лишь ловкий ход его отца, направленный на то, чтобы еще теснее связать Рим и Неаполь и обеспечить женитьбу Чезаре на неаполитанской принцессе. Он знал, что Розетту, дочь короля, прочат ему в жены. Слышал, что она красива и улыбчива. А получив титулы и собственность в Неаполе, он мог идти войной на баронов и викариев с тем, чтобы привести оставшуюся часть Романьи под руку Папы и семьи Борджа.

Он попытался уснуть в надежде увидеть во сне грядущие победы, но снова и снова просыпался, изнывая от страсти. Ему хотелось, чтобы Лукреция лежала сейчас в его постели, а не рядом с Альфонсо.