Глава 30. Калеб забрался в багажник джипа достать пластик, который я возила с собой, когда приходилось везти что-то погрязнее цыплят

Калеб забрался в багажник джипа достать пластик, который я возила с собой, когда приходилось везти что-то погрязнее цыплят, и растянул его на сиденье, чтобы Натэниел мог вести машину. Я хотела вести сама, но Джейсон на меня зарычал. Он был прав, я еще не была в самой лучшей форме. Натэниел, глаза которого вернулись к сиреневой норме, сказал мне:

— Ты отрубилась. Перестала дышать. Джейсон тебя стал трясти, и ты как-то всхлипнула. — Он покачал головой с очень серьезным лицом. — Но ты не задышала. Нам пришлось трясти тебя и дальше.

Будь они людьми, я бы стала спорить, что им только показалось. Но они людьми не были. Если три оборотня не могли расслышать твоего дыхания, то приходится им поверить.

Дражайшая Мамулька пыталась меня убить? Или это было случайное воздействие? Или побочный эффект? Она могла не намереваться меня убить, но сделать это случайно. И я достаточно прикоснулась к ее мышлению, чтобы понимать, что ей это все равно. Она не испытала бы ни сожаления, ни вины. Она не думает как человек — то есть как нормальный, приличный, цивилизованный человек. Она думает как социопат — ни сочувствия, ни понимания, ни вины, ни сопереживаний. Как ни странно, такое существование должно быть очень мирным. Нужно ли иметь больше эмоций, чтобы чувствовать себя одинокой? Я так полагаю, но на самом деле не могу сказать с уверенностью. Одинокая — я бы такого слова к ней не применяла. Если ты не понимаешь потребности в любви или дружбе, как ты можешь быть одиноким? Я пожала плечами и покачала головой.

— О чем ты? — спросил Натэниел.

— Если ты не ощущаешь ни любви, ни дружбы — можешь ли ты быть одиноким?

Он приподнял брови.

— Не знаю. А что?

— Мы только что задели краем Мать Всех Вампиров, но она больше похожа на Мать Всех Социопатов. Люди редко бывают полностью социопатами. У них скорее пары кусочков не хватает там или тут. Чистая, истинная социопатия — вещь крайне редкая, но Дражайшая Мамулька под нее, по-моему, подходит.

— А не важно, одинока она или нет, — сказал Калеб.

Я оглянулась на него. Его карие глаза стали больше, и под загаром он побледнел, Я понюхала воздух, не успев подумать. Автомобиль стал полигоном запахов: сладковатый мускус волка, чистая ваниль Натэниела и Калеб. Он пах... молодостью. Не знаю, как это объяснить, но я будто чуяла, каким нежным было бы его мясо, какой свежей — кровь. Он пах чистотой, чуть надушенное мыло ощущалось на его коже, но под ним был еще и другой запах. Горький и сладкий одновременно, как кровь одновременно сладкая и соленая.

Я повернулась, насколько позволял ремень, и сказала:

— Ты хорошо пахнешь, Калеб.

Нежный и напуганный. Истинным хищником был он, а не я, но глянул он на меня глазами жертвы: огромные глаза на потухшем лице, губы чуть открыты в дыхании. Я видела, как бьется пульс у него на шее под кожей.

Меня подмывало вползти на заднее сиденье и языком потрогать эту трепещущую жилу, погрузить зубы в нежную плоть и выпустить пульс наружу.

Этот образ пульса Калеба был как леденец, который можно достать и катать во рту. Я знала, что так не получится. Знала, что, если прокусить кожу, пульс пропадет, превратится в струю красной крови, но образ леденца оставался со мной, и даже мысль о крови, брызжущей мне в рот, не ужасала.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как бьется жила на шее Калеба, и стала думать только о дыхании. Но с каждым вдохом все сильнее становился запах горькой сладости, вкус страха. Почти вкус плоти во рту.

— Что со мной? — спросила я вслух. — Мне хочется вырвать пульс из шеи Калеба. Слишком рано еще пробуждаться Жан-Клоду. К тому же обычно мне не хочется крови. Или хочется не только крови.

— Близко полнолуние, — ответил Натэниел. — Потому, в частности, Джейсон перекинулся прямо у тебя на сиденье.

Я открыла глаза, повернулась взглянуть на него, отвернулась от страха Калеба.

— Белль пыталась заставить меня жрать Калеба, но не смогла. Почему же мне вдруг вкусен стал его запах?

Натэниел наконец нашел новый поворот обратно на сорок четвертое. Он пристроился позади большой желтой машины, давно мечтающей о покраске или как раз находящейся в процессе ее, потому что наполовину она была покрыта серым грунтом. Я уловила в боковом зеркале движение — это был синий джип. Он стоял в конце узкой улицы, окруженный автомобилями. Только что он вывернул из-за поворота и теперь пытался сдать назад, надеясь, как я думаю, что мы его не заметили.

— Блин! — сказала я с чувством.

— Что случилось? — спросил Натэниел.

— Тот самый чертов джип в конце улицы. Никому не оглядываться.

Все остановились, не закончив поворота головы. Все, кроме Джейсона. Он даже не пытался оглянуться — может быть, у волка шея не так действует, а может, он смотрел на другое. Да, он смотрел на Калеба.

Я посмотрела на эту здоровенную мохнатую башку.

— Думаешь насчет слопать Калеба?

Он повернулся ко мне и выдал мне взгляд в упор этих зеленых глаз. Говорят, что собаки произошли от волков, но иногда у меня возникают сомнения. Ничего дружественного, или добродушного, или даже отдаленно ручного не было в этих глазах. Он думал о еде. Он встретил мой взгляд, поскольку знал, что я поймала его на мысли съесть кого-то, кто под моей защитой, а потом повернулся обратно к Ка-лебу и мыслям о мясе. Псы никогда не смотрят на людей, думая: «Вот пища». Черт побери, они даже на других собак так не смотрят. А волки смотрят. И тот факт, что никогда не регистрировалось нападение на человека североамериканского волка, меня всегда интриговал. Когда смотришь в эти глаза, понимаешь, что за ними нет никого, с кем можно говорить.

Я знала, что ликантропу нужно свежее мясо, когда он первый раз перекидывается. Ликантроп-новичок смертоносен, но Джейсон новичком не был и умел держать себя в руках. Это я знала, и все равно мне не нравилось, как он смотрит на Калеба, и еще меньше мне нравилось, когда этот голод проецировался на меня.

— Так что мне делать с этим джипом? — спросил Натэниел.

Я снова обернулась к нему, прочь от голода. Это потребовало усилий — от него отвлечься, — но если этот джип набит плохими парнями, то надо думать о них, а не о каком-то метафизическом голоде.

— Черт, даже не знаю. Никогда не была объектом слежки. Обычно меня просто пытаются убить.

— Мне надо либо съехать на хайвей, либо свернуть. Если тут стоять, они поймут, что мы их видели.

Очень разумная мысль.

— На хайвей.

Он подал машину вперед, въезжая на пандус.

— А там куда?

— В «Цирк», я полагаю.

— Мы не боимся привести туда плохих ребят? — спросил Натэниел.

— Джейсон уже говорил, что почти все знают, где у Мастера города дневная лежка. Кроме того, крысолюды до сих пор там, и почти все они — бывшие наемники или вроде того. Я позвоню предупредить Бобби Ли и спрошу его мнение.

— Насчет чего? — спросил Калеб с заднего сиденья. Глаза его все еще были шире обычного, и от него пахло страхом, но он не смотрел на сидящего рядом с ним волка. То, чего он боялся, было не так близко.

— Насчет того, хватать ли нам их или повернуться и ехать за ними.

— Хватать? — спросил Калеб. — А как?

— Пока не знаю. Зато я знаю, что насчет хватать противника я знаю гораздо больше, чем насчет следить за кем-то, чтобы посмотреть, куда приеду. Я на самом деле не детектив, Калеб. Я могу обнаружить разгадку преступления, если споткнусь об нее, или высказать мнение о предполагаемом преступнике-монстре, но я склонна к работе более прямой, чем работа детектива.

Он не понял.

— Я истребительница, Калеб. Я убиваю монстров.

— Иногда их надо выслеживать, чтобы убить, — сказал Натэниел.

Я посмотрела на его серьезный профиль, на глаза, следящие за дорогой, на руки на руле, точно на двух и десяти часах. Он целый год не собрался получить права. Если бы я не настояла, их бы у него и сейчас не было.

— Верно, но этих я хочу не убивать, а допросить. Я хочу знать, зачем они за нами едут.

— Я не думаю, что они это делают, — произнес Натэниел.

— Как это?

— Синий джип не выехал за нами на хайвей.

— Наверное, они поняли, что мы их засекли.

— Или, как все, знают, где спит Мастер города. И потому его подружку найти нетрудно.

Это все Натэниел сказал спокойным голосом, глядя на дорогу. Но он знал, как мне не по душе быть подружкой Мастера и в любом случае — чтобы меня так называли. Честно говоря, в его словах был смысл. Если ты знаешь, с кем объект встречается и где этот кто-то живет, то ты сможешь обнаружить объект. А я терпеть не могу, когда меня вычисляют.

Мохнатая голова Джейсона просунулась из-за спинки моего сиденья и потерлась о плечо, а грива пощекотала щеку. Я погладила эту башку, не думая, как если бы он был собакой. Но как только я его коснулась, голод охватил меня с макушки до пят. Волосы на теле встали дыбом, будто кто-то пытался вползти сзади в череп, потому что шею защекотало невыносимо.

Мы с волком обернулись одновременно и уставились на Калеба. Если бы мои глаза могли превратиться в волчьи, то в этот момент так и случилось бы.

Калеб был в ужасе. Я думаю, если бы он продолжал сидеть тихо, все было бы нормально, но он не смог. Он опустил руки, закрывавшие почти голую грудь, и пополз прочь по сиденью.

Джейсон зарычал, и меня сбросило с сиденья на пол в заднем отсеке раньше, чем я успела бы подумать: отстегиваться в мчащемся автомобиле — неудачная мысль. И одна эта мысль уже могла бы вернуть меня на место, но Калеб попытался сбежать. Он бросился на сиденье, а мы с Джейсоном — за ним. Как вода течет под гору.

Мы не стали его прижимать к месту, только сели вокруг него. Калеб был тесно зажат в грузовом отсеке, руки он прижал к груди. Он пытался занимать как можно меньше места — наверное, он знал, что коснуться сейчас кого-нибудь из нас будет плохо. Джейсон сидел на корточках, оскалив клыки и испуская из пасти чуть слышное рычание. Оно без слов говорило: «Не шевелись, твою мать, не шевелись!»

Калеб не шевелился.

Я стояла перед ним на коленях и видела только пульс, бьющийся на шее, вырывающийся на волю. И я хотела его выпустить.

И вдруг я ощутила запах леса, деревьев и волчьей шерсти — не Джейсоновой. Ричард дохнул сквозь мой разум сладковатым облаком. Я увидела его у себя в ванне за много миль отсюда. Рука, темнее того загара, который был у Ричарда почти весь год, держала его поперек груди. Джемиль был усердным Хати и держал своего Ульфрика, не давая утонуть. Он делал то же, что раньше делал для меня Джейсон, только без секса. Ричард малость гомофоб. Он не любит мужчин, которые говорят ему, что любят мужчин, особенно если этот мужчина — он. Мне здесь трудно бросить в него камень — у меня так же примерно с женщинами. Какая бы я ни была искушенная, но постоянно забываю, что другие женщины могут признать меня привлекательной. И всегда это застает меня врасплох.

Лицо Джемиля было чуть выше лица Ричарда, но в этом будто сне только Ричард был виден ясно. Я увидела проблески его тела в воде при слабом свете свеч. У ликантропов иногда возникает светобоязнь, и потому не горел яркий верхний свет, но при свечах вода казалась темной и сильнее скрывала Ричарда, чем мне хотелось бы. Я почувствовала себя так, будто метафизически подглядываю в замочную скважину. Но мой голод было так легко перевести в другой вид голода, как это бывало всегда.

Ричард поднял на меня глаза, и от вида его лица, лишенного рамы волос, у меня перехватило горло. Я хотела спросить: зачем? Но он заговорил первым. Впервые мы говорили мысленно, и меня это удивило. Я знала, что с Жан-Клодом это мы можем, но не знала, что можем и с Ричардом.

— Это голод мой, Анита, я прошу прощения. Как-то это создание лишило меня контроля почти полностью.

Я удивилась, что он говорит о Матери Всей Тьмы, но потом поняла, что он имеет в виду Белль Морт.

Я глядела в испуганные глаза Калеба, и меня все время тянуло смотреть ниже, на шею, ниже, на грудь, на живот. Он тяжело дышал, был настолько напуган, что пульс бился у него в животе, вибрировал по полоске волос, уходящей в штаны. Мягкий и нежный живот, и в нем много мяса.

— Анита! Анита, слушай меня! — позвал Ричард.

Мне пришлось моргнуть, чтобы избавиться от видения трепещущей плоти Калеба, и вдруг я яснее увидела образ Ричарда, чем то, что было передо мной.

— Что? — спросила я мысленно, не произнося вслух.

— Ты можешь превратить этот голод в секс, Анита.

Я замотала головой:

— Калеба я скорее съем, чем трахну.

— Ты никогда никого не ела, иначе бы не сказала такого.

С этим я не могла спорить.

— И ты всерьез говоришь, будто согласен, чтобы я его трахнула?

Он задумался. Вода играла в свете пламени, а тело его шевелилось. Мелькнуло колено, бедро.

— Если выбор между сожрать его или поиметь — то да.

— Ты даже с Жан-Клодом не хотел меня делить.

— Мы больше не встречаемся, Анита.

Ах да.

— Извини, забыла на минуточку. — Укол боли как от задетой полузажившей раны помог мне думать чуть яснее. — Джейсон в волчьей форме, Ричард. Я не собираюсь покрываться шерстью.

— С этим я могу разобраться.

И его зверь золотистой тенью прыгнул из него в меня. Как будто острие метафизического ножа вонзилось в меня, потом сквозь меня в Джейсона, и вдруг я оказалась в середине всей этой силы, боли и ярости. Зверь питается болью и яростью. Я осталась стоять на коленях, ловя ртом воздух, не в силах вскрикнуть.

За меня вскрикнул Джейсон, и его зверь стал уходить от него — нет, в него, будто что-то огромное запихивали в и без того полный чемодан. Но этим чемоданом было тело Джейсона, и чемодану было больно. Я ощущала выворачивание костей, отщелкивание и присоединение мускулов. Черт, ну и больно же! До меня долетела далекая мысль Ричарда, что это так больно, потому что вынужденно. Когда сопротивляешься перемене, получается больнее.

Мех будто всосался обратно в бледную кожу, которая поднялась сквозь него, как нечто, вмороженное в лед, вытаивает на поверхность. Джейсоново тело снова лепилось в форму, и мех уходил в него, двигались кости и мышцы. Все тонуло в нем, пока он снова не стал собой, лежа бледный и дрожащий в луже жидкости. Она пропитала мои джинсы от колен вниз. Джейсон перекинулся, но не пожрал, и теперь его вынудили перекинуться еще раз на протяжении получаса. Может быть, если бы ему дали подкормиться, с ним было бы все в порядке, но сейчас он лежал, дрожал, сворачиваясь в комок, стараясь удержать оставшееся тепло и занимать поменьше места. И Джейсон, как и Калеб, понимал, что ко мне сейчас прикасаться не стоит.

Он больше не представлял опасности для Калеба. Пока не отдохнет, он ни для кого не будет представлять опасности. Вообще-то даже...

Я глядела на круглые ягодицы, такие гладкие, твердые, нежные. Глядела на это голое тело, и не секс у меня был в голове. Ричард только дал мне выбор блюд.

Я посмотрела в свое видение, на Ричарда, где он был виден отчетливо, а все остальное в тумане.

— Я могу думать только о том, чтобы вонзить в него зубы. Ты его сделал беспомощным, а мне нужно есть, потому что есть нужно тебе.

— Я себе найду что-нибудь поесть. Я наемся, но у тебя не на что там охотиться, Анита. Ты же не хочешь никого из них рвать.

Я взвыла громко и долго, выпуская досаду в джип, выливая ее изо рта, обжигая себе горло, потом сжала руки в кулаки и шарахнула по борту машины. Металл застонал, и я заморгала, глядя, что натворила. Вмятина. Круглая ямка размером с мой кулак. Мать твою.

Калеб тихо пискнул. Я поглядела на него и видела только мягкую плоть живота, почти ощущала ее у себя на зубах. Нагнувшись над Калебом, я стала обнюхивать его живот. Не помню, когда я подобралась так близко.

— Анита! — позвал меня Ричард.

Я подняла глаза, и он действительно был передо мной. Он отпихнул руку Джемиля и привалился к борту ванны. Потом пробежал руками по груди, трогая пальцами соски, потом рука пошла ниже, и Ричард поднялся из воды. Она стекала по нему серебристыми струями, все ниже, ниже. По животу, по полоске волос, рука спустилась еще, взяла его, стала с ним играть. Он рос у меня на глазах, и голод сменился, будто его переключили. Но как только голод превратился в желание, запылал ardeur. Он восстал из середины моего существа как огонь, ширясь, ширясь, и рука Ричарда, тело Ричарда раздували жар, ревущей пеленой заставляли его накрывать мое тело.

Но Жан-Клода здесь не было, чтобы нам помочь, а Ричард сегодня не мог поставить щит. Ardeur пробежал по метафизическому шнуру и ударил в Ричарда как грузовик на полной скорости. У него выгнулась спина, рука конвульсивно сжалась, и сам он рухнул на край ванны, оставив ноги в воде.

Я смотрела в огромные карие глаза, в лицо, опустевшее без обрамлявшей его гривы, и видела, как ужас борется с желанием. Наверное, раньше он не испытывал ardeur в полной его силе. Его ошеломило, смяло, лишило дыхания, но ненадолго. Я знала, что ненадолго.

И я сказала ему то, что он сказал мне:

— Ты можешь обратить ardeur в голод, но на ком-то или на чем-то нам сейчас надо кормиться. Для чего-нибудь другого слишком поздно.

И даже его голос у меня в голове прозвучал сдавленно:

— Мне и лучше, и хуже. Кажется, я могу теперь охотиться. Раньше я не мог двигаться.

— У всякой вещи есть хорошая и плохая сторона, Ричард.

Я злилась на него — сдержанной горячей злобой, и она помогала мне брести по воде, которой был ardeur, по воде, которая хотела поглотить меня, утопить в желании. Но я лелеяла злость и шла по воде вперед изо всех сил.

Я почувствовала, как сменился его голод, как подвело у него живот желанием мяса и крови, желанием драть добычу, и только далеко-далеко осталось желание сексуальное.

— Я пойду на охоту, и все будет в порядке, надеюсь.

— Это мне не очень поможет, Ричард, — ответила я, и злость даже прошла по нашей метафизической связи, как по проводу.

— Прости, Анита, я не понимал. Я не хотел.

Я знала в этот миг, что могу превратить его голод обратно в ardeur. Как он заставил Джейсона сменить форму, так и я могла заставить его голод принять форму по моему выбору. Знала, что могу плеснуть ему на кожу магией и заставить кормиться так, как придется кормиться мне. Но я не стала. Он сделал это по неведению, и я не могла ответить тем же намеренно.

— Иди охоться, Ричард.

— Анита... я не хотел...

— Ты никогда не хочешь, Ричард, само выходит. Теперь убирайся из моей головы, пока я не сказала такого, о чем мы потом оба пожалеем.

Он потянулся прочь, но разрыва не было. Обычно, когда у него щит становится на место, то будто захлопываются подогнанные металлические двери. Сегодня мы будто цеплялись друг за друга, как ватные, как оплавленные леденцы, которые, даже если их растащить, остаются одним целым. Я хотела подтащить его к себе, вплавиться в его тепло, пока мы не станем единой липкой массой, и сегодня Ричард не мог бы мне помешать. Не смог бы не допустить меня к себе.

Проснулся Жан-Клод. Я ощутила, как распахнулись его глаза, как он сделал первый жадный вдох, наполнился жизнью. Очнулся.

— Он проснулся! — Джейсон глядел на меня синими глазами.

— Знаю, — кивнула я.

Натэниел заговорил так, будто понял из нашего разговора куда больше, чем следовало.

— Мы уже почти у «Цирка», Анита.

— Сколько нам еще ехать?

— Минут пять или меньше.

— Сделай, чтобы было меньше.

Джип рванулся вперед, набирая скорость. Я вползла на заднее сиденье и крепко пристегнулась ремнем. Не на случай аварии, а чтобы не распустить себя, пока мы не приедем в «Цирк» — и к Жан-Клоду.