POV Frank. После того, как Джерард ушел, я остался один в этой квартире, даже не собираясь возвращаться к себе

После того, как Джерард ушел, я остался один в этой квартире, даже не собираясь возвращаться к себе, лелея медленно тлеющую надежду, что Джи все же скоро вернется. Надежда это или обыкновенное самовнушение? А может быть, это просто ложь, подталкивающая меня вперед в будущее? Да, может быть, это всего лишь ложь, но, наверное, она и есть моим искусственным дыханием, она не позволяет мне упасть.

Моя ложная надежда. Моя преисполненная надеждой ложь.

И я просыпаюсь каждое утро изо дня в день, наполняя легкие ядовитой пустотой, а разум верой, что, возможно, когда-то мы с Джерардом увидимся снова. Это стало смыслом моего существования – ждать. И пока что я справляюсь, я жду, ходя по пропитанной насквозь воспоминаниями квартире, ухожу отсюда на работу, чтоб по окончанию дня вернуться обратно. Одно и то же практически каждый день. Повторение, повторение, повторение. Бесконечное хождение по кругу и, кажется, это уже никогда не прекратится. Я словно завис, застрял между страниц огромной и сложной истории, не в состоянии ни вернуться назад, ни начать новую жизнь. И я все еще жду. Днями, часами, минутами, секундами я жду чего-то невозможного. Я жду, потому что хочу ждать. И я не перестану, я буду держаться за свою призрачную надежду из последних сил до тех пор, пока ее у меня не отнимут.

Прошла ровно неделя с тех пор, как я остался один. Одна мучительная неделя длиной в вечность. За это время я успел возненавидеть этот мир еще больше, чем когда-либо, хотя, по сути, в чем он виноват?
В чем виноваты глупые люди, проходящие мимо меня по тротуару, в чем виноваты дети этих глупых людей, в чем виноваты поезда, целыми днями ходящие по одинаковому расписанию, в чем виновато солнце, всходящее каждый день в одно и то же время в одном и том же месте, в чем виноват этот чертов мир? Он не виноват, но я ненавижу этот вечный механизм, деталью которого мне приходится являться. Я ненавижу то, что меня окружает, пусть и беспричинно, но кто мне запретит?
Возможно, единственный, кого я должен был бы сейчас ненавидеть, это Джерард, и у меня были бы все основания его ненавидеть, но к нему я не чувствую ни злости, ни агрессии. Ничего негативного. Я простил его за все, что он когда-либо сделал, за все, о чем я знал и о чем, возможно, не успел узнать, я простил его, уничтожая в своем сердце все обиды, и превращая их в болезненную грусть. Прошлых и настоящих ошибок больше не существует, ровно так же, как и грехов. Все прощено. Пусть я и не священник, а Джерард не святой, пусть мы оба далеки от этого. Какая разница, что произошло когда-то?
Если бы я мог все исправить, если бы я смог постараться снова... Я смог бы, но Джерард отнял у меня такую возможность, и мне остается лишь ждать. Что-то внутри кричит мне, что все кончено, но эта фраза тонет в моем затуманенном разуме.

Сколько времени мне понадобиться, что полностью принять для себя тот факт, что Джерард ушел из моей жизни навсегда, безвозвратно? Сколько времени пройдет, прежде чем умрет моя истерзанная надежда? Если бы я мог найти ответ хоть на один из своих вопросов, но вместо этого они просто прокручиваются в моей голове один за другим. Одна неизвестность и отчаяние, но я продолжаю ждать.

Я стал курить вдвое больше, чем раньше. Я перестал брезгать тем, чтоб курить прямо в квартире, так что она вся заполнена запахом сигаретного дыма, который никак не успевает выветриться. Черт возьми, мне уже просто плевать, а выходить каждый раз на лестничную клетку нет сил.
Смотря на себя в зеркало, я вижу уставший и измученный взгляд. Выстраданный. На меня смотрит мое отражение, а вместе с ним каждая секунда ожидания, каждая секунда, которая уже осталась где-то позади, но при этом сделала могилу для моей души еще немного глубже.
Если время способно лечить раны, то сколько времени понадобится, чтоб избавить меня от моей тупой давящей боли в груди чуть-чуть правее от сердца?

Я никогда не думал, что такое бывает, я никогда не думал, что такое произойдет со мной.

Я ведь Фрэнк Айеро, а значит, любовь – выдумки, чувства – ложь, ничего не существует, кроме инстинктов, конечно.
Правда, Фрэнк Айеро? И никто никогда не изменит твое мнение, разве не так? Чертов идиот.

Я истерически засмеялся, вспоминая свою глупую игру и понимая, что, возможно, я изначально знал, что это нечто большее, нечто, что может выйти из-под моего контроля, зайдя слишком далеко. Игра должна была быть идеальной, но когда я потерял эту тонкую грань между игрой и реальностью, моим миром, в который я впустил Джерарда?

Страдание – это признак жертв. Страданий не существует, просто человеку всегда нужно создать себе проблему.
Кажется, ты говорил что-то подобное, Фрэнк, но ведь ты никогда не считал себя жертвой, ты выше подобной ерунды. Потому что ты знаешь правду, ты все знаешь. И все же... ты чертов идиот, Фрэнк Айеро.

Мне захотелось разбить это гребаное зеркало, так, чтоб осколки с дребезгом разлетелись, падая на пол, но вместо этого я лишь насмешливо ухмыльнулся, отвернувшись от собственного отражения.

Я медленно отошел в сторону к разложенным мной же по стопкам рисункам Джерарда. Этот уголок комнаты целиком и полностью принадлежит искусству, это душа моего художника, его маленький храм, о котором не знал никто, кроме нас двоих. Тут хранится, если не все, то большая часть его работ, и в них я могу найти его снова, ощутить его присутствие рядом с собой, услышать его мягкий голос, как будто он здесь и никуда не уходил. Он сидел днями на этом полу, так же как и я сейчас, на этом же месте.

Я взял в руки один из немногочисленных пейзажей исполненных Джерардом. Он очень редко их рисовал, считая, что ему не удается достаточно хорошо изображать природу, что у него она получается ненастоящей, хотя я сам до сих пор не могу понять, чем именно был недоволен Джи, потому что я не нахожу никаких изъянов.
Я взял один из тех рисунков, которые он разорвал в приступе истерики накануне своего ухода. Джерард хотел уничтожить эту золотистую степь с голубым небом над ней, а я возродил ее вновь, собрал по частям, пусть даже мне не удалось идеально скрыть те места, где я склеивал бумагу.
Я смотрю на волнующуюся от ветра пожелтевшую траву, и мне кажется, это уже было со мной, но тогда я не чувствовал боли. Я был счастлив, держа в своих пальцах этот пейзаж, восхищенно всматриваясь в каждую деталь.

*

- Что это ты делаешь? Копаешься в моих рисунках? – с напускным возмущением спросил Джерард, выходя из ванной в одних боксерах и с полотенцем в руках. Я тут же обернулся на его голос, не сумев сдержать улыбки. – Я был в душе и не слышал, как ты вернулся. И давно ты так сидишь? – на этих словах он кинул полотенце куда-то в сторону кровати, даже не смотря, долетело ли оно до нее или нет.
- Наверное, минут десять... – задумчиво ответил я, смотря, как Джерард подходит ближе ко мне, присаживаясь рядом. – Ты уже отобрал работы на выставку? – поинтересовался я, и пока я говорил, он успел перебраться на мои колени, оказываясь со мной лицом к лицу. Его влажные от воды волосы небрежно спадали на лицо, и Джерард одним движением заправил мешающую прядь за ухо, прекрасно понимая, что через минуту она выпадет снова.
- Я пересмотрел и предварительно решил, что я хочу отправить на выставку. Но я все-таки надеюсь, что ты поможешь мне принять окончательное решение, - он легко улыбнулся, а затем повернул голову, чтоб посмотреть на рисунок, находящийся у меня в руках. – Только не говори мне, что хочешь выбрать этот, - Джерард нахмурился, недоверчиво смотря на меня, и мне только и оставалось, что кивнуть. – Правда? Тебе не кажется, что цвета тускловаты?
- Нет. А тебе кажется? Потому что если ты считаешь, что они тускловаты, то тебе явно нужно подлечить зрение. Или, по крайней мере, обратиться к врачу, - шутливо сказал я, засмеявшись, и Джерард попытался изобразить что-то наподобие обиды, хотя на его губах все же проскальзывала улыбка.

Он выглядел очаровательно. Даже более чем. Каждая черта моего художника достойна быть запечатлена на бумаге, стать произведением искусства. Жаль, что я не видел ни одного автопортрета в его исполнении. И спросив, почему Джерард не хочет нарисовать себя, я уверен, он бы ответил, что не считает себя достаточно красивым, чтоб изображать собственное лицо. Но если он недостаточно красив, тогда что такое красота?

Он ничего не ответил мне, не отшутился, не съязвил, не перевел разговор на другую тему, а просто мягко разжал мои пальцы, забрав рисунок и положив его на пол.
- Если ты считаешь, что этот рисунок должен быть на выставке, то он будет там, - полушепотом проговорил Джерард, приблизившись к моим губам. – Я доверяю твоему выбору, - добавил он, и я обнял его, положив ладони ему на спину.

Мне так нравилось прикасаться к его коже. Это словно благословление. В этом абсолютно обычном действии было что-то необъяснимо необычное, что-то неописуемо особенное. Я просто ощущал его близко, его запах, его тепло, я слышал его голос, я мог дотронуться до него, до любого участка на его теле, я мог быть с ним, так же, как он мог быть со мной.

Его губы едва коснулись моего подбородка, невесомо и мягко, а его руки легли на мои плечи.

Эти мелочи, эти мгновения. Я помню каждую деталь и уже вряд ли забуду, даже если попытаюсь. Я помню каждую деталь, потому что все, что происходило между нами, имело свое значение, каждый момент был по-своему важен. И я помню все, словно это было вчера. И я хочу, чтоб это повторилось сегодня. Чтоб это повторялось всегда. Вечно.

Манящая улыбка, мерное дыхание на моей шее. Еще один аккуратный поцелуй, его пальцы скользнули по воротнику моей рубашки... А затем взгляд, пронзительный, и в нем было так много. Он был таким живым. Таким живым.

- Так что... мы будем отбирать рисунки? – вдруг спросил я, выжидающе смотря на Джерарда, подняв одну бровь, и он слегка засмеялся, сильнее прижавшись ко мне.
Наши тела приблизились друг к другу вплотную, и, черт возьми, оставаться в рубашке и брюках было невыносимо. Я даже не знаю, зачем я терпел, почему я не предпринимал ничего, чтоб просто снять с себя ненужную одежду. Чувствовать, как его кожа соприкасается с моей – это больше, чем близость, больше, чем единение тел. И нами двигало нечто большее, чем примитивная страсть.

У нас было все, о чем мечтали другие. У нас было все, чего хотели мы сами.

- Мы можем заняться рисунками завтра. У нас будет еще полно времени на это, - шепнул мне на ухо Джерард, в то же время расстегивая верхние пуговицы моей рубашки.
- Почему завтра? – я уже должен был замолчать, но мне нравилось, как он тихо и хрипло отвечает мне. Мне хотелось слышать его голос, как слова срываются с его губ. Мне хотелось слышать, как он говорит и что он говорит.
- Потому что на сегодня у меня другие планы, - проговорил он, а пуговицы одна за другой высвобождались из тесных петелек.
Джерард смотрел мне прямо в глаза, его пальцы сами знали, что делать, ему не нужно было следить за своими движениями. Он действовал уверенно. Идеально. Еще полминуты, и с помощью Джерарда моя рубашка упала вниз. Я глубоко вдохнул на полную грудь, а затем выдохнул, наслаждаясь свободой в предвкушении новых прикосновений. Я хотел чувствовать больше, я хотел чувствовать максимально много. Я хотел чувствовать все. И у меня была возможность. Казалось, в наших руках весь мир. Казалось, мы создали что-то неразрушимое, что-то настолько сильное, что нельзя уничтожить.

Мы были счастливы в той жизни, которой жили, но когда мы успели так быстро все потерять? Я остался один ходить по руинам, совсем свежим – они еще пахнут вчерашним днем, и воспоминания о прошлом еще не остыли.

Джерард коснулся губами моего плеча, а подушечками пальцев провел невидимую вертикальную линию сверху вниз от ключицы к животу. Приятная дрожь и желание быть еще ближе, еще и еще. Иногда я хотел невозможного, но мне было достаточно и того реального, что я мог получить.

Почему что-то настолько хорошее должно закончиться настолько быстро? Потому что мир жесток? Потому что кто-то заслужил счастья больше, чем мы? Потому что за белыми полосами в жизни всегда должна следовать черная? Стабильность? Равновесие? За что мы должны страдать? За неосторожные решения? За мимолетные глупости? За ошибки, которых иногда бывает сложно избежать. Мы же всего лишь люди, мы не святые и никогда не смогли бы ими стать даже при огромном желании.
Когда-нибудь боль утихнет, и за страданиями обязательно последует спокойствие. Только какой ценой? Только нужно ли мне это теперь? Мои воспоминания – шрамы, которые никогда не излечить, от которых никогда не избавиться. Они – клеймо на моей душе, они навсегда. Каждый поцелуй Джерарда будет отдаваться давящей болью в легких, каждый раз будет замирать мое сердце, когда в памяти вспыхнут его прикосновения. А что чувствует он, когда вспоминает? Ведь он вспоминает, я знаю.

- Теперь у меня тоже появилось огромное количество планов на твой счет, - прошептал я, осторожно приподнимая подбородок Джерарда, так, что мы снова смотрели друг на друга. Он хитро ухмыльнулся и, положив ладонь на заднюю часть моей шеи, притянул меня к себе для очередного поцелуя.

Так бывало тысячи раз, так много раз, что уже не сосчитать. Когда наши губы сливались воедино, когда они раскрывались навстречу друг другу, чтоб столкнуться языками. Чтоб утонуть вместе. Чтоб тонуть. Снова и снова.
Я помню и то, что было дальше, конечно, я помню. Каждый вздох, каждый удар сердца, каждое движение, каждый звук. Я помню все, что здесь происходило, пока отложенные рисунки так и остались разбросанными на полу до самого утра.

И этот пейзаж все-таки попал на выставку, но так и не получил для себя никакого названия. Безымянная работа...

*

Я встал с пола, оставив рисунок на его прежнем месте, пытаясь вырваться из этой ловушки, называемой ностальгией. По сути, я собираюсь заниматься ничем, а, может, стоит просто поскорее заснуть. Заснуть, потом проснуться. Повторить. Повторить опять.
Сны теперь стали значить для меня намного больше, чем реальность, потому что, кажется, в реальности не осталось ничего, что нравилось бы мне, в реальности я одинок, в реальности вокруг меня пустота, наполненная чужими людьми. И я сам стал чужим, незнакомым самому себе, как никогда апатичен, как никогда угнетен. Иногда я даже не чувствую себя живым или хотя бы существующим, иногда я словно выпадаю из реальности, делаю череду механических действий, запрограммированных где-то в моем подсознании. Иногда я сам не могу понять, что со мной происходит.
Возможно, и не стоит тратить время на то, чтоб понять. Возможно, не стоит и думать об этом. Возможно, не стоит думать вообще.

Я собрался идти в душ, я уже открыл дверь и зашел в ванную комнату, но раздался противный звон моего мобильного, который я мог бы просто проигнорировать, если бы не моя все еще полуживая надежда. И я вернулся в комнату, схватив в руки мобильный, не сразу решаясь посмотреть на светящийся экран. Либо разочароваться, либо...

Я опустил глаза, и мои руки задрожали, к глазам подступили слезы, ноги вмиг ослабли, что показалось, они вот-вот откажут. Черные буковки на экране складываются в имя. Джерард. Мне почему-то стало страшно, но разве у меня есть время на какие-то мысли, вдруг сейчас звонок затихнет и у меня не останется никаких шансов? Я вжал кнопку принятия вызова и, затаив дыхание, приложил телефон к уху.

- Алло? – первым заговорил не я. Но и не Джерард. Женский голос. И в этот момент я почувствовал себя разбитым. Я даже не стал думать, кто это, я поначалу даже смог выдавить из себя ни слова. Пока она не повторила снова: - Алло? Вы меня слышите?
- Да, - выдохнул я, сев на кровать и закрыв лицо рукой.
- Вы, должно быть, Фрэнк, - сказала она, и я кивнул, зная, что она не сможет этого увидеть. – Вы звонили на этот номер много раз и, наверное, хорошо знакомы с владельцем телефона, с которого я сейчас к вам звоню? – она медленно подводит меня к сути, к цели своего звонка. И, честно говоря, это не просто настораживает меня, это пугает меня.
Да, я действительно звонил. Может быть, уже сотню раз. Но Джерард не брал трубку, а потом его телефон, скорее всего, и вовсе разрядился. А сейчас с него мне звонит какая-то девушка... и я боюсь, это плохой знак. Подобные вещи говорят только в нескольких случаях.
- Да, я очень хорошо с ним знаком, - мой голос задрожал, я едва контролирую его.
Пауза. Никакого ответа. Неловкое молчание, словно говорящая со мной девушка подбирает какие-то нужные слова. Но я не смог бы вытерпеть так еще хотя бы пару секунд.
- Черт возьми, если ты позвонила мне, то не молчи! Что, в конце концов, случилось? – выкрикнул я, подрываясь на ноги.
Я, правда, не знаю, что мне думать теперь, я просто хочу знать, что произошло.
- Не переживайте, пожалуйста, - успокаивающим тоном произнесла девушка, и клянусь, мне захотелось ее задушить. Не переживать и не волноваться – последнее, на что я сейчас способен. – У меня есть новость о вашем друге, только постарайтесь, пожалуйста, не нервничать, - ее деловой тон режет слух, и эти проскальзывающее нотки сочувствия.

Есть только пара вариантов. Есть только пара возможных случаев.