КРАЙ ВЕТРОВ: ПИРОМАНС 9 страница

Чайник вскипел одновременно с прилетевшим в окно мелким камешком. Я как раз наклонился, чтобы щелкнуть тумблером, не дожидаясь автоматического отключения, и это спасло меня от возможной болезненной ссадины или, не позволь Потерянный, выбитого глаза.

Я глянул в окно.

В свете уличного фонаря ярко зеленела макушка воровато оглядывающегося Тихомира, держащего на плече...

– Эй! – крикнул Тиха. – Открывай!

Я не стал ему отвечать – быстро спустился по лестнице, пробежал по коридору, распахнул входную дверь.

Тиха был уже на пороге. Аккуратно протиснувшись в дверной проем так, чтобы не стукнуть свою драгоценную ношу, он тут же осведомился:

– Куда положить?

– Наверх тащи, – скомандовал я. – Что с ней?

– Да вот, не зря ты меня послал ей в провожатые, ой, не зря-я... – протянул Тиха, поднимаясь по лестнице. – Как чуял!

Я последовал за ним.

– Я удивлен, конечно, что ты решил сам, по своей воле принести ее ко мне, но, может, ты объяснишь хоть что-нибудь?

Укладывая девочку-огонька на мою постель, Тиха обернулся:

– Это ты мне что-нибудь объясни, если сможешь. Это ты у нас умный, а я – хитрый, забыл?

– А Ари – расчетливый, – пробормотал я, опускаясь рядом с кроватью на колени. Положил ладонь Николе на лоб. Теплый. Надобность мерить пульс и срочно паниковать отпала. У меня от сердца отлегло – чему я, кстати, немало удивился. Я снова принялся за Тихомира: – Что с ней?

Тиха уселся на табуретку рядом с кроватью, прямо на мою смятую футболку. Сдул растрепавшуюся челку, полез в карман джинсов. Что-то вытащил:

– Вот, держи, – протянул сжатый кулак. – Только не разворачивай и не смотри. Осторожно. Мы нашли это в саду.

В руки мне упало что-то тяжелое, обернутое белым носовым платком.

– Не разворачивать и не смотреть? – удивился я.

– Точно. Она на него как раз посмотрела. И вот, гляди что.

– Посмотрела и?..

И Тиха рассказал мне, как глаза Николы засветились, ну точно в малобюджетном историческом сериале, и как она стала цитировать какие-то странные стихи про ночь, черных богов, огонь, песок и хранителей снов.

Я в задумчивости застыл. Что-то щелкнуло в голове.

– Тиха. Как-как ты сказал? «Последний хранитель снов выплавит стекло...»?

– Именно, – кивнул тот. – Рейни. Что за шутки с песнями? Откуда это? И что с ней? Она просто спит? Почему не просыпается? Что это было? Куда идти? Ты ж знаешь, я могу куда угодно, но мне надо знать, куда!

– Тиха, повтори, пожалуйста, стих, – попросил я.

Тихомир вдохнул, смешно раздувая ноздри, фыркнул, мотнул головой. Явно напрягся, вспоминая. Выдавил, наконец:

–...Собрав по осколкам прошлое, последний хранитель снов выплавит солнце из кварцевого песка.

– Но она еще не изучала способ изготовления однокомпонентного стекла, – пробормотал я, – стоп-стоп-стоп. Не то. Не туда. Я не знаю, откуда это, но ритм напомнил мне одну старинную северную колыбельную...

– А? – не понял Тиха.

– Ну, ритм стиха. Тада-тада-та-та, тада-тада-та-та...

– Это скорее марш, – Тиха нахмурился. – Вообще, Рейнхард, о чем ты, блин, думаешь? Какая разница? Тут же...

– Тише, Бродяжка, тише, – я поднес палец к губам, – Никола спит.

– Спит? Просто спит?

– Не знаю, – шепотом признался я. – Похоже на то. Надо... надо все обдумать.

– Что тут думать? – Тиха шептал возмущенно и громко. – У тебя ж связи, надо ее к врачу или... или к целителю, или...

– В три часа ночи?

– А если помрет?

– Не помрет, – сказал я.

– Откуда ты знаешь?

– Глянь на нее. Дышит? Дышит. Цвет нормальный. По всем признакам – просто спит человек. В обычную скорую нам обращаться тем более нельзя – Заповедь.

– А куда вам можно? – Тиха, наверное, сам того не заметив, перешел с шепота на угрожающий рык.

– В филиал гильдии целителей, – ответил я сдавленно. – При сопровождении дежурных поглощающих.

– А если бы ей ногу отрезало, что, в скорую тоже нельзя?! – Тиха уже кричал.

Я смотрел на него и не мог никак придумать, как быстро и доходчиво объяснить, что находящийся при смерти элементалист опасен, как граната без чеки. Как же он этого сам не понимает, а.

– Бродяжка, успокойся. Нам на ритуале закладывают кое-какие понятия касательно первой помощи и всего такого, и давай, слушай меня сюда: сейчас паниковать не надо, – я говорил по возможности уверенно и, надеюсь, убедительно. – По всем признакам она просто спит.

Тиха сжал губы, резко повернулся к Никс.

– Хорошо, – ответил напряженно. – Я и сам ни разу не вызывал скорой.

– И я.

Теперь мы оба смотрели на спящую девочку, выглядящую вполне здоровой, и я неосознанно отметил, что на щеках у нее веснушек практически нет, а на плечах есть.

– Тиха, расскажи мне все, – попросил я. – Как и где вы встретились, что делали, смотрел ли ты на эту штуку в платке. Ты ж не мог на нее совсем не смотреть, так? Ты ж ее как-то брал? Не на ощупь же? И тебя от этого не переклинило, так?

Тиха замер. Потянулся почесать шею, но остановился. Проговорил:

– Совсем не смотреть не мог, – потом он шумно выдохнул: – Ну, и хорошо. Значит, это что-то... что-то другое. Или...

– Или что-то специально для нее, – я кивнул на Никс. – Пойдем в соседнюю комнату, сядем, глянем твой завораживающий магический артефакт.

Тиха, вставая, задержался у кровати, зачем-то мешкая, так, что я некоторое время наблюдал его спину и взъерошенный затылок. Он обернулся, и на лице у него была написана вся возможная решимость:

– Разворачивай.

 

Пустынные равнины, пыльные, словно старые пуховые одеяла, остались позади. Здешнее солнце казалось огромным, хотя тепла от него было мало.

И все же он знал, что это – то же самое солнце, которое светило ему раньше, до тех пор, пока ему не исполнилось четырнадцать, до тех пор, пока он себя еще не потерял.

Прошлая жизнь казалась чем-то эфемерным. Он видел во сне привычные дома, видел сизое весеннее море, белых чаек, кусты сирени и облепихи, которые любили сажать на кладбищах, и еще тот куст, с цветками в четыре лепестка, который распускается ярко-желтым в самом начале весны. Названия этому растению он никогда не знал, и сейчас, когда даже родной язык крошился в его устах, словно мел, ему уж точно слова этого не вспомнить.

Он забыл свое имя, но хорошо помнил глаза девочки и ее теплые, нежные руки. Вечерами, сидя у едва теплящегося костра, он думал о ней и пытался вспомнить что-нибудь еще, но приходилось мириться с мыслью, что, чем дольше он будет следовать чужим путем, тем большее он будет забывать. Иногда казалось, что память достаточно глубока, чтобы он смог идти еще целую вечность. А иногда приходило понимание, что если так будет продолжаться, то он потеряет цель, ведь возвращаться станет некуда.

Чтобы сберечь свою память он выдумывал истории. Каждый раз, когда безликий совершал прыжок, он примерял себе новое имя, и никогда, никому не рассказывал настоящего. По правде, он и сам уже его не помнил, но знал, что если надо – вспомнит, потому что имя его записано узелковым письмом на основной нити его собственного пути, крепче которой нет вообще ничего.

Он впервые увидел безликого давно, примерно в середине пройденной дороги. За все это время не удалось приблизиться к нему ни на шаг. Он думал иногда, что безликий – его собственная тень, но знал, что это – иллюзия и таким простым ответ быть не может.

Безликий никогда не оборачивался и никогда никуда не спешил. Он просто шел, скользил, прожигал сущее, как кислота. Он не убегал, нет. Может быть, он даже не знал о том, что кто-то идет за ним след в след.

А преследователь, позабывший собственное имя, стирал ноги в кровь, задыхался и падал, но каждый раз успевал пройти за безликим в очередную дверь, чем бы она ни была.

Иногда он плакал от боли и одиночества, но не стыдился этого, потому что слезы не значили ничего в сравнении с тем, что он продолжает идти.

Безликий отбрасывал сорок теней, и кто-то кроме мог бы давно отстать, спутать безликого с одной из них. Но преследователь знал тени по именам, и видел, что только хозяин теней не имеет конечной цели, и именно поэтому шел за ним.

Дороги живых и смертных предопределены, и они не в силах ничего поменять и не в силах ему помочь. Безликий не знает дорог, он трижды быстрей и свободнее мысли, и лишь следуя за ним можно вернуться туда, куда не существует путей.

 

Я смотрел на Тиху, Тиха вертел в руках злополучный осколок. Когда никого из нас от взгляда на эту штуковину не проняло, он осмелел и сцапал стекляшку, позабыв о всяких предосторожностях.

– Однозарядное колдовство, – предположил я. – Кто первый коснется, того и кроет.

– Коснется? – Тиха встрепенулся, кинул стекляшку на стол. – Точно! Но... Стоп. Она его не касалась.

– Пусть так, – кивнул я. – Ари тебе, конечно, рассказывал, что современная магия зиждется на прикосновении. Но так как полноценного обучения ты, самородок хренов, не получал, тебе неведомы многие важные мелочи.

– Полегче!

– Дослушай. Прикосновением может быть и взгляд. Почему нет? Взгляд воздействует, это факт. Другое дело, что воздействие взглядом – это третья ступень мастерства на границе с четвертой. Вот и вопрос: то ли мы – слабаки, и не можем глянуть на стекляшку так, чтобы нас накрыло, то ли стекляшка правда однозарядная, а может, специально под огоньков заточенная.

– Ты предлагаешь отправить проспаться еще пару огоньков для верности эксперимента?

– Нет.

Я протянул руку и взял осколок. Магии в нем я не ощутил, но это значило лишь, что в нем нет ничего морозного-ледяного. Я стал рассматривать стекляшку, как с трудом добытое натуральное зерно до этого. Осколок был гладким, плоским, оттенка дымчато-кофейного, и внутри него застыли разводы чуть более светлого вещества.

– Рейни, ну скажи же мне, что теперь делать? – взмолился Тиха. – Если не скажешь, я начну по своим каналам пробивать, Аристарха вызвоню, или даже предкам ее позвоню, пускай приезжают, в конце концов!

– Панику отставь, – сказал я, стараясь не слишком давить, но и быть достаточно убедительным. – Пойди, что ли, девчонку попробуй разбудить. Не знаю... за локоть ущипни. Щипал?

Тиха затряс головой, мол, нет.

– Ну, вот. Поцелуй. Вдруг у вас – судьба, и ты – тот самый принц, который как с конем, но только без коня?..

Тиха не то что б покраснел. Побагровел. В сочетании с его зеленой шевелюрой это смотрелось уморительно.

– Да шучу-шучу. Ну? Чего сидишь? Тихомир Одиш, мне нужно немного тишины и одиночества, чтобы подумать, – я выделил последнее слово интонационно, чтобы до Тихи дошло.

Как ни странно, вроде бы получилось, и он ушел. Но не в комнату к спящей девочке, а в коридор и по лестнице вниз. На кухню, наверное.

Я вздохнул и облокотился на кресло, прогоняя напряжение и чужой, не мой страх.

Думать мне, на самом деле, касательно осколка и девчонки было не о чем. Пень ясен, что вопрос не моего ума. А также понятно, что дорога наша лежит теперь к чтецам. Точнее, к одному конкретному чтецу, ведь срубило нашего огонька ментально, через взгляд. Стихи еще эти... Ну, что-то в них есть, но я бы не сказал, что это прям образчик таланта и образности. Может, это что-то ее, собственное? Но с чего бы ей зачитывать это вслух? Она, вроде бы, не увлекалась старинными мифами, особенно мифами севера. «Последний хранитель снов», – дивная сказочная тварь, на севере им пугают детей, а у нас хранителями снов называют элементалистов, и миф, согласно которому нас так зовут, совершенно отличается от северного.

Северный «хранитель снов» погубит мир, сожрет солнце, выпьет кровь всех бодрствующих младенцев, и потому он последний – ну, а зачем еще? Удивительно противоречиво он же, по легенде, охраняет грезы ребятишек от прочих злых существ, которые могут прийти из Мира Снов и всячески навредить. Но это пока. Вот решит он губить мир – и все, остается только засыпать и никаких других вариантов. Здешние «хранители снов» – это ледяные и огненные элементалисты. Они охраняют здоровый сон людской, – аллегорически. Долг, война и все дела.

Которых имела в виду Никс, засыпая?

И к чему это все? Вопрос.

 

Утро выдалось промозглым и сырым.

Я заметил высокую фигуру со всклокоченной шевелюрой издалека, и что-то мне в том, как Берса себя держала, сразу не понравилось. Больно нервная она на вид.

Мы подъехали поближе к бордюру.

– Это она – чтец? – спросил Тиха, поворачивая ключ зажигания и одновременно вглядываясь в окно.

– Нет, но она нас проведет, – сказал я.

– А сразу нельзя было?..

Я ничего не ответил. Вышел, по привычке очень аккуратно прикрыл дверь изукрашенного стилизованным пламенем минивэна (хотя этой колымаге не страшен был бы и хороший пинок) и направился к Катерине Берсе, которая нас, конечно же, давно уже заметила, но предпочитала делать вид, что курит, а на спине у нее глаз, ясное дело, нет.

Тощие намозоленные локти, торчащие из-под черной футболки, у нее были покрасневшие. Холодно Кате, значит. Ну, хоть теперь она меня понимает.

Берса обернулась и явила мне широкую кривоватую улыбку, не предвещающую ничего хорошего.

– Что ты натворил с моим огоньком, бледная рожа?

«Почему меня окружают настолько неадекватные личности?» – подумал я, но вслух произнес:

– Не ты ли сказала мне, что без проблем созвонишься и организуешь встречу с ректором?

– Я позвонила и предупредила. Но я бы на твоем месте так просто туда не шла, – Берса выкинула окурок на асфальт. – Сам знаешь, какая здесь специфика. Покажи девчонку мне для начала.

– Тебе-то зачем?

– Профессиональным взглядом осмотрю.

Я приоткрыл для нее дверцу минивэна, мол, прошу.

– Это ж каким профессиональным? Разве ты врач?

– Я закончила некоторые курсы, – ответила Кей, залезая в машину. – И вообще.

– Я, прошедший ритуал, ничего не понимаю, – уточнил я, забираясь следом. – Так что можешь понять ты после каких-то там курсов?

– Может, представишь нас? – Тиха так перегнулся через спинку водительского кресла, что, казалось, сейчас выпадет в салон.

Берса глянула на него коротко и почти сразу отвернулась, сосредоточившись на лежащей на одном из задних сидений Николе. Стала щупать пульс и светить в глаза девочке карманным фонариком, приговаривая:

– Незачем представляться, Тихомир Одиш, я о тебе и так все знаю. Я обо всех вас многое знаю, я знаю даже цвет Ринового нижнего белья и сколько именно красных сережек у тебя в коллекции, Бродяжка.

– Она – бывшая глава нашего бывшего фанклуба, – пояснил я слегка опешившему Тихе. – Это долгая история, я и сам до конца не в курсе. В общем, Катерина Берса, или просто Кей.

– Но... э-э... – Тихомир смотрел то на меня, то на Берсу, то на спящую Никс. – Но как же так?..

– Бурная молодость, – сказала Кей, пожав плечами. Села, наконец, спокойно и изобразила на лице задумчивость.

– Ну? – спросил Тиха.

– Рефлексы есть, дыхание, пульс – все в норме.

– Это не кома?

– Что ты знаешь о коме, Тихомир Одиш? – Кей грустно глянула в окно, на рождающийся рассвет. – Скорее всего, не больше, чем можно почерпнуть в каком-нибудь околомедицинском комедийном сериальчике. Так вот. Это не кома, не шок и не сопор. Может быть, летаргический сон. Конечно, наверняка я не скажу, нужно клиническое обследование или, в самом деле, или хотя бы чтец. Деятельность мозга, стало быть, проанализировать. Но тут есть загвоздочка.

Мое терпение иссякло.

– Кей, может, хватит ходить вокруг да около? – спросил я. – Что с Никс и почему ты не хочешь просто проводить нас в дом Абеляра, или хотя бы адрес назвать? Зачем тебе понадобилось лично являться и изображать загадочность?

Кей откинулась на спинку сидения.

– А потому что как-то все странней и странней, хуже и... забористей. Погоди истерить, сейчас расскажу. Короче. Сегодня ночью вернулась Анита. Ну, как вернулась. Я ее нашла в каморке в подвале, там, где у нее домик и где она спит и живет. Ну и...

– И?..

– Анита – это которая? – уточнил Тиха.

Кей вздохнула.

– Анита – дочка прошлой директрисы академии, она шизофреник, отказавшийся употреблять лекарства. Живет в подвале, тусит иногда с нами. Она забавная. Всегда разная. Обычно от нее вреда нет, а если и есть, то обратимый. И вот на днях она украла сумку у Николы, а потом и сама куда-то делась. Сегодня ночью вернулась. И все было бы хорошо, если бы она не перестала совершать кое-каких ранее свойственных ей действий. Я осталась у нее в комнатке, хотела ей поесть приготовить, да может разузнать, где она была.

Ну, и она пока игралась со своими куколками и прочими трофеями... в общем, все было, вроде бы, как всегда. Но я знаю, что у Аниты никогда не получалось одеть своих кукол обратно. Она умела их раздевать, но одевала всегда очень криво, как будто бы... ну, как будто бы это для нее слишком сложно. И вот, вернувшись, она мается той же фигней, но у нее получается одевать кукол.

– То есть, ты не думаешь, что она могла излечиться? – спросил я.

– Не у одного тебя паранойя, Рейни, – ответила Кей. – Насколько я знаю, шизофрения не лечится, даже чтецами. У больных бывают лишь проблески вменяемости. Особенно, если на колеса забить. Короче, я пронзаю обработку извне. Более того, чую чтецов. Что, сам понимаешь, тревожно. И вот вспомни троих, о которых ты спрашивал, и...

– Так ты узнала, не от фанаток засланцы-то были, нет? – перебил ее я.

– Нет, – Берса покачала головой. – Форумы, группы молчат, даже закрытые. Не похоже, что это твои сетевые враги. Ищи, короче, дальше. Так вот. А Аниту, значит, похитили, и возвращается она какой-то другой, и тут мне снова звонишь ты и говоришь, что новенькая девочка-огонек заснула, и ни булавки ее не берут, ни поцелуй прекрасного Тихомира...

– Эй, да не было ничего! – возмутился Тиха.

–...и вы хотите ее на прием к Абеляру Никитовичу, чтецу, – продолжила Кей. – Вот я и задумалась: а нет ли связи?

– Берса, скажи просто, что тебе делать нечего, – фыркнул я. – Сдались тебе, вообще, эти новички.

– Я сама решу, кто мне сдался и что мне делать, – отрезала Кей. – Короче. Если моя паранойя не врет, то чтецы затеяли наблюдать за учащимися через Аниту.

– А зачем на столько дней воровать? – спросил я.

– Видать, слабые чтецы. А может, ажурное, сложное колдовство. Или далеко везли. Или выуживали информацию о том, что уже случилось – что, кстати, более вероятно. Как знать, короче. Поэтому по всему... – Берса сунула руку в карман, – к Никитовичу я тебя, конечно, проведу. Но вот, – возьми шапочку из фольги, она защитит твой мозг.

И у нее в кармане, и правда, что-то зашуршало.

Я только лишь глубоко вдохнул.

Девушек, конечно, не бьют, но иногда отвесить оплеуху хочется. Очень хочется. Да и не особо похожа она на девушку. Я сдержался, конечно, но злость на лице у меня отразилась.

– Рейни, ты еще побледнел! – удивился Тиха. – Как ты это смог?

– Это он в бешенстве, – довольно отметила Кей. – Красавчик! Обожаю такие моменты, – она достала что-то блестящее из кармана. – О, фантик. Не то. Сейчас, сейчас. Во!

Берса протянула мне два небольших контейнера размером с орех, спаянные вместе. Я не сразу понял, что это. Но потом осознал. Поднял взгляд на Кей:

– Линзы?

– Угу. Как обращаться знаешь?

– Умею, – медленно кивнул я. – И что за линзы?

– Абеляр наверняка касался тебя, – сказала Берса. – Так что первичная связь у вас есть. Я надеюсь, что все не так уж страшно, и он не станет даже пробовать прикасаться к твоему сознанию, но сам понимаешь... Потерянный предусмотрительному не завидует. По крайней мере, «зеркало души» у тебя будет защищено, и он не будет читать твои сокровенные эмоции, как поваренную книгу.

– А может, не надо так? – спросил Тиха. – Это, типа, артефакт поглощающих, эти линзы, да? Может, лучше не привлекать к себе лишнего внимания такими приготовлениями?

– Кто бы говорил о лишнем внимании, – хмыкнул я. – Моя паранойя заставляет меня согласиться с Берсой. Лучше перебдеть чем... ну, понятно.

Кей тем временем перебралась поближе к Тихе, на переднее пассажирское сидение. Что-то разыскала в телефоне и показала зеленоватый экранчик Тихомиру:

– Рули сюда вот.

 

К двухэтажному частному дому вела каменная лесенка, обрамленная кирпичной изгородью, по которой вольготно вился плющ и дикий виноград. Лесенка упиралась в зеленые деревянные ворота с массивным дверным молотком в форме головы льва.

Никс, Тиху и Берсу я оставил внизу, в машине за углом. Берса дымила, как сталелитейный комбинат, Тиха грыз ноготь на большом пальце левой руки, а Никс, как и прошлые пару часов, спала.

Абеляр Никитович, немало меня напугав, приоткрыл зеленую створку ровно в тот миг, когда я уже изготовился пользовать дверной молоток по назначению.

Старик был одет в домашний бордовый халат и пижаму. Он со мной даже не поздоровался – кивнул, мол, пойдем, и еще погрозил пальцем слегка невнятно. То ли это значило «я тебе это припомню», то ли «тише, не шуми». Я решил на всякий случай не шуметь. Мало ли, сколько домочадцев спит у него тут и какой чуткости у них слух.

Чтец завел меня в дом, темный, теплый, пахнущий почему-то медом и воском. Мы прошли по узкому коридору в некую полутемную комнатку, после щелчка переключателей оказавшуюся рабочим кабинетом. Абеляр прикрыл за нами дверь, уселся на кресло и сложил перед собой руки замком. Я сел напротив, на диванчик. Чтец смотрел на меня хмуро из-под густых бровей с частой проседью, как будто бы уже понял, зачем я пожаловал, и это ему совсем не понравилось.

– Итак, чем я могу тебе помочь в такое время... хм, суток? – наконец спросил он. – Катя сказала, дело срочное.

– Пожалуй, – согласился я. – Видите ли...

– Ближе к делу.

– Конечно, – я кивнул. – В машине за углом лежит моя ученица, которой я даже треугольник горения разъяснить не успел. Она заснула при странных обстоятельствах. Разбудить мы ее не можем, хотя пробовали. Дышит ровно, пульс и рефлексы на месте – просто не просыпается. Конечно, времени прошло маловато для того, чтобы начинать паниковать, но меня ее состояние тревожит. Точнее, не столько состояние, сколько... совокупность событий, к нему приведших. Есть мнение, что этот продолжительный обморок, перешедший в сон, произошел с ней из-за вот этой вещи, – я положил на чайный столик злополучный осколок дымчатого стекла, все еще завернутый в носовой платок Тихомира. – Может, вы знаете, что это?

– Разверни, – попросил чтец.

Я глянул на него исподлобья. Осколок – вот он, рукой подать. Что же это выходит? Абеляр не хочет касаться осколка? Боится?

Чем дольше я медлил, тем напряженней становилась атмосфера. Чтец молчал, я тоже. Наконец я все-таки развернул носовой платок.

Когда Абеляр Никитович только глянул на стекляшку, зрачки его расширились. В следующее же мгновение он резко отвернулся.

– Спрячь это, – сказал он отрывисто. – Быстрее!

Я вздрогнул. Не понимая, зачем, завернул осколок обратно и сунул в карман брюк.

– И... что это? Вы мне объясните, почему...

Чтец повернулся медленно, и что-то настроение мне его не понравилось. Ну, как не понравилось. Создалось впечатление, что сейчас меня располосуют взглядом и освежуют тут же, еще живого и ненормально горячего, без расспросов и предупреждений.

– Откуда у тебя осколок зеркала Лок? – спросил Абеляр Никитович.

Я хмыкнул, стараясь скрыть волнение:

– Не поверите.

Снаружи я был спокоен, словно морская гладь в утренний штиль. Внутренне я превратился в сдавленную пружину. Казалось, что Берсе не показалось, и чтец сейчас на самом деле решает, а не залезть ли мне в голову, а может, и пробует это сделать. Абеляр Никитович на вид был точно так же спокоен, он, как будто бы, ждал моего ответа в виде отчета о том, как мы, например, ограбили с приятелями какое-нибудь гильдейское хранилище артефактов. И все бы ничего, но о «зеркале Лок» я слышал впервые.

– Ну? – поторопил чтец.

– Никола нашла это в саду у своего знакомого некроманта, – ответил я, решив не лукавить. – С ней был Тихомир Одиш. Никс взглянула на осколок и навернулась в обморок, или в сон, из которого так и не выбралась.

– Это понятно, – проговорил чтец. – Ох уж эта ее везучесть...

– Может, вы мне что-нибудь все-таки объясните? – попросил я.

Осколок, спрятанный в карман, внезапно почувствовался. Будто бы эта маленькая дымчатая стекляшка хочет уколоть меня или порезать через три слоя материи.

– Значит так, – проговорил чтец, – вставай. Иди за мной.

– Снова?

– Пойдем.

Голос Абеляра Никитовича звучал тревожно. Но я не мог понять, за кого он волнуется и почему именно.

Мы снова шли по полутемному коридору.

– На вещь эту не смотри, – отрывисто сказал чтец. – И никому не давай.

– Хорошо, – ответил я медленно.

Чтец вышел во двор и резко свернул направо. Я последовал за ним. Он обогнул дом по выложенной плоскими валунами тропинке, миновал небольшую пасеку в пять ульев и открыл передо мной дверь ветхого на вид сарая:

– Заходи.

Где-то вдалеке пропели петухи. Я мешкал.

– В... сюда?

Чтец цыкнул и вошел в сарай первым. Я двинулся за ним, аккуратно, стараясь не задеть торчащие отовсюду доски. Абеляр подошел к еще одной двери, за которой обнаружилась совершенная, непроглядная тьма. В этот раз он не стал меня дожидаться, и, чуть наклонившись, прошел в эту тьму первым.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Деревянная дверь на пружине захлопнулась.

Внутри помещения было тепло, влажно и так темно, как должно быть, пожалуй, только в гробу или в проявочной. Пахло смолой и сыростью.

В поисках опоры я коснулся стены и нащупал теплое шероховатое дерево.

– Серебристый кедр, – сказал чтец.

Вот как. Серебристый кедр. Мало кто знает, а значит, и понимает, что он же – кобальтовый кипарис. Мне же посчастливилось знать, что это за материал и каковы его свойства.

Получается, банька у Абеляра Никитовича не простая. И вот теперь вопрос: от кого или от чего собрался защищать нашу беседу он? Линзы, раздражающие мне глаза последние полчаса, – детский лепет по сравнению с парилкой из кобальтового кипариса.

– Золатунь – вещество конечное, – сказал Абеляр Никитович. – А кедр мы культивировали уже после войны. Слева от тебя – скамейка, располагайся.

– Разговор будет долгим? – спросил я у темноты.

– Надеюсь, нет, – ответил чтец. – Итак. Слушай меня внимательно... Значит, вы нашли осколок зеркала Лок. Как он попал в тот сад – это, конечно, вопрос. Перво-наперво...

– Вы осмотрите девочку? – предположил я.

Абеляр молчал.

В парилке было темным-темно и это нервировало. Я готов был уже что-нибудь по этому поводу предпринять, но оказалось, что чтец молчит не просто так: он искал масляный фонарь. Теперь он зажег его, прикоснувшись пальцами к фитилю, и тем самым продемонстрировав мне, что магия второй ступени для него – не проблема. Как будто бы я в этом сомневался.

– Нет, – произнес чтец, и взгляд его был решительным и тяжелым. – Если все так, как ты говоришь, то осматривать Николу нет нужды. Вы с Катенькой не ошиблись. Это не кома, это – сон. Но не простой. В свое время этот сон погубил много наших.

– Погубил? – переспросил я.

– Убил, – уточнил Абеляр.

Я молчал, обдумывая, и он молчал. Спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, чтец заговорил, глядя куда-то вниз, на покрытый ржавыми разводами плиточный пол:

– Как ты помнишь, Война Причин выродилась в гражданскую войну. Мы проиграли. В то время как одни зачищали побережье от живых последствий магических экспериментов, других направляли уничтожать материальные артефакты. Материальные, древние артефакты, к которым, сам понимаешь, не всегда прилагалась инструкция по эксплуатации. Одним из таких артефактов стало зеркало Лок, конфискованное у нашего тогдашнего врага. Очевидно, его каким-то образом выкрали. А как уничтожают зеркала?

– Разбивают...

– Правильно. Тот, кто первым совместил камень с зеркалом, взглянул в слишком большое число осколков, и его унесло сразу же. За ним пришел еще один и тоже «засмотрелся». Следующим пятерым повезло больше, и «поймали» проклятье только четверо. Пятый о чем-то догадался и успел отвернуться. Короче говоря, методом проб и ошибок была выяснена следующая закономерность: осколок усыпит человека с вероятностью один к пятидесяти. Взглянуть на осколок нужно под определенным углом и в определенном освещении. Понятно, что если осколков много, то и вероятность уснуть становится больше.

– И что стало с теми, кто на него взглянул?

– Они умерли.

– Умерли?

Свет от фонаря тускнел. Вероятно, заканчивалось масло. Чтец подкрутил шестеренку на боку у медного основания лампы – света стало чуть больше.

– Инцидент имел место тридцать лет назад, – произнес Абеляр. – Дело полностью передано чтецам. Всем пострадавшим диагностирован летаргический сон. А летаргия, вообще-то, встречается так же редко, как смерть от удара молнии или от падения на голову метеорита. Течение сна у пострадавших шло по-разному: кто-то держался годы, другие сгорали за день. Прочих закономерностей выявлено не было.

– Зеркало уничтожили? С... переплавили?

– Нет. Мы... Они были не настолько глупы. Среди пострадавших оказались родственники влиятельных в то время персон. Уничтожать зеркало полностью путем его переплавки резона не было, и его стали изучать.