Глава 20. Елена, приподняла голову, не зная, стоит ли ей продолжать изображать раскаивающуюся рабыню и дальше

 

Поднялась суматоха.

Елена, приподняла голову, не зная, стоит ли ей продолжать изображать раскаивающуюся рабыню и дальше. Старейшины переговаривались друг с другом, показывая в их сторону пальцами и вскидывая вверх руки. Деймон удерживал «крестного отца», который казалось, считал, что его роль в церемонии окончена.

Толпа свистела и аплодировала.

Все выглядело так, будто вот-вот начнется еще одна драка, на этот раз между Деймоном и людьми «крестного отца», в частности с тем, кого звали Клод.

У Елены кружилась голова.

До нее долетали лишь обрывки фраз.

— … только шесть ударов и обещали мне, что исполнителем буду я… — кричал Деймон.

— … действительно думаешь, что эти мелкие сошки говорят правду? — кричал в ответ кто-то другой, вероятно, Клюд.

«А разве не является сошкой сам «крестный отец»? Более значительной, более пугающей и, несомненно, более способной шестеркой, докладывающей кому-то наверх и не затуманивающей свои мозги курением травки?» — подумала Елена, а затем поспешно опустила голову, так как толстяк посмотрел в ее сторону.

Она вновь услышала Деймона, на этот раз более явно среди этого гула. Он стоял около «Крестного отца».

— Я полагал, что даже здесь существует некоторое уважение к достигнутым договоренностям, — по его голосу было ясно, что он больше не думает о продолжении переговоров и собирается напасть.

Елена замерла в ужасе. Она никогда не слышала такой открытой угрозы в его голосе.

— Подожди, — произнес вялым тоном «крестный отец», но, несмотря на это, мгновенно наступила тишина.

Убирая ладонь Деймона со своей руки, толстяк обернулся к Елене:

— Что касается меня, я откажусь от участия моего племянника Клюда. Дайрмунд, или как тебя там, ты волен наказать свою рабыню сам.

Старик вычесывал золотистые крошки из бороды и вдруг неожиданно обратился непосредственно к Елене. Его глаза были древними, усталыми и удивительно проницательными.

— Знаешь, Клюд — мастер порки. У него есть собственное маленькое изобретение. Он называет его «кошачьими усами», одним ударом можно содрать кожу от шеи до бедра.

Большинство людей умирают от десяти ударов. Но, боюсь, сегодня его ждет разочарование.

Затем «крестный отец» улыбнулся, обнажив удивительно белые и ровные зубы. Он протянул ей чашу с золотыми леденцами, которые ел:

— Ты можешь попробовать один перед наказанием. Ну же.

Боясь попробовать, и боясь отказаться, Елена взяла один из неровных кусочков и положила его в рот. Последовал приятный хруст. Половинка грецкого ореха! Так вот что это за таинственные сладости. Восхитительная половинка грецкого ореха в каком-то сладком лимонном сиропе, с крошечными кусочками острого перца или чего-то в этом роде, покрытая съедобной глазурью золотого цвета. Пища богов!

В это время «крестный отец» обратился к Деймону:

— Приступай к наказанию, парень. И не забудь научить девчонку скрывать мысли. Она слишком умна, чтобы позволить ей пропасть в одном из борделей трущоб. Но почему же я думаю, что она совсем не собирается стать известной куртизанкой? — прежде, чем Деймон смог ответить, и прежде, чем Елена успела поднять взгляд, его унесли на паланкине к единственному виденному Еленой в трущобах конному экипажу.

К этому времени спорящие и жестикулирующие старейшины, подстрекаемые Младшим Дрозне, пришли к зловещему соглашению:

— Десять ударов. Ей не нужно раздеваться, и ты можешь сам исполнить наказание, — сказали они. — Однако, наше последнее слово — десять. У человека, с которым ты договаривался, не осталось аргументов.

Один из них как будто случайно поднял руку, держа за волосы отрубленную голову.

Украшенная блеклыми листьями в честь пиршества, которое должно было состояться после церемонии, она выглядела нелепо. Глаза Деймона вспыхнули настоящим бешенством, которое заставило завибрировать предметы вокруг него. Елена ощущала его Силу, словно это была пантера, рвущаяся с цепи.

У нее было такое чувство, будто она говорит против ветра, который каждое произнесенное ею слово заталкивал обратно в горло:

— Я согласна.

— Что?

— Все кончено, Дей… Господин Дамиан. Больше никаких споров. Я согласна.

И теперь, поскольку она сама пала на ковер перед Дрозне, внезапно послышались причитания женщин и детей, и началась стрельба дробинками направленными, иногда неудачно, в ухмылявшихся рабовладельцев. Шлейф платья развевался за ней, словно у невесты, и его жемчужный цвет окрашивался мерцающе-бордовым под вечно красным небом. Ее волосы, не затянутые в узел, свободно спадали на плечи словно облако, так что Деймону пришлось убрать их.

Он дрожал. От ярости.

Елена не смела взглянуть на него, зная, что их разумы устремились бы друг к другу. Она была единственной, кто не забыл сказать свою официальную речь перед ним и Младшим Дрозне, так что вся эта комедия не должна была опять воспроизводиться. Говорить нужно с чувством, ее учитель драмы мисс Кортленд, всегда резко критиковала их. Если в вас нет чувств, никто и слушать не будет.

— Господин! — Елена повысила голос до крика, чтобы он перекрыл причитания женщин. — Господин, я всего лишь рабыня, не достойная, чтобы обращаться к вам. Но я перешла границу и я с нетерпением приму свое наказание — да с нетерпением, если это вернет вам былое уважение, которое оказывалось вам до моего непозволительного злодейства. Я прошу вас наказать опозоренную рабыню, которая лежит словно грязные отбросы на вашем благородном пути.

Речь, которую она кричала ровным тоном человека точно знающего каждое слово, фактически должно было быть лишь четыре слова: «Господин, я прошу прощения».

Но никто казалось не заметил иронии, которую вложила Мередит, и не нашел это забавным. Крестный отец принял это; Молодой Дрозне уже слышал это однажды, и теперь настала очередь Деймона.

Но, Юный Дрозне еще не закончил. Ухмыляясь на Елену, он произнес:

— Сейчас ты узнаешь свое, малышка. Но я хочу взглянуть на ясеневый прут прежде, чем ты воспользуешься им! — обратился он к Деймону.

Несколько раз ударив со свистом плетью по окружающим его подушкам (из-за чего воздух наполнился рубиновой пылью) он был удовлетворен — это было именно то, чего он и хотел. Его рот наполнился слюной, и он развалился на ярко-желтом диване, окинув взглядом Елену с головы до пят.

И, наконец, время настало. Деймон больше не мог оттягивать. Медленно, как будто каждый шаг был частью игры, которую он не отрепетировал должным образом, он обходил вокруг Елены, чтобы занять удобную позицию. Наконец, когда толпа начала проявлять нетерпение, а женщины чуть не падали в обморок, он нашел нужное ему место.

— Я прошу прощение, мой господин, — сказала Елена голосом без эмоций.

«Если бы он забылся», — подумала она, — «он бы даже и не вспомнил о потребностях.

Теперь, и в самом деле, пора. Елена знала то, что Деймон пообещал ей. Он так же знала, что сегодня было нарушено много обещаний. Во-первых, десять, это почти в два раза больше шести. Она не рассчитывала на это. Но когда первый удар обрушился на ее спину, она знала, что Деймон своего обещания не нарушил.

Она почувствовала слабый порыв ветра, онемение, и, затем, как ни странно, влагу, которая заставила ее взглянуть вверх, сквозь решетчатые своды подмосток, в поисках облаков. Ее привело в замешательство осознание того, что влажность — это ее собственная кровь, пролитая без боли и стекающая по ней.

— Заставь ее считать, — невнятно прорычал Младший Дрозне, и Елена автоматически произнесла «один», прежде, чем Деймон устроил бы драку. Елена продолжила считать тем же ясным безучастным голосом. Разумом, она была не здесь, не в этой, ужасной, отвратительно пахнущей, сточной канаве. Она лежала, опираясь на локти, и поддерживала лицо руками и смотрела вниз — в глаза Стефану — те древесно-зеленые глаза, которые никогда не состарятся, в независимости от прошедших столетий.

Она мечтательно считала для него, и десять будет их сигналом, для того чтобы подпрыгнуть и начать гонку.

Шел дождь, но Стефан давал ей фору, и скоро, скоро она бросится от него и побежит через густую зеленую траву.

Она хотела бы сделать эту гонку честной и действительно вложила бы в нее все свои силы, но Стефан, конечно, поймал бы ее.

А затем они вместе опустятся на траву и будут смеяться, смеяться, будто у них истерика.

Что касается расплывчатых, далеких звуках, подобных волчьему, злобному и пьяному рыку, то даже они постепенно изменялись.

Все это было связано с глупым сном о Деймоне и ясеневой трости. Во сне Деймон бил достаточно сильно, чтобы удовлетворить самых придирчивых зрителей, и звуки, которые Елена расслышала в нарастающей тишине, заставили ее почувствовать тошноту, когда она поняла, что это были звуки ее собственной лопающейся кожи, хотя она при этом не чувствовала ничего, кроме легких хлопков по спине.

И Стефан притянул ее руку к себе, чтобы поцеловать:

— Я всегда буду твоим, — сказал он. — Мы будем вместе каждый раз, когда ты в мечтах.

«Я всегда буду твоей», — сказала про себя Елена, зная, что он услышит ее. «Я не в состоянии мечтать о тебе все время, но я всегда с тобой. Всегда, мой ангел. Я жду тебя, сказал Стефан».

Елена заслышала собственный голос произносящий «Десять», после чего Стефан поцеловал ее руку и ушел. Моргающая с недоумением и смутившаяся внезапно наплывшим на нее шумом, она осторожно, озираясь по сторонам, села. Молодой Дрозне весь сгорбился и съежился, ослепленный яростью, разочарованием и большим количеством ликера. Стенающие женщины уже давно благоговейно молчали. Дети были единственными, кто издавал хоть какие-то звуки, они забирались, а потом спускались с подмосток, перешептывались друг с другом и убегали, стоило Елене взглянуть в их сторону.

И затем без каких либо формальностей все закончилось.

Когда Елена сделала первый шаг, ее ноги подкосились, и мир закружился вокруг нее. Деймон подхватил ее и обратился к нескольким молодым людям, все еще находящимся около, и заставил на него посмотреть:

— Дайте мне плащ.

Это была не просьба, и один из мужчин с трущоб, который был лучше всего одет, бросил ему тяжелый черный плащ, облицованный зеленовато-голубым, и произнес:

— Возьми его. Изумительный спектакль. Это действие гипноза?

— Это не спектакль, — зарычал Деймон, и его голос остановил другого жителя трущоб от вручения ему визитки.

— Возьми ее, — прошептала Елена.

Деймон неприветливо взял визитки. Но Елена заставила себя отбросить волосы с лица и медленно улыбнуться этим людям. Они робко улыбнулись ей в ответ.

— Когда вы… а-а-а… выступаете снова…

— Вы услышите, — ответила им Елена.

Деймон уже нес ее обратно к доктору Меггару, их окружили неугомонные дети, дергающие их за плащи. Только тогда Елена задалась вопросом, — почему Деймон попросил плащ у незнакомцев, когда у него был собственный.

 

***

— Они будут проводить церемонии где-нибудь, теперь, когда их много, — горестно сказала миссис Флауэрс, пока они с Мэттом сидели и потягивали травяной чай в комнате пансиона.

Это было время ужина, но все еще было светло.

— Церемонии, для чего? — спросил Мэтт.

Он так ни разу и не добрался до дома родителей с тех пор как покинул Деймона и Елену больше недели назад, чтобы вернуться в Феллс Чёрч. Он остановился у дома Мередит, который находился на окраине города, и она убедила его сперва пойти к миссис Флауэрс. После беседы, которую он имел с Бонни, Мэтт решил, что лучше быть «невидимкой». Его семья будет в безопасности, если никто не узнает, что он все еще в Феллс Чёрч. Он будет жить в пансионе, и никто из ребят, которые создали все эти проблемы, не догадается об этом. Также без Бонни и Мередит, благополучно отправившихся навстречу Деймону и Елене, Мэтт может быть своего рода тайным агентом здесь.

Теперь ему было почти жаль, что он не пошел с девочками. Попытка быть секретным агентом в месте, где все враги, были в состоянии слышать и видеть лучше, чем ты, могли передвигаться намного быстрее тебя, оказалась, не была столь полезной, как это казалось вначале.

Большую часть времени он проводил за чтением интернет-блогов, отмеченных Мередит, ища подсказки, которые могли бы принести им некоторую пользу. Но в них не было ничего о необходимости каких-либо церемоний. Он повернулся к миссис Флауэрс, когда она задумчиво потягивала чай.

— Церемонии, для чего? — повторил он.

С ее мягкими белыми волосами и ее нежным лицом и рассеянными, дружелюбными синими глазами, миссис Флауэрс была похожа на самую безобидную маленькую старую леди в мире.

Которой она не была.

Ведьма от рождения, и садовник по призванию, она столько же знала о травяных токсинах черной магии, как о целебных припарках белой магии.

— О, как правило, чтобы делать неприятные вещи, — печально ответила она, уставившись на заварку в чашке. — Это чем-то похоже на агитационное собрание, понимаешь, чтобы всех обработать. Также вероятно они там занимаются черной магией. Некоторые из них осуществляется с помощью шантажа и «промывания мозгов» — они могут сказать любым новообращенным, что они виновны из-за участия в заседаниях. Они заставляют их уступить полностью… или что-то в этом роде. Очень неприятно.

— В какой мере неприятно? — упорствовал Мэтт.

— Я действительно не представляю, дорогой. Я никогда не была ни на одной.

Мэтт задумался. Было почти семь, время начала комендантского часа для всех младше восемнадцати лет. Похоже, что 18 лет — это верхняя граница возраста, когда ребенок может стать одержимым. Конечно, это был неофициальный комендантский час. Отдел шерифа, казалось, понятия не имел, как иметь дело с любопытной болезнью, которая проявлялась у молодых девушек Феллс Чёрча. Запугать их? Но это полиция была в ужасе. Один молодой шериф еле успел выскочить из дома Райанов перед тем, как его вырвало, когда он увидел, как Карен Райан откусила головы своим домашним мышам и что она сделала с оставшимися частями мышек.

Запереть? Родители и слышать об этом не хотели, не важно, как ужасно вели себя их дети, и насколько очевидно было то, что они нуждаются в помощи. Ребята, которых отвозили в соседний город на прием к психиатру, держались скромно и говорили спокойно и логично… все пятьдесят минут, пока были на приеме у врача.

Зато на обратном пути в Феллс Чёрч, они отыгрывались по полной программе: повторяли каждое слово своих родителей, прекрасно им подражая, издавали изумительно реалистичные звуки животных, говорили сами с собой на каком-то азиатском языке, или поддерживали шаблонный, но, тем не менее, пугающий, разговор. Ни обычная дисциплина, ни обычная медицинская наука казалось, не могут найти решения проблем с детьми.

Но больше всего родители были напуганы тем, что их сыновья и дочери стали исчезать.

Сначала, предполагалось, что дети уходят на кладбище, но когда взрослые попытались следовать за ними на одну из их секретных встреч, они нашли пустое кладбище — даже внизу возле тайного склепа Хонории Фелл.

Дети, казалось, просто… исчезли.

Мэтт понял, что знает ответ на этот вопрос. Эта чаща в Старом Лесу еще стояла рядом с кладбищем. Одно из двух или Силы Елены во время духовного очищения не дошли до этого места, или это место настолько злобное, что смогло устоять во время очищения.

И Мэтт очень хорошо знал, что Старый Лес был уже полностью во власти китцунов.

Ты мог сделать всего два шага в чащу и потратить всю оставшуюся жизнь, чтобы выбраться из нее.

— Но возможно, я достаточно молод, чтобы проследить за ними, — сообщил он миссис Флауэрс в итоге.

— Я знаю, Том Пьерлер ходит с ними, а мы с ним одного возраста. Так же, как и с теми, кто начал все это: Кэролайн передала заразу Джиму Брайсу, а он — Изабелл Сайтоу.

Миссис Флауэрс казалась рассеянной:

— Нужно попросить у бабушки Изабелл побольше тех синтоистских оберегов, защищающих от зла, которые она благословила. Как думаешь, Мэтт, ты сможешь это сделать? Боюсь, скоро нам придется воздвигать баррикады, — сказала она.

— Об этом вам сообщили чаинки?

— Да, дорогой, и они согласны с тем, что говорит моя бедная старая голова. Возможно, ты хочешь передать мои слова доктору Алперт, и таким образом она сможет забрать свою дочь и внуков из города, до того как будет поздно.

— Я передам ей это, но думаю, что будет сложно оторвать Тайрона от Деборы Колл. Он действительно помешался на ней — хотя доктор Алперт могла бы убедить Коллов уехать с ними.

— Вполне может быть. Это бы означало, что нужно волноваться за меньшее число детей, — сказала миссис Флауэрс, беря чашку Мэтта, для того, чтобы заглянуть в нее.

— Я так и поступлю.

«Это было странно», — подумал Мэтт. Сейчас у него было лишь три союзника в Феллс Чёрч, и все они были женщинами за шестьдесят. Одной из них была миссис Флауэрс, по прежнему энергичная, любящая копаться в своем саду и гулять по утрам; другая — Обаасан — прикованная к кровати, маленькая, как куколка, с черными волосами, забранными в пучок, и у которой всегда имелся совет из тех лет, когда она была жрицей; и последней была доктор Алперт, местный врач, у которой были стальные седые волосы, кожа темно-коричневого цвета, и абсолютно прагматичное отношение ко всему, включая магию.

В отличие от полиции, она не отрицает, того, что происходило, и сделала все, чтобы помочь облегчить страхи детей, а также для оказания консультативной помощи напуганным родителям.

Ведьма, жрица, и врач.

Мэтт полагал, что прикрыт со всех сторон, особенно, учитывая то, что он также знал Кэролайн, которая действительно была одержима в данном случае, и не важно, кем: китцуном, оборотнями или обоими вместе взятыми, плюс что-то еще.

— Я пойду на заседание сегодня вечером, — сказал он твердо. — Дети шептали и общались с друг другом весь день. Я спрячусь где-нибудь, где я смогу увидеть, как они входят в чащу. Тогда я последую за ними до тех пор, пока Кэролайн или — не дай бог — Шиничи или Мисао придут к ним.

Миссис Флауэрс налила ему еще одну чашку чая.

— Я очень беспокоюсь о тебе, Мэтт. Я чувствую, что сегодня будет день с нехорошим предзнаменованием. Не лучший день, для риска.

— Ваша мама вам что-то сказала об этом? — спросил Мэтт с искреннем интересом

Мать миссис Флауэрс умерла примерно в начале 1900-х годов, но это не остановило ее от общения с дочерью.

— Что ж, в том то и дело. Я не слышала ни слова от нее весь день. Я просто попробую еще раз.

Миссис Флауэрс закрыла глаза, и Мэтт увидел, как ее морщинистые веки задвигались — она, по-видимому, искала свою мать или попыталась войти в транс или что-то в этом роде.

Мэтт пил чай и, наконец, начал играть в игру на своем мобильнике.

Наконец, миссис Флауэрс снова открыла глаза и вздохнула:

— Дорогая Мама (она произнесла это слово с ударением на втором слоге), капризна сегодня. Я просто не могу заставить ее дать мне четкий ответ. Она говорит, что встреча будет очень шумной, и затем очень тихой. И ясно — она чувствует, что это будет очень опасно. Я думаю, что мне лучше пойти с тобой, мой милый.

— Нет, нет! Если ваша мама думает, что это опасно я не буду даже пытаться, — сказал Мэтт.

Девушки сдерут с него кожу заживо, если что-нибудь случится с миссис Флауэрс, подумал он.

Лучше не рисковать.

Миссис Флауэрс откинулась на спинку стула с облегчением.

— Хорошо, — наконец сказала она, — полагаю, что мне лучше заняться прополкой. И еще мне нужно срезать и засушить полынь. А черника уже должна быть спелой. Как летит время.

— Что ж, вы для меня готовите и все такое прочее, — сказал Мэтт. — Я хочу, чтобы вы позволили мне оплатить еду и ночлег.

— Я никогда не прощу себе, если возьму с тебя деньги! Ты мой гость, Мэтт. И к тому же мой друг, я надеюсь.

— Совершенно верно. Без вас я бы пропал. А я пойду, прогуляюсь по окраине города. Мне нужно куда-то девать свою энергию. Мне бы очень хотелось… — он внезапно прервался.

Он собирался сказать, что ему хотелось покидать мяч вместе с Джимом Врайсом. Но Джим уже никогда не будет бросать мяч. Не с его изуродованными руками.

— Я просто выйду прогуляться, — сказал он.

— Конечно, — ответила миссис Флауэрс. — Пожалуйста, Мэтт, дорогой, будь осторожен.

Не забудь взять куртку или ветровку.

— Да, мэм.

Было начало августа, жаркого и настолько влажного, что можно было гулять в купальных шортах. Но Мэтта именно так учили обходиться с маленькими пожилыми дамами, даже если они были ведьмами и во многом остры как скальпель, который он положил в карман перед выходом из дома. Он вышел на улицу, пройдясь немного, он свернул вниз — к кладбищу.

Теперь, если за кладбищем он засядет в месте, где склон спускался ниже чащи, ему было видно любого, кто переходил границу Старого Леса, а его, в свою очередь, не было видно с любого места. Он спешил туда, бесшумно перебираясь и прячась за надгробиями, стараясь отслеживать любое изменение в пении птиц, которое указало бы ему о приходе детей. Но единственным пением птиц было карканье ворон в чаще, и он никого не видел вовсе — пока не проскользнул в свое укрытие.

Там он увидел, смотрящее ему в лицо, дуло пистолета, а за ним лицо шерифа Рича Моссберга. Первые слова шерифа, казались на записанную речь, которую произносит говорящая кукла, которую дергают за колечко на спине:

— Мэтью Джефри Ханикатт, я арестовываю вас за оскорбительные действия в отношении Кэролайн Бьюл Форбс. Вы имеете право хранить молчание.

— И вы тоже, — зашипел Мэтт. — Но не надолго! Слышите, как одновременно взлетели эти вороны? Дети идут к Старому Лесу! И они близко!

Шериф Моссберг был одним из тех людей, которые никогда не прекращают говорить пока не закончат, так что к этому времени он говорил:

— Вы понимаете свои права?

— Нет, сэр! Mi ne komprenas, Dumbtalk!^[21]

Между бровями шерифа появилась морщинка:

— Ты сейчас говорил со мной на итальянском?

— Это эсперанто, у нас нет времени! Там они, о боже, Шиничи с ними! — последнее предложение было сказано почти неслышным шепотом, поскольку Мэтт наклонил голову и заглядывал через бурьян на краю кладбища, стараясь не задеть его.

Да, это был Шиничи, он шел за руку с девочкой лет двенадцати. Мэтт смутно знал ее: она жила возле Риджмонта. Так как же ее звали? Бетси, Бекка?

Шериф Моссберг издал слабый мучительный звук:

— Моя племянница, — вздохнул он, Мэтт удивился, что он может говорить так тихо. — Это, на самом деле, моя племянница, Ребекка!

— Хорошо, просто оставайтесь на месте и держитесь, — прошептал Мэтт.

За Шиничи линейкой шли дети, он походил на Сатанинского крысолова из сказки, с его черными блестящими волосами которые отдавали на концах красным, и его золотыми глазами, смеющимися в послеполуденном солнце. Дети хихикали и пели, среди них были голоса и совсем маленьких, фальшиво пели «Семь маленьких кроликов».

Мэтт почувствовал, что во рту у него пересохло. Было мучительно наблюдать, как они идут в лесную чащу, словно ягнята идущие на бойню. Он должен был сдерживать шерифа, чтобы тот не застрелил Шиничи. Из-за этого на них мог обрушиться весь ад. Как только последний ребенок скрылся в зарослях, Мэтт облегченно опустил голову, но ему тут же пришлось поднять ее вновь.

Шериф Моссберг приготовился встать.

— Нет! — Мэтт схватил его за запястье.

Шериф вырвался из его хватки:

— Я должен войти туда! У него моя племянница!

— Он не станет убивать ее. Они не убивают детей. Я не знаю почему, но они не убивают. — Вы слышали, какой грязи он учил их. Он споет другую песенку, когда увидит полуавтоматический пистолет Глок, нацеленный ему в голову.

— Слушайте, — сказал Мэтт, — вы должны арестовать меня, правильно? Я требую, чтобы Вы арестовали меня. Только не ходите в этот лес!

— Я не вижу тут ничего, достойного назваться «лесом», — шериф произнес эту фразу с пренебрежением. — Между теми дубами с трудом найдется место, чтобы рассадить всех детей. Если ты хочешь принести пользу в этом деле, можешь поймать одного-двух детей, когда они будут выбегать оттуда.

— Выбегать оттуда?

— Когда они увидят меня, то начнут разбегаться. Вероятно, они побегут врассыпную, но некоторые из них направятся по той же дороге, по которой они сюда пришли. Так ты собираешься помогать или нет?

— Нет, сэр, — сказал Мэтт медленно и твердо. — И… и, послушайте, послушайте, я прошу вас не ходить туда! Поверьте мне, я знаю, что говорю!

— Я не знаю, чем ты одурманен, парень, но прямо сейчас у меня, фактически, нет больше времени на болтовню. И если ты снова попытаешься остановить меня, — он размахивал Глоком, чтобы закрыть Мэтта, — я привлеку тебя на другом основании, попытке воспрепятствовать осуществлению правосудия. Понял?

— Да, я понял, — сказал Мэтт, чувствуя себя усталым.

Он тяжело опустился в укрытие, в то время как офицер, на удивление производя мало шума, выскользнул и пошел вниз в чащу. Затем шериф Рич Моссберг зашагал между деревьями и оказался вне поля зрения Мэтта.

Мэтт целый час сидел в укрытии и волновался.

Он почти заснул, когда Шиничи вышел из чащи, ведя за собой поющих и смеющихся детей.

Шериф Моссберг за ними не вышел.