Дискуссия о врожденной способности к усвоению речи у человека.

Кроме этого существует целый ряд теорий, пытающих объяснить или описать процесс формирования речи. Среди наиболее известных из них находится теория научения. Исходным положением, на котором строится данная теория, является постулат о том, что ребенок обладает врожденной потребностью и способностью подражать. К важнейшим формам способности подражать сторонники данного подхода относят способность подражать звукам. Предполагается, что, получая положительное эмоциональное подкрепление, подражание ведет к быстрому усвоению сначала отдельных звуков человеческой речи, затем слогов, слов, высказываний, правил их грамматического построения. Таким образом, в рамках данной теории овладение речью сводится к научению всем ее основным элементам, а механизмами формирования речи являются подражание и подкрепление. Однако данная теория не может полностью объяснить процесс усвоения языка. Так, необъяснимой остается быстрота усвоения речи, наблюдаемая у детей в раннем детстве. Кроме того, для развития любых способностей, в том числе и речевых, необходимы задатки, которые сами по себе не могут быть приобретены в процессе научения. Далее, в развитии речи ребенка существуют моменты (в основном связанные с детским словотворчеством), которые не могут быть объяснены подражанием речи взрослых. Следующий факт, вызывающий сомнение в истинности данной теории, состоит в том, что взрослые обычно подкрепляют одобрением не правильные, а умные и рассудительные высказывания детей. Поэтому в рамках теории речевого научения очень трудно объяснить быстрое формирование правильной грамматики речевых высказываний у детей.

Следующей теорией, рассматривающей проблему формирования речи, является теория специфических задатков. Ее автором является Н. Хомский. Он утверждает, что в организме и мозге человека с рождения имеются некоторые специфические задатки к усвоению речи и ее основных атрибутов. Эти задатки начинают проявляться и окончательно складываются примерно к годовалому возрасту и открывают возможность для ускоренного развития речи с одного года до трех лет (имеется в виду прежде всего усвоение самой речи, развитие же речи как средства мышления продолжается до периода половой зрелости). Данный возраст называется сензитивным для формирования речи. В течение этого периода развитие речи обычно происходит без осложнений, но вне его язык усвоить или трудно, или вообще невозможно. Именно этим объясняется то, что дети иммигрантов усваивают незнакомый язык быстрее, чем сами взрослые, а дети, воспитывавшиеся вне человеческого общества, т. е. не имевшие в этом возрасте необходимых условий для овладения языком, не могут приобрести навыки человеческой речи в более позднем возрасте.

Следующая наиболее известная и популярная теория усвоения языка и формирования речи — когнитивная теория Ж. Пиаже. Согласно данной теории, развитие речи зависит от присущей ребенку с рождения способности воспринимать и интеллектуально перерабатывать информацию. По мнению автора данной теории, детское спонтанное словотворчество является подтверждением существования у ребенка интеллектуальной способности перерабатывать информацию. Поэтому развитие речи связано с развитием мышления. Установлено, что первые высказывания ребенка относятся к тому, что он уже понимает, а прогрессирующее развитие мышления в период от одного года до трех лет создает предпосылки для успешного освоения ребенком речи.

Другая теория рассматривает развитие речи с психолингвистических позиций. С данной точки зрения, процесс речевого развития представляет собой циклически повторяющиеся переходы от мысли к слову и от слова к мысли, которые становятся все более осознанными и содержательно богатыми. Вначале мысль формируется в слово, которое одновременно выступает и как фраза, и как предложение. Затем осуществляется разворачивание данного слова в целые фразы. В результате одна и та же мысль может быть выражена и словом, и целой фразой.

Поскольку речь зашла о взаимосвязи мышления и речи, нельзя не остановиться на исследованиях, проводившихся Л. С. Выготским. Мы уже говорили о значении речи для мышления и пришли к выводу о том, что речь является инструментом мышления. Проблема взаимосвязи речи и мышления постоянно интересовала и продолжает интересовать многих ученых. Выготский внес существенный вклад в развитие данной проблемы. Он показал значение слова для психического развития человека и его сознания. Согласно его теории знаков, на более высоких ступенях развития наглядно-образное мышление превращается в словесно-логическое благодаря слову, которое обобщает в себе все признаки конкретного предмета. Слово является тем «знаком», который позволяет развиться человеческому мышлению до уровня абстрактного мышления. Однако слово — это также средство общения, поэтому оно входит в состав речи. При этом специфической особенностью слова является то, что, будучи лишенным значения, слово уже не относится ни к мысли, ни к речи, но, приобретая свое значение, оно сразу же становится органической частью того и другого. Учитывая данную особенность слова, Выготский считал, что именно в значении слова заключается единство речи и мышления. При этом высшийуровень такого единства — речевое мышление.

 

Мышление и речь имеют разные генетические корни. Первоначально они развивались отдельно. Исходной функцией речи была коммуникация, а сама речь как средство общения, вероятно, возникла из-за необходимости организовать совместную деятельность людей. В свою очередь, есть виды мышления, которые в общем-то не связаны с речью, например наглядно-действенное, или практическое, мышление животных. Но дальнейшее развитие мышления и речи протекало в тесной взаимосвязи. Более того, на различных этапах развития мышления и речи их взаимоотношения выступают в различных формах. Так, на ранних ступенях развития, когда мышление людей протекало в форме практической интеллектуальной деятельности по отношению к предметам, способным удовлетворить человеческие потребности, речь закрепляла знания об этих предметах, выражая их в виде наименований.

На этих ранних этапах исторического развития речь состояла из еще не дифференцированных по своей форме отдельных речевых единиц, обладающих весьма общими, широкими и одновременно несколько различными значениями. Поэтому речевое общение могло проходить только в конкретной ситуации, где практическое действие являлось тем процессом, в котором слова приобретали конкретные значения. Поэтому на данных этапах развития речь всегда была включена в практическую деятельность. Такая речь называется симпраксической.

В дальнейшем, с усложнением языка, мышление постепенно освобождается от своей непосредственной слитности с действием и все более приобретает характер внутренней, «идеальной» деятельности. В результате такой динамики развития наступает период, когда мышление полностью начинает протекать в форме внутреннего процесса отражения действительности, используя для этого словесные понятия. Такой уровень развития мышления потребовал другой, более развитой речи, соответствующей уровню развития мышления. Этот вид речи получил название внутренней речи. Таким образом, речь и мышление составляют друге другом сложное единство.

 

Существенно отметить вот что: практически всеми теми свойствами, которые назывались уникальными для человеческого языка, – какое ни возьми, – обезьяны успешно овладели. Им оказались доступны и дискретность, и уклончивость, и возможность делать знаки из знаков и членить знаки на элементарные составляющие, не имеющие собственного смысла. Жесты языка глухих членятся на элементарные составляющие, так называемые хиремы. Отдельная хирема никакого смысла не несет, но совокупность хирем дает жест, а жест – это уже слово, а слово – это смысл. Они умеют шутить, ругаться, причем никто их этому не учил, они догадываются сами. Тем не менее, о том, что они полностью овладели человеческим языком, говорить не приходится. Говорят обычно, что они овладели человеческим языком "примерно на уровне 2-летнего ребенка" – а это та стадия детской речи, которая предшествует настоящему языку. И здесь как раз очень нехорошо, что у лингвистов нет определения языка, потому что биологи, предъявляя достижения "говорящих" обезьян, спрашивают, язык это или не язык, – а лингвистам и ответить нечего. И нередко отвечают, как в известном анекдоте: "Неплохо, но не Ойстрах!". Поэтому возникла необходимость сформулировать уникальные свойства языка как-то по-другому, так, чтобы достижения даже самых одаренных обезьян под это не подходили.

 

Следующий вопрос – является ли язык врожденным. Если у нашей коммуникативной системы имеется такое количество нетривиальных свойств, может быть, все это в нас уже заложено от рождения, запрограммировано генетически? С этим связана идея "языкового органа" – такого участка мозга, который занят только языком и не выполняет никаких других задач. Сначала казалось, что так оно и есть. На слайде вы видите схематическое изображение мозга, черными стрелочками указаны зона Брока и зона Вернике, которые действительно играют очень большую роль в обеспечении языка. Они обычно бывают в левом полушарии, хотя и не всегда. И поражение этих зон действительно вызывает афазию. Но как выяснилось, когда разрешающие способности приборов несколько увеличились, во время использования языка – и устного, и письменного, и жестового – активируются далеко не только эти зоны. Вот посмотрите, здесь, на следующем слайде, показаны те области, которые активируются во время устной речи. Можно видеть, что это далеко не только зона Брока и зона Вернике.

 

В любой популяции – при помощи комбинирования генов (если есть половое размножение, то гены будут комбинироваться) плюс воздействия окружающей среды – появляются различные фенотипы с различной частотностью. Если какой-то фенотип окажется в целом хорошим – обращаю внимание: фенотип в целом как определенный комплекс, как определенный баланс свойств, – то преимущество получит та популяция, где такой фенотип будет появляться чаще. Какими генами это будет обеспечиваться, совершенно не важно. Но в конце концов, скорее всего, сформируется генокопия данной модификации. На слайде вы видите разницу между модификацией и ее генокопией – мутацией. Модификация устроена так: при условиях Х появляется фенотип А, а если не было условий Х, то и фенотип получается другой. Генокопия – это закрепление такого фенотипа в геноме, когда при любых условиях наследуется нужный фенотип. Если фенотип оказался выигрышным, то такая генокопия рано или поздно появится, и этот комплекс свойств действительно будет передаваться по наследству. Может даже появиться не одна генокопия, а несколько – например, как говорилось в лекции Светланы Боринской, существует несколько вариантов генетического обеспечения устойчивости к малярии.

Дальше вступает в силу естественный отбор. Скажу сразу: естественный отбор – это не только гибель тех, кто хуже приспособлен. И не только ограничение участия этих хуже приспособленных особей в размножении. Естественный отбор – это еще и сортировка особей.

Коммуникативная система помогает сортировке особей. Те особи, которые лучше приспособлены к некоторому типу местообитания, получают в нем свои участки. Те, которые оказываются хуже приспособленными, в том числе по части коммуникации, оказываются отсеянными на какие-то края, на неудобья. И это, видимо, играло решающую роль в формировании человека и, соответственно, человеческого языка. Дело в том, что ранние австралопитековые жили в лесу. Строение их конечностей не оставляет у исследователей никаких сомнений в этом. Они жили в лесу, и пальцы и кисти у них были такие, какие необходимы для успешного лазания по деревьям. Теперь же на том месте, где находят кости этих австралопитеков, саванна. Отсюда можно сделать вывод, что в какой-то момент происходил переход от леса к саванне. Появилась новая экологическая ниша. Те, кто был хорошо приспособлен к жизни в лесу, кто мог встроиться в лесные группировки, остались в лесу и встроились в лесные группировки. Они живут там и по сей день – это обезьяны. Те, кто был плохо приспособлен для жизни в лесу, те отсеялись на опушки, окраины, неудобья. Но оказалось, что на этих неудобьях, в принципе, тоже можно жить. По крайней мере, еды хватает – при некоторой сообразительности. Соответственно, получилось так, что жители этих окраинных неудобий смогли сформировать свои группировки. И эти группировки дали начало новым видам, в конце концов, нашему виду "человек разумный".

Смена лесов саваннами была очень длительной и постепенной. Сначала были леса, потом – мозаичные ландшафты с преобладанием саванны, и, наконец, просто саванна. Вот на этом фоне и возникает человеческий язык.

Следующий вопрос: для чего он возникает? Если у нас есть эволюция и в основе ее лежит естественный отбор, значит, язык должен давать преимущество в естественном отборе. Какое же? И вот тут гипотез колоссальное количество.

Есть, например, гипотеза социальной калькуляции (ее выдвинул американский лингвист Дерек Бикертон). Человек – животное социальное, значит, ему все время надо подсчитывать, кто кому за что и сколько должен. А это уже открывает путь к синтаксическим валентностям. У слова "должен" пять валентностей – кто, кому, чего, за что и сколько. И на этом фоне – в рамках данной гипотезы – развивается грамматика. А грамматика – это и есть человеческий язык (такой подход характерен для лингвистов). Но на самом деле, как показывают данные приматологов, все это можно делать и без языка. Опыты де Ваала с капуцинами показывают, что такие чувства, как чувство социальной справедливости, чувство собственности (и право собственности), понимание родственных отношений, формирование дружеских связей и тому подобное, вполне возможны в обезьяньих сообществах без всякого участия языка. Они вполне понимают, кто, кому, за что и сколько должен, и даже умеют, как показывают опыты де Ваала, это корректировать в разные моменты в зависимости от ситуации.

Еще одна замечательная гипотеза – гипотеза груминга (автор – Р.Данбар). На слайде вы видите груминг – это макаки грумингуют друг друга, обыскивают шерсть. Это такое дружеское занятие, очень умиротворяющее. Люди тоже такое любят, поэтому многие охотно дают себя, например, причесывать другому человеку ради примерно таких же ощущений.

Данбар подсчитал, что чем больше мозг, тем бОльшую группу может себе позволить вид, обладающий таким мозгом. С другой стороны, чем больше группа, тем больше социальных связей, тем больше времени придется тратить на груминг. А времени в сутках 24 часа – и не больше. И при этом надо еще когда-то есть, спать и остальными делами заниматься. Поэтому груминг, соответственно, не может увеличиваться во времени бесконечно, а значит, нужна замена грумингу, – и так, по Данбару, возникает язык. По-моему, эта гипотеза, хоть и остроумна, но не очень основательна, потому что сложная грамматика и сложная фонетика, которые имеются в человеческом языке, для этого не нужны. Социальные связи вполне можно было бы поддерживать при помощи вокализаций. Но такой затратный тип вокализаций, как членораздельная речь, для этого не обязателен. Например, гиббоны поют дуэтом, и хотя их пение не членораздельно, оно вполне успешно поддерживает социальные связи.

Высказывалась также гипотеза обмана и его разоблачения (об этом можно прочитать у Т. Дикона): все более тонкий обман со стороны одних особей и все более тонкое разоблачение этого обмана со стороны других. В рамках этой гипотезы язык предстает как своего рода "гонка вооружений": говорящие обманывают, а слушающие разоблачают. Эта гипотеза тоже неверна, потому что если бы это было так, то преимущество получили бы те, кто не умеет говорить, потому что они бы не понимали, что им говорят обманщики, и обмануть их было бы невозможно.

Была гипотеза (Н. Хомского) о том, что язык возник вообще не для обмена информацией, а для мышления. И сложность его обусловлена тем, что мышление оперирует сложными конструкциями со сложным синтаксисом. Но и эта гипотеза тоже вряд ли верна. Детям-"маугли" никто мыслить не мешает. Но при отсутствии предъявления языка во время так называемого "критического периода" язык у них не развивается. Опять же, сложные приспособления для звучащей речи в этом случае были бы не нужны. А они у нас есть. Знаменитая опущенная гортань, которая позволяет нам осуществлять членораздельную звучащую речь, заодно создает достаточно большой риск подавиться, потому что есть и дышать одновременно у нас не выходит. У обезьян это получается, а у нас нет. Но зато гортань создает возможности для членораздельной речи.

Далее, была гипотеза, что разговор – это такой спорт (автор – Ж.-Л. Десаль). И тот, кто сумеет превзойти соперника в разговоре, получает преимущество при половом отборе. Действительно, в архаических обществах практика словесных "поединков" встречается. Но это, на мой взгляд, скорее можно рассматривать как некий индикатор общих умственных способностей. Насколько они у человека есть, так сразу по нему не видно. А вот если он бодро говорит, бодро оперирует словами, то, может быть, он и какими-то другими мыслительными категориями будет оперировать столь же бодро, и, соответственно, перед окружающей действительностью не спасует. Разговор в таком случае – просто индикатор. А индикатор, который врет, не нужен. Он бесполезен и даже вреден.

Была еще гипотеза игры (автор – К. Найт). Согласно ей, язык возник не для передачи информации, а для игры, потому что передавать информацию – дело слишком затратное. Делаешь какое-нибудь заметное действие – так оно не только друзьям, но и врагам передает информацию. Тогда, может быть, вообще выгоднее молчать, никому ничего не говорить, а, наоборот, смотреть, может быть, другие что-нибудь скажут. Естественно, на такой базе язык возникнуть не может, потому что если все будут молчать и ничего не говорить, то ничего и не будет. Но и игра едва ли была движущей силой глоттогенеза: если вид не может себе позволить энергетические затраты и "демаскировку" ради передачи информации, то вряд ли он сможет себе позволить все это ради игры.

Но это на самом деле не загадка языка, это загадка любой коммуникации – зачем она существует. Так вот коммуникация, оказывается, очень нужна. Без коммуникации жить можно, но плохо и недолго. И это очень хорошо демонстрируют изображенные на слайде симпатичные зверушки – австралийские сумчатые мыши (этот пример я почерпнула из готовящейся к изданию книги В.С. Фридмана, посвященной эволюции коммуникации в мире животных). У них коммуникации нет. Поэтому они как видят, скажем, соседа по территории, так, "ничего не говоря", бросаются драться. Как видят полового партнера, так бросаются копулировать, опять же, ничего не сообщая о своих намерениях. И от такой "бессловесной" жизни самцы этих самых зверушек не переживают сезона размножения. Все они дохнут – и, судя по анализам, от стресса. Так что коммуникация очень важна. Она, в числе прочего, помогает снимать стресс.

На самом деле, коммуникация нужна не только для "говорящих" и не только для "слушающих" (или, в более корректной формулировке: "подающих сигнал" и "принимающих сигнал", потому что сигналы могут быть не только звуковые, но и позные), она даже не организует отношения в паре "говорящий" – "слушающий". Коммуникация организует вид в целом или, по крайней мере, популяцию. При помощи коммуникации формируется та самая структура группировок, в которую надо встроиться, чтобы остаться на удобном месте обитания. Именно провалы в коммуникации и невозможность встроиться в нормальную лесную группировку привели к тому, что какие-то обезьяны – наши предки – оказались оттеснены в "лесо-саванны" и неудобные места обитания. В старой системе коммуникации эти "маргиналы" были не сильны – пришлось развивать новую (которая в итоге и стала нашим языком).