Текст лекции 19 страница

 

Наташа покорно подняла голову, и Мирон утонул в ее огромных светлых глазах.

 

— Ты не только умница, — продолжал он, — но и красавица. А красавицы не должны плакать, потому что от этого портятся глазки и кожа. Не будешь?

 

Слабая улыбка тронула ее губы.

 

— Ты правда считаешь меня красавицей?

 

— Правда. Ты очень красивая.

 

— А почему ты больше не хочешь со мной разговаривать?

 

Мирон смутился. Что он мог ей ответить? Что Василий подслушал их утренний разговор и запретил ему вести с ней беседы, не относящиеся к математике?

 

— Я очень хочу с тобой поговорить, но мы должны заниматься, много заниматься. Очень много. Ты ведь слышала, что сказал Василий Игнатьевич? Если ты произведешь хорошее впечатление, у тебя будет интересная и высокооплачиваемая работа, и ты сможешь помочь своей старшей сестре содержать младших детей и мать. Поэтому это на сегодняшний день самое главное, а все остальное можно и нужно оставить на потом. Согласна?

 

— А потом, когда все решится, ты будешь со мной разговаривать?

 

— Конечно.

 

— Мирон...

 

— Да?

 

— А если я не понравлюсь им? Если они не захотят дать мне работу? Что тогда будет?

 

— Я не знаю. Наверное, тебя отправят обратно домой.

 

— Ты уверен?

 

— Конечно, уверен. Как же может быть иначе? Наверняка отправят.

 

Он совершенно не был в этом уверен. Более того, он был уверен в обратном. Сказочки о работодателе, который хочет, чтобы у него работал талантливый математик, хороши для семнадцатилетней девочки, которая много лет живет в отрыве от реального мира и по степени доверчивости и простоты не уступает десятилетнему ребенку. Для него, Мирона, эта туфта не годится. Здесь что-то другое. Но вот что? Что они задумали? Зачем похитили эту несчастную девочку? И главное: что будет, если она не оправдает надежд? Какая участь ее ждет? Погрузившись в свои мысли, он не услышал, как за его спиной открылась дверь, и вздрогнул от неожиданности, когда прямо над ухом раздался голос Василия.

 

— Перерыв, дети мои. Наташа, возьми вот этот листок и пиши на нем то, что я тебе продиктую.

 

Мирон увидел, что Василий протянул ей стандартный бланк телеграммы.

 

— Сверху пиши свой домашний адрес, подробно, сначала индекс, потом город, улицу и так далее. Терехиной Ирине Леонидовне. Теперь текст. Пишешь без знаков препинания, где нужно ставить точку — я скажу. Ирочка милая прости меня я очень его люблю тчк Я хотела тебя предупредить зпт что уезжаю с ним зпт но не успела тчк Не волнуйся за меня зпт обо мне заботятся тчк Целую тебя Олю Павлика. Строчкой ниже ставишь подпись Наташа. Теперь внизу пишешь обратный адрес: Мурманск, улица Полярная, дом двадцать, корпус три, квартира девять. Терехина Н. Л.

 

Наташа удивленно подняла глаза на Василия.

 

— Мы что, в Мурманске?

 

— Разумеется, нет, — раздраженно ответил тот. — Не задавай глупых вопросов, будь добра. Твоя сестра получит эту телеграмму и перестанет беспокоиться о тебе. Решит, что ты сбежала с возлюбленным. Зато потом, когда ты начнешь присылать ей деньги, она перестанет сердиться на тебя за то, что ты уехала, никого не предупредив. И все само собой уладится.

 

Мирон с тоской видел, что Наташа верит Василию. Он нагло врет ей в глаза, а она верит. Господи, она же еще совсем ребенок! Маленький книжно-телевизионный человечек, который знает жизнь только по любовным романам, она всему поверит, если это не сильно отличается от художественного вымысла. А Василий, подлец, этим пользуется. И сказать ей ничего нельзя — услышат. Надо все-таки попробовать прояснить вопрос, есть ли в комнате скрытая телекамера. Может быть, можно написать Наташе записку? Хотя зачем? Зачем рисковать и нарываться на неприятности? Ради чего, собственно? Своя шкура дороже.

 

 

* * *

 

Ира никогда не думала, что душа может так болеть. Она привычно выполняла все, что делала каждый день на протяжении последних лет, подметала, мыла, убирала, разносила еду и напитки, толкалась на вещевом рынке, отскребала сковороды и противни и при этом постоянно думала о Наташе. Где она? Что с ней? Почему ее увезли? И когда вернут? И вообще, вернут ли...

 

Коротков очень просил ее ни с кем посторонним похищение сестры не обсуждать. К числу посторонних относились все, кроме сотрудников милиции, занимающихся этим делом. Поэтому всем, кто замечал, что с Ирой что-то происходит, ей приходилось как можно равнодушнее отвечать:

 

— Все в порядке. Просто неважно себя чувствую, приболела немного.

 

Георгий Сергеевич, квартирант, ни на что не обращал внимания, у него наступил новый виток переговоров с женой по поводу размена их общей квартиры, Ира каждый день слышала, как он разговаривал с ней по телефону, и голос у него был огорченный и сердитый. Погруженный в собственные проблемы, он, казалось, не замечал потерянного и расстроенного вида своей квартирной хозяйки. А вот Ильяс, напротив, проявлял чуткость, то и дело норовил подкинуть продуктов, принесенных с рынка, с разговорами приставал, что да как, да почему вид такой усталый, да что у нее болит. Жалельщик нашелся, тоже еще...

 

Иногда ей так сильно хотелось поделиться своим горем, рассказать про гибель Олега и похищение сестры, что приходилось себя удерживать. Раз не велено рассказывать — значит, нельзя. Ей и в голову не приходило, что можно ослушаться. Коротков знает, что и как лучше для Наташеньки. Не дай Бог, она, Ира, своим неосторожным поступком повредит сестре. В жизни потом себе не простит. Сегодня подошло время ехать к матери. Ира и без того уже оттягивала этот момент, визиты в дом инвалидов давались ей тяжело. Она не понимала, почему ее мать сделала то, что сделала, и Ира не могла ее простить, потому что мать, по ее представлениям, теперь жила в прекрасном мире, где не было воспоминаний о страшном, где не было тех проблем, с которыми ее двадцатилетняя дочь воевала вот уже четыре года с утра до вечера. Но ехать надо, и Ира, купив, как обычно, немудреных гостинцев и выполнив все заказы капризной матери, отправилась к ней. В комнате Галины не оказалось. Ира задумчиво стояла перед запертой дверью, когда мимо нее прошаркал живший по соседству старик.

 

— Твоя мама в саду, — проскрипел он на ходу, с трудом борясь с одышкой.

 

Мать действительно сидела в своем инвалидном кресле под раскидистым дубом. Ира удивилась, что рядом с ней не было той монахини, сестры Марфы, которая всегда гуляла с Галиной.

 

— А где сестра Марфа? — с ходу спросила Ира. Процедуру приветствия она, как правило, опускала, если общалась с матерью.

 

Реакция Галины ее ошеломила. Лицо матери задергалось, из глаз потекли слезы, она начала что-то невнятно бормотать.

 

— Изверг... Чудовище... Монстр... — Больше ничего Ира разобрать не смогла.

 

— Ты что? — спокойно спросила она. — Кто чудовище? Сестра Марфа?

 

В ответ с матерью стало твориться что-то уж совсем непонятное. Она закрыла лицо трясущимися руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. Ира испугалась не на шутку. После случившегося шесть лет назад несчастья она ни разу не видела, чтобы у матери случалась истерика. Напротив, забыв всю свою предыдущую жизнь, она стала на удивление спокойной и равнодушной ко всему и вообще нисколько не походила на ту маму, которую Ира знала и любила с самого детства. Та Галина была любящей и заботливой матерью, ласковой, внимательной к детям, никогда не повышала голос. Нынешняя же Галина была злой, капризной и требовательной. Конечно, в присутствии Иры она частенько плакала, но всегда это было реакцией на грубость дочери, а вовсе не проявлением сострадания к ней и остальным детям. Но чтобы вот так...

 

— Что случилось, мама?

 

Но мать не отвечала, раскачиваясь все сильнее. Ее уже била крупная дрожь. Ире стало страшно. Она быстро побежала в сторону здания, выискивая глазами какого-нибудь врача или хотя бы медсестру. На глаза ей попалась фигура в белом халате.

 

— Помогите! — закричала она изо всех сил. Мужчина в халате обернулся и поспешил ей навстречу.

 

— Что случилось, девушка?

 

— Там моя мама... — задыхаясь заговорила Ира, показывая рукой в ту сторону, где оставила мать. — Ей плохо. Помогите, пожалуйста.

 

Врач поспешил за ней следом. Увидев Галину, он с облегчением вздохнул.

 

— Терехина... Вы ее дочь, да? Ничего страшного, в последнее время с ней это бывает. Она сама успокоится через некоторое время.

 

— Да что с ней, доктор? Раньше такого никогда не было. У нее болит что-нибудь?

 

— Не волнуйтесь, у нее ничего не болит. Это нервное.

 

— С чего ей нервничать? — уже спокойнее спросила Ира.

 

— А вы разве не знаете? — удивился врач. — Вы не слышали про этот ужасный случай с нашей сестрой Марфой?

 

— Нет. А что произошло?

 

— Сестру Марфу убили прямо в комнате вашей мамы. А ваша мама ее первая и обнаружила. Конечно, это было для нее огромным потрясением, и теперь как только она вспоминает об этом, начинает плакать. Вы не должны пугаться.

 

— Может, ей укол какой-нибудь сделать?

 

— Я же сказал, она сама успокоится. Вот увидите, это пройдет очень скоро. А уколы ей не нужны, она и без того получает достаточно много лекарств.

 

— Но она так трясется... — Ира бросила на мать взгляд, полный сострадания, смешанного с отвращением.

 

— Что поделать, голубушка, — пожал плечами врач, — вам придется к этому привыкнуть. Ваша мать — человек тяжело больной. Пока она еще относительно молода, но с возрастом проявления болезни будут все более отталкивающими, это естественный ход вещей, и к этому надо быть готовой. Болезнь, тем более такая, не бывает красивой. Впрочем, никакая болезнь не бывает красивой.

 

— И что мне делать? Ждать, когда она перестанет плакать?

 

— Ну, если у вас много свободного времени, можете погулять по парку. А вообще-то я советовал бы вам идти домой. Это что за сумки? Ваши?

 

— Да, я продукты принесла и еще кое-что, мать просила.

 

— Повесьте их на крючок, там, на спинке коляски. Не бойтесь, никто не возьмет. У нас тут, знаете ли, не воруют. Пойдемте, я провожу вас до выхода.

 

Ира повесила сумки на крючок, бросила на мать последний взгляд и поймала себя на том, что испытала неожиданное облегчение от того, что визит оказался таким коротким и она не успела в очередной раз поссориться с ней и испортить себе настроение. В прошлый раз она уходила отсюда в слезах. Симпатичный румяный доктор пошел рядом с ней в сторону выхода из парка, окружавшего дом инвалидов.

 

— А что случилось с монахиней? — спросила Ира. — Кто ее убил?

 

— Ну, голубушка, кто ж это знает, — развел руками доктор. — Милиция ищет убийцу, но пока безуспешно.

 

— Надо же, — вздохнула она, — такая была славная женщина. По-моему, она была единственной, с кем мать ладила. Вернее, кто мог ладить с моей мамой. Ласковая такая, терпеливая. Я бы уж сто раз на мать наорала, а сестра Марфа все терпела, еще и улыбалась. Скажите, а люди всегда делаются такими невыносимо капризными, когда болеют?

 

— Почти всегда, — кивнул врач. — И чем тяжелее болезнь, тем несноснее становится характер. С этим надо мириться как с неизбежностью, вот и все. Вы, наверное, нечасто маму навещаете?

 

— Раз в месяц примерно. А как вы догадались?

 

— Если бы вы приходили чаще, мы бы обязательно познакомились раньше. Ваша мама здесь уже несколько лет...

 

— Шесть, — уточнила Ира, отчего-то внезапно устыдившись своих редких визитов, которые она наносила матери.

 

— Да, шесть, — согласился он, — а с вами мы впервые разговариваем. Обычно родственников тех больных, которые находятся здесь долго, я хорошо знаю. Они обязательно заходят ко мне. А вы меня почему-то не жалуете.

 

— А вы кто? — без обиняков спросила Ира.

 

— Я — главный врач. Сергей Львович Гуланов, — представился доктор. — А вас зовут, кажется, Ирой?

 

— Да. Откуда вы знаете?

 

— Ну, голубушка, — засмеялся Сергей Львович, — вы забываете, как мы тут живем. Это для вас весь мир открыт, а здесь у нас мирок очень замкнутый, от большой жизни наши инвалиды оторваны, варятся в собственном соку и, разумеется, все про всех знают. Правда, поскольку ваша мама потеряла память, как раз о вашей семье нам известно не очень-то много. Но мы знаем, что у вас есть две сестры и брат и они тоже в больнице. К сожалению, для нас так и осталось тайной, что же случилось с вашей мамой и почему она совершила свой ужасный поступок. Если бы врачи это знали, может быть, нам удалось бы вернуть ей память.

 

— Я тоже не знаю, — призналась Ира.

 

— И никто не знает? Может быть, есть человек, у которого вы могли бы спросить?

 

— Нет, — она покачала головой. — Нет такого человека. Никто не знает, что на нее вдруг нашло. Папа, наверное, знал, но он умер на следующий день после этого.

 

— Так вы совсем одна? — сочувственно спросил Гуланов.

 

— Совсем. Но я справляюсь, вы не думайте.

 

— Я не сомневаюсь, — улыбнулся он. — Мой вопрос продиктован другими соображениями. Вы, наверное, знаете, что мы финансируемся из бюджета, проще говоря — из государственного кармана. И карман этот в последнее время становится все более и более дырявым. Деньги в нем не задерживаются, а утекают черт знает куда. Вы сами видите, чем мы вынуждены кормить наших инвалидов. Денег дают мало, а лекарства у нас должны быть обязательно, поэтому их мы приобретаем в первую очередь, надеясь только на то, что родственники подкармливают наших пациентов. Но уже недалек тот день, когда мы вынуждены будем вводить плату за пребывание в нашем доме. Вы к этому готовы?

 

— Я? — испугалась Ира. — А дорого будет?

 

Этого еще не хватало. Неужели от тех крох, которые удается сэкономить для Павлика, придется еще и за мать платить?

 

— Не знаю пока, думаю, не меньше пятисот тысяч в месяц.

 

— Сколько?! — в ужасе переспросила она. — Пятьсот тысяч? Господи, да где ж я возьму столько!

 

— Погодите, голубушка, не надо паниковать раньше времени. Во-первых, этого еще не произошло. Во-вторых, вполне возможно, оплата будет и не так велика. А в-третьих, существуют различные льготы для малообеспеченных. Учитывая ваше материальное положение, плата за пребывание для вашей мамы будет существенно ниже. Может быть, она даже попадет в категорию тех, кто живет здесь бесплатно. Ну вот мы и пришли. Бегите, вон автобус подходит.

 

Гуланов ободряюще улыбнулся Ире и слегка прикоснулся к ее плечу, словно подталкивая в сторону приближающегося автобуса. Она молча кивнула и побежала к остановке, забыв, как обычно, вежливо попрощаться.

 

 

* * *

 

Эти переговоры шли на редкость трудно. Аякс знал, что совершил промах, его команда сработала не очень чисто, но полагал, что за множество предыдущих проведенных безупречно акций его могли бы простить и претензий не предъявлять. А все Ильяс. Сколько раз говорил себе Аякс, нельзя брать плохо подготовленных людей, не прошедших полный цикл проверки. Проверка обычно состояла в том, что человека отправляли в пустыню куда-нибудь в Среднюю Азию, чтобы убедиться, что он спокойно переносит жару, голод, жажду и длительное молчаливое ожидание. Если результаты первой проверки оказывались не очень хорошими, но сам кандидат проявлял настойчивость и желание работать, ему давали возможность тренироваться до тех пор, пока он не начинал чувствовать себя в пустыне как в собственной квартире. Ильяс пустыню перенес плохо, но работать на Аякса очень хотел, и его взяли без дополнительных тренировок, тем более что парень обещал поработать над собой и к моменту первого задания приобрести нужную физическую и психологическую форму. Ему поверили. А оказалось... Первая часть операции была проведена блестяще, секретные документы по ядерной технологии были успешно куплены за огромные деньги, и задача Ильяса была — доставить их в Ливию. Он, как и все люди Аякса в таких случаях, купил индивидуальный тур в Египет, взял там напрокат машину, сказал представителю турагентства, что гид ему понадобится только через три-четыре дня, а пока он хочет побыть один, погулять, позагорать, поплавать. И отправился в сторону границы с Ливией. Границы там чисто номинальные, проходят по пустыне, никто их не контролирует. Ильяс встретился в условном месте с проводником-посредником и отправился с ним вместе по пустыне в сторону оазиса, где была назначена встреча с ливийской стороной. И хотя Ильяса предупреждали, что пустыня — это не угол Тверской и Огарева, где у Центрального телеграфа люди встречаются в строго оговоренное время, в пустыне назначенной встречи ждут часами, а то и сутками, все равно ожидание оказалось для него непосильным. Он быстро утратил душевное равновесие, начал нервничать, раздражаться, кричать на проводника, который не мог ни объясниться с ним, ни утешить, ни подбодрить. Проводник-араб говорил только на родном диалекте и на классическом арабском, а по-английски знал всего несколько слов, необходимых для выполнения своих функций: «Иди за мной», «Жди здесь».

 

К моменту появления ливийца Ильяс был уже на грани нервного срыва, а возможно, и перешагнул эту грань, ибо набросился на того с гневными криками. Ливиец, тоже слабо говорящий по-английски, почти ничего не понял, документы взял и убыл. Однако своим начальникам доложил, что человек, которому доверили доставить такие важные и секретные документы, оказался ненадежным и невыдержанным. И вот за это и получал сейчас Аякс все, что ему причиталось. Человек, с которым он вел переговоры, был лицом, приближенным к руководству, доверенным человеком Каддафи. Он был весьма образованным, хорошо говорил на нескольких европейских языках и входил в группу, которой было поручено обеспечить научный потенциал «страны мусульманского социализма». Его настоящего имени Аякс не знал, только псевдоним — Кастор.

 

— Ваша страна предала нас, — брезгливо кривя губы, говорил Кастор. — Вы разочаровались в социалистической идее и бросили на произвол судьбы тех, кого этой идеей в свое время заразили. Вы кормили нас обещаниями, манили перспективой поделиться ядерным оружием, а теперь нырнули в кусты. Но великая идея исламского социализма жива, каждый ливиец имеет на своем столе «Зеленую книгу» лидера Каддафи. И мы поставим на колени весь мир, который не разделяет наших убеждений. Величие нашей идеи безгранично, а вы, Аякс, посмели поставить нашу деятельность под угрозу, послав с документами слабого и неумного человека.

 

— Я признаю вашу правоту, — покорно склонив голову, произнес Аякс, — и могу дать вам слово, что больше это не повторится. Я удвою внимание к подготовке своих людей. Я предлагаю обсудить условия нашей следующей операции.

 

Следующая операция планировалась уже не с секретными технологиями, а с документами и легендами для террористов, которых готовили в ливийских лагерях. Людей для подготовки в этих лагерях отбирали в Ливане, в поселениях для беженцев, а после прохождения усиленного курса тренировок «рассыпали» по всему миру. Новоиспеченным террористам нужны были документы, а желательно и легенды, которые помогут им избежать неприятностей в случае проверок. И здесь тоже большую помощь оказывал Аякс со своей группой. На встрече в пустыне человеку Аякса передавали фотографии тех, кто заканчивал курс подготовки. Эти фотографии под видом обычной «челночно-торговой» поездки доставлялись в Турцию, Италию или на Кипр и передавались тем, кто за короткое время изготавливал соответствующие документы. Затем процедура повторялась. Человек Аякса забирал документы, выезжал в Египет, отправлялся в пустыню и ждал в оазисе представителя ливийцев, которому эти документы отдавал. Таким образом, прошедшие подготовку в лагере террористы выходили в большой мир, имея вполне приличное документальное подтверждение своего имени и рода занятий. Причем для одного и того же человека обычно готовились несколько комплектов документов, в которых стояли, разумеется, разные имена. Практика показала, что такого рода предварительная подготовка значительно повышала мобильность и безопасность, позволяя группе действовать не только успешнее, но и дольше.

 

На счету Аякса было уже четыре такие операции, и теперь предстояло оговорить условия пятой. Но Кастор не спешил, все время сворачивая разговор на тему о том, можно ли безусловно доверять Аяксу и его людям, не допустят ли они такого же срыва, как Ильяс. Аякс понимал, что выхода у Кастора нет, все равно эту операцию может проделать только Аякс, если искать другого исполнителя, на это уйдет время, и немалое, так что заказ он все равно получит. Но Кастор тянет, упирая на риск провала группы Аякса, с одной-единственной целью — сбить цену. Раз вы не так надежны, как мы полагали, то и цена за ваши услуги должна быть ниже. Аякс понимал, что спорить с этим трудно, надежность и безопасность всегда ценились высоко, а коль надежность и безопасность под вопросом, то и денег за это полагается меньше.

 

Наконец они все-таки договорились об условиях, и Аякс перешел к следующему вопросу, который на сегодняшний день интересовал его больше всего.

 

— Мы готовы начать работу по подготовке для вас методики, которая даст вашей стране возможность не только повысить научный потенциал, но и выращивать идеальных солдат и вообще идеальных исполнителей. Предварительно мы уже говорили об этом с вашим коллегой Поллуксом, его наше предложение очень заинтересовало, и он готов его профинансировать.

 

Кастор молча ждал продолжения, не задавая вопросов и не перебивая. Аякс догадывался, что сказочно богатый человек, имеющий иранское подданство и псевдоним Поллукс, является если не братом Кастора, то каким-то его родственником. Не зря же они взяли себе в качестве псевдонимов имена братьев-близнецов из греческой мифологии. Кастор явно был образованнее своего братца-миллиардера, видно, учился когда-то в Европе или Америке, там и получил представление о культуре Древней Греции. Псевдоним «Аякс» предложил тоже он. Поллукс, свободно передвигающийся по всему миру и имеющий доступ к любым банкам, оплачивал ту работу, которую выполнял для его брата Аякс. Тоже, наверное, за исламский социализм борется. Аякс подозревал, что на самом деле его услугами пользуется не только Ливия, но и Иран, во всяком случае, той частью услуг, которые касаются ядерных технологий и вооружения. Иран тоже пугает мировую общественность тем, что у него вот-вот будет ядерное оружие, но в эту страну все-таки есть доступ, и ее худо-бедно, но контролируют. А в Ливию доступа нет практически ни у кого. Много там наконтролируешь, когда кругом одна сплошная пустыня. А в пустыне, как известно, можно спрятать все что угодно. Хоть лагерь для подготовки террористов, хоть ядерный центр. Никто не найдет. Так что если на угрозы Ирана мировое сообщество смотрит в известном смысле сквозь пальцы, то на слова Ливии приходится внимание обращать. С одной стороны, вроде и нет у них ничего. А с другой — как знать. Вполне возможно, что те документы, которые добывает Аякс, не только оседают у Каддафи, но и передаются Ирану. За очень хорошие деньги, разумеется. Ведь Иран — страна богатая, не то что Ливия. И всем выгодно. Встречаться с Поллуксом было проще, поэтому Аякс значительную часть деловых вопросов решал именно с ним, а не с ливийцем Кастором. И о методике доктора Волохова он предварительно разговаривал именно с Поллуксом, который сразу загорелся и обещал дать за нее хорошие деньги. Очень хорошие. И даже своего врача прислал, чтобы тот посмотрел «товар».

 

— Господин Поллукс прислал к нам своего эксперта, который посмотрит экспериментальные образцы и вынесет свое суждение. Но я хотел бы знать, заинтересована ли ваша сторона в этой методике. Потому что от экспериментального образца до итогового документа путь, увы, неблизкий, и прохождение этого пути потребует значительных затрат. Мне нужно знать, должен ли я идти на эти затраты, или вам такая методика не нужна.

 

— Я доверяю господину Поллуксу, — невозмутимо ответил Кастор, глядя на Аякса в упор блестящими выпуклыми глазами. — Если он сочтет, что дело стоит тех денег, которые он готов заплатить, значит, так и будет. Разумеется, вы должны понимать, что, если переданная вами методика в наших условиях не сработает, вам придется вернуть часть денег.

 

Это было круто. Такого Аякс не ожидал. Покупатель всегда рискует в той или иной степени, приобретая любой товар, и никогда так не было, чтобы за риск и неосмотрительность покупателя расплачивался продавец. Купленный товар обмену и возврату не подлежит, в этом мире законы жесткие. Недобросовестного продавца можно убить за обман или иным каким образом наказать, это сколько угодно, не возбраняется, но деньги свои требовать покупатель не имеет права. То есть имеет, конечно, но это не принято. Раньше Кастор так себя не вел. Уж сколько секретных документов, добытых за огромные деньги, хитростью, подкупом и шантажом, Аякс ему переправил, и ни разу не встал вопрос о том, чтобы вернуть деньги, если ливийские специалисты не смогут на основании этих документов построить ракету или сделать какой-нибудь прибор. Не смогли — это их проблемы, значит, физику плохо знают, грамотешки маловато. Но никогда Кастор не высказывал сомнений в честности Аякса и не подозревал, что ему подсовывают туфту. Или подозревал, но по каким-то причинам молчал? А теперь вот вылезло...

 

— Что вы имеете в виду, говоря, что в ваших условиях методика может не сработать? Вы хотите сказать, в неумелых руках? — саркастически осведомился Аякс.

 

— Я хочу сказать, что в моей стране и климат, и генофонд существенно отличаются от тех, в которых была разработана ваша методика. Если, конечно, она действительно была разработана, — не удержался от колкости Кастор. — Поэтому для нас она может оказаться бесполезной. Разве вам это не приходило в голову?

 

— Методика основана на радиоактивном облучении плода, когда он находится еще во чреве матери, — пояснил Аякс. — Насколько мне известно, воздействие радиоактивности не имеет больших отличий в разных климатических зонах и не зависит от расовой и тем более национальной принадлежности облучаемого объекта.

 

— Что ж, посмотрим, — равнодушно отозвался Кастор. — Подождем, что скажет Поллукс.

 

По его непроницаемому лицу Аякс не смог увидеть, заинтересовался ли ливиец предложением. Впрочем, Кастор всегда вел себя именно так, невозмутимо, спокойно, чуть брезгливо, словно делал Аяксу огромное одолжение тем, что принимал его услуги. Аякс воспринимал это без раздражения и не обижался. Он очень давно сотрудничал с различными мусульманскими организациями. Собственно, сотрудничество это досталось ему как бы в наследство от отца, который, будучи русским по происхождению, принял мусульманство исключительно в знак протеста против ненавистной ему советской действительности. Он много лет работал в Средней Азии и в период афганской кампании активно занимался контрабандой оружия в пользу ближневосточных стран. Связи у него остались огромные и обширные, и все это он передал единственному и горячо любимому сыну со словами: «Помни, сынок, пока существует исламский терроризм, всегда есть возможность делать большие деньги. И глупо не пользоваться этим».

 

В конце июня в Риме стояла удушающая жара. Они сидели в открытом баре «Коломбо» на Пьяцца Навона, месте, где всегда толпятся туристы и где можно было встречаться, не опасаясь броситься кому-то в глаза. Аякс прилетел в Рим на два дня, только для встречи с Кастором, и сегодня вечером должен был улетать домой. Ему никогда не хотелось задержаться здесь, Рим ему почему-то не нравился, и желания посмотреть город ни разу не возникло. Аякс вообще не был любителем путешествий.

 

Переговоры закончились, пора было уходить. Аякс не спеша достал бумажник, вынул несколько купюр и подсунул их под круглый картонный подносик, на котором официант принес ему кофе и счет. Каждый платил за себя, так было принято в среде туристов, и выделяться из этой среды было нельзя.

 

 

* * *

 

Чем больше оперативники проверяли доктора Волохова, тем непонятнее становилась его фигура. Если судить по записям в его органайзере, в часы, когда были убиты Екатерина Венедиктовна Анисковец, монахиня сестра Марфа и медсестра детского отделения Алевтина Мырикова, Валерий Васильевич был занят чем угодно, только не убийствами. В день же, когда бывшая певица Елена Романовская так неудачно упала с лестницы, Волохов вообще был на конференции, проводившейся в Калужской области, в Обнинске, где, как известно, находится один из крупнейших в России институтов, занимающихся проблемами медицинской радиологии. И даже выступал на этой конференции с докладом. Все записи были тщательнейшим образом проверены и перепроверены, и выходило, что на все четыре случая алиби у доктора Волохова было неоспоримым и неопровержимым.