Притеснение новаторов

 

История в последней части была вопиюще левацкой – творчество задавлено, художникам затыкают рты и так далее, и тому подобное. Может быть, вас это не трогает. Возможно, вы считаете, что всякого странного творчества полным-полно, хватает и выразительной критики в отношении, казалось бы, всего. И если вы думаете так, то можете полагать, будто в этой истории мало что должно вас беспокоить. Однако в данной истории есть аспект ни в коем случае не левацкий. По сути дела, этот аспект мог быть описан самым что ни на есть экстремистским рыночным идеологом. И если вы относите себя к числу таковых (пускай некоего особого сорта, раз уж продвинулись в такой книге до этой страницы), тогда этот аспект можно разглядеть, просто подставив словосочетание «свободный рынок» в любом месте, где я говорил о «свободной культуре». Суть та же, хоть интересы, воздействующие на культуру, более фундаментальны.

Обвинение, что я выдвигаю в отношении регулирования культуры, – того же рода, что возмущения поборников свободного рынка попытками контролировать рынки. Разумеется, все признают, что определенное регулирование рынков необходимо: как минимум, требуются законы о собственности и контрактах, а суды нужны для того, чтобы проводить эти правила в жизнь. Подобным образом и в дебатах о культуре все признают, что, по крайней мере, какие-то рамки копирайта нужны. Но в обоих случаях рьяно настаивают, что польза от минимального регулирования еще не означает, что жесткий контроль будет еще лучше. И в обеих областях постоянно измышляют способы защиты мощных современных индустрий от завтрашних конкурентов.

Это и есть наиболее драматический эффект от сдвига в стратегии регулирования, который подробно описан мной в десятой главе. Последствия массовой угрозы судебного преследования вкупе с мутным определением рамок закона о копирайте заключаются в том, что новаторы, стремящиеся изобрести нечто оригинальное в этой сфере, могут со спокойным сердцем вводить свои инновации, только если им выпишут на это разрешение доминирующие индустрии последнего поколения. Данную истину легко постичь на примере целой серии дел, которые были состряпаны с целью преподать урок венчурным капиталистам. Этот урок, который бывший исполнительный директор «Напстера» Хэнк Барри называет ядерным облаком, накрывшим Кремниевую долину, усвоен. Возьмите для примера историю, начало которой я поведал в книге «Будущее идей». Она получила такое развитие, которого даже я, будучи законченным пессимистом, не предполагал.

В 1997 году Майкл Робертс основал компанию под названием MP3.com, призванную реконструировать музыкальный бизнес. Их целью было не только продвижение новых способов доступа к контенту, но и содействие распространению новых средств создания контента. В отличие от ведущих лейблов, МР3.com предлагала авторам место встречи для взаимного обмена творчеством, не требуя от них эксклюзивной «помолвки» с компанией. Однако для того чтобы система заработала, МР3.com требовались надежные инструменты, чтобы рекомендовать музыку своим пользователям. Их альтернативная идея заключалась в том, чтобы учитывать откровенные предпочтения слушателей музыки, – для того чтобы рекомендовать им новых исполнителей. Если любите Лайла Ловетта, вам, вероятно, понравится Бонни Рейт и так далее. Данная идея требовала простого способа сбора данных о предпочтениях пользователей, и в МР3.com придумали чрезвычайно хитрый метод сбора такой информации. В январе 2000 года компания запустила сервис my mp3.com. Используя предоставленное MP3.com программное обеспечение, пользователь мог зарегистрировать у них свою учетную запись, а затем вставить в свой компьютер компакт-диск. Программа идентифицировала CD и предоставляла пользователю доступ к такому же контенту. Так, например, если вы вставляли диск Джилл Собьюл, то затем уже, где бы вы ни находились – на работе или дома, вы всегда могли получить доступ к этой музыке под своей учетной записью. Система, в результате, чем-то напоминала своеобразный музыкальный секретер. Несомненно, кое-кто мог использовать такую систему для нелегального копирования контента. Но такая возможность существовала и без МР3.com. Целью сервиса my mp3.com было предоставлять пользователям доступ к их собственному контенту, а попутно, видя контент, который слушатели уже приобрели, изучать их предпочтения. Вместе с тем, чтобы такая система заработала, МР3.com пришлось скопировать 50000 компакт-дисков на сервер. (В принципе, музыку загружать могли бы и сами пользователи, но это отняло бы уйму времени и породило бы сервис спорного качества). Таким образом, компания приобрела 50000 дисков в магазине и начала копировать эти CD. Опять-таки, отмечу, что МР3.com не собиралась раздавать эти копии всем, а только тем, кто зарегистрировался и подтвердил факт самостоятельной покупки такого же компакт-диска. Так что, несмотря ни на что, это были пятьдесят тысяч копий того, что покупатели уже сами приобрели. Спустя девять дней после запуска сервиса МР3.com пять крупнейших компаний звукозаписи, возглавляемых RIAA, обратились с иском в суд. Вопрос был улажен в досудебном порядке с четырьмя из пяти лейблов. А через девять месяцев федеральный судья признал МР3.com виновной в намеренном нарушении авторских прав, принадлежащих пятому лейблу. В полном соответствии с законом судья наложил на МР3.com штраф в размере 118 миллионов долларов. После этого МР3.com уладила конфликт с последним истцом, компанией Vivendi Universal, заплатив ей свыше 54 миллионов. А примерно через год Vivendi купила МР3.com. Этой части истории я уже касался. Теперь оцените ее конец. После приобретения МР3.com Vivendi изловчилась и подала иск о злоупотреблении доверием к адвокатам, которые, поддерживая заверение о добросовестном использовании, советовали МР3.com отстаивать свою позицию: дескать, предложенный сервис по существующему законодательству о копирайте будет признан легальным. Иск предполагал, что суды безусловно признают такие действия незаконными, а значит, подавался для того, чтобы наказать всякого адвоката, который посмеет предположить, что право менее запретительно, чем того добиваются лейблы. Явная цель такого иска (который был урегулирован за необозначенную сумму вскоре после того, как всю эту историю перестали освещать в прессе) – недвусмысленно дать понять юристам, консультирующим клиентов в данной области: не только ваши клиенты могут пострадать, если контентная индустрия направляет на них свои стволы. Вы тоже можете попасть под обстрел. Так что те из вас, кто полагает, что право должно быть не столь запретительным, должны осознать: подобное толкование законов влетит вам и вашей фирме в копеечку. Такая стратегия не ограничивается одними адвокатами. В апреле 2003 года Universal и EMI подали в суд на «Хаммер Уинблад», венчурную компанию, некоторое время финансировавшую «Напстер», на одного из ее основателей Джона Хаммера и его генерального партнера Хэнка Барри[196]. Претензии здесь также состояли в том, что венчурная компания должна была осознавать право контентной индустрии контролировать развитие предпринимательства. Эти люди должны были понести персональную ответственность за финансирование компании, бизнес которой оказался вне закона. Опять-таки, и здесь цель иска прозрачна: всякий венчурный капитал теперь понимает, что если вкладывать деньги в компанию, чей бизнес не одобряют динозавры, то рискуешь не только на рынке, но и в суде. Инвестируя, вы приобретаете не только компанию, но и судебное преследование. В этой среде докатились до таких крайностей, что даже автомобильные концерны опасаются технологий, затрагивающих контент. В статье «Бизнес 2.0» Рейф Нидлмен описывает дискуссию с BMW:

 

«Я спросил, почему при столь внушительной компьютерной начинке автомобиля нет возможности проигрывать МР3-файлы. На это мне ответили, что инженеры BMW предусмотрели способ проигрывать МР3 через встроенную звуковую систему автомобиля, но маркетинговый и юридический отделы концерна забеспокоились при мысли о том, что такие машины придется продавать в США. Даже сегодня в Соединенных Штатах не продают новые автомобили, оснащенные настоящими МР3-плеерами…»[197].

 

Это мир мафии, где требуют «кошелек или жизнь», который управляется, в конечном счете, не судами, а угрозами, что правообладатели применят закон, поощряющий их произвол. Такая система очевидно и непременно будет душить инновации. Основать компанию и без того непросто, еще сложнее основать дело под постоянной угрозой судебного разбирательства. Речь идет не о том, что следует разрешить нелегальное предпринимательство. Дело в определении «незаконного». Право представляет собой путаницу неопределенностей. Мы не имеем четкого понятия, как его приспособить к новым технологиям. Однако, выворачивая наизнанку нашу традицию уважения к закону и предусматривая невероятно строгие наказания за нарушения копирайта, такая неопределенность в действительности порождает чрезмерный консерватизм. Если бы за нарушение правил парковки приговаривали к смертной казни, сократилось бы не только количество случаев неправильной парковки автомобилей, но и самих автомобилистов стало бы меньше. Тот же принцип справедлив и в отношении инноваций. Если новаторство постоянно спотыкается об эту неопределенную и нелимитированную ответственность, число оригинальных нововведений сокращается, уровень креативности падает.

Вопрос здесь стоит абсолютно так же, как и при вопиюще левацком подходе к добросовестному использованию. Каков бы ни был «настоящий» закон, реальное действие права в обоих контекстах идентично. Эта безумная карательная система регулирования будет систематически сдерживать творческую деятельность и новаторство. Она будет оберегать отдельные компании и некоторых авторов, но навредит индустрии и креативности в целом. Свободный рынок и свободная культура зависят от живой конкуренции. Но сегодня закон работает на удушение этой конкуренции. В итоге получается зарегулированная культура – в точности, как и рынок под воздействием излишнего контроля становится зарегулированным. Построение разрешительной культуры на месте свободной – главный итог описанных мной изменений, которые будут препятствовать новаторству. Разрешительная культура означает адвокатскую культуру, в которой возможность творить требует звонка своему юристу. Опять-таки, я не против юристов, по крайне мере, пока они остаются при своем деле. Я определенно не выступаю против закона. Однако наша профессия утратила разумные границы. А ведущие специалисты в нашей области уже не способны осознать дороговизну нашего ремесла для всех прочих. Неэффективность закона стала препоной для нашей традиции. Я по-прежнему убежден: надо стремиться к тому, чтобы наша профессия повышала продуктивность права. Однако следует сделать все хотя бы для того, чтобы ограничить сферу действия закона там, где его вмешательство не приводит ни к чему хорошему. Цена компромисса, сокрытого в разрешительной культуре, достаточно высока, чтобы похоронить широкий круг творчества. Потребуется уйма доводов, чтобы оправдать такой результат.

Неопределенность права тяжким бременем ложится на инновации. Однако есть и другое бремя, более очевидное. В контент-индустрии многие стараются использовать закон для прямого регулирования интернет-технологий, чтобы лучше охранять принадлежащий им контент. Мотив такой реакции очевиден. Интернет позволяет эффективно распространять контент. Эта эффективность заложена в самом устройстве интернета. Но с точки зрения дистрибуторов контента это не свойство, а дефект. Эффективное распространение контента подразумевает усложнение контроля над дистрибуцией. Явным ответом на подобную эффективность интернета, таким образом, является попытка понизить ее. Если Сеть способствует развитию «пиратства», то из такой позиции следует, что интернет надо «искалечить».

Примеров такого рода законотворчества множество. По принуждению контент-индустрии некоторые конгрессмены всерьез угрожают ввести законы, по которым компьютеры должны будут определять, не находится ли доступный контент под охраной авторского права, и блокировать распространение защищенного копирайтом материала[198]. Конгресс уже инициировал исследование относительно возможности внедрения обязательной «цифровой метки», которая должна распознаваться каждым устройством, способным передавать цифровое видео (то есть компьютером). Эта мера призвана предотвратить копирование любого контента, содержащего цифровую метку. Другие конгрессмены предложили наделить провайдеров контента иммунитетом, освобождающим их от ответственности за возможное внедрение ими технологий, отслеживающих нарушителей копирайта и выводящих из строя машины преступников[199]. С одной стороны, такие решения представляются разумными. Если проблема в коде, почему не отрегулировать код и тем самым избавиться от проблемы? Однако любое регулирование технической инфраструктуры всегда будет подстраиваться под конкретную технологию текущего момента. На технологии эти наложат существенные ограничения и приведут к дополнительным расходам, однако при этом, вероятно, преимущества затмят собою связанные с ними ограничения. В марте 2002 года широкая коалиция технологических компаний, возглавляемая корпорацией Intel, попыталась убедить Конгресс во вредности подобного законодательного решения[200]. Их доводом было, разумеется, не отрицание защиты копирайта как таковой. Аргумент их сводился к тому, что любая защита должна приносить больше пользы, чем вреда. Есть и еще один явный ущерб, нанесенный этой войной инновациям. Опять-таки, история, которая покажется чрезвычайно близкой поборникам свободного рынка.

Копирайт, может быть, и собственность, но как любая собственность, он является также и формой регулирования. Именно регулирование наносит ущерб одним и приносит пользу другим. При верном использовании оно выгодно творцам и вредит пиявкам. При неверном – оно превращается в мощное оружие против конкурентов. Как я говорил в десятой главе, несмотря на регулирующее свойство копирайта и с учетом важных оговорок, сформулированных Джессикой Литман в ее книге «Цифровое авторское право»[201], имеющаяся история копирайта, в целом, не так уж плоха. Мы подробно описали, как Конгресс, едва появлялись новые технологии, старался установить равновесие, призванное оградить новое от посягательств старого. Обязательные, они же статутные, лицензии были частью этой стратегии. Добросовестное использование (как в случае с видеомагнитофонами) было другой составляющей. Но эта забота о новых технологиях изменилась с появлением интернета. Вместо того чтобы установить баланс между особенностями новой технологии и законными правами создателей контента, и суды, и Конгресс наложили правовые ограничения, действие которых сводится к блокированию новинок и поддержке всего старого.

Реакция судов была практически универсальной[202]. И решения нашли отражения в планах и даже принятых постановлениях Конгресса. Я не стану здесь перечислять их все[203]. Есть, однако один пример, который явственно показывает суть всех этих попыток. Речь идет о безвременной кончине интернет-радио. Как я уже отмечал в четвертой главе, когда радиостанция проигрывает песню, исполнитель ничего не получает за такое «эфирное исполнение», если только не является одновременно и сочинителем. Так, например, если бы Мэрилин Монро записала версию песенки «С днем рождения», дабы увековечить свое знаменитое выступление перед президентом Кеннеди в «Мэдисон сквер гарден», то при передаче в эфир свои отчисления получали бы нынешние владельцы прав на «С днем рождения», а Мэрилин Монро оставалась бы ни с чем. Основания у такого обеспеченного Конгрессом равновесия вполне разумные. Понятно, что радио представляет собой своеобразную рекламу. Исполнитель, таким образом, оказывался в выигрыше, потому что, проигрывая его музыку, радиостанция повышает шансы на распродажу его альбома. В итоге, исполнитель все же что-то получает, пусть и не напрямую. Вероятно, подобное резонерство оправдывает не столько истинное положение дел, сколько влияние радиостанций: их лоббисты сумели свести на «нет» все попытки провести через Конгресс закон о вознаграждении музыкальным исполнителям.

Но вот на арену выходит интернет-радио. Как и обычное радио, оно представляет собой технологию доставки контента от вещателя слушателям. Трансляция ведется через интернет, а не в радиоэфире. Таким образом, я могу настроиться на берлинскую онлайновую радиостанцию, будучи при этом в Сан-Франциско, даже если у меня нет возможности настроиться на обычную радиостанцию, которая не вещает откуда-нибудь из окрестностей Сан-Франциско. Подобная особенность архитектуры интернет-радио означает, что потенциально существует неограниченное число радиостанций, на которые пользователь может настроить свой компьютер. В то же время, действующая архитектура эфирного радио очевидно ограничивает количество вещателей и доступных для трансляции частот. В итоге, конкуренция в интернет-радио оказывается выше, чем среди традиционных станций, и могла бы обеспечить больший ассортимент трансляций. А так как потенциальной аудиторией интернет-радио является весь мир, нишевые станции могли бы легко разработать и предоставлять свой контент относительно большому количеству слушателей на планете. По некоторым подсчетам, у нового вида радио нашлись бы до восьмидесяти миллионов слушателей по всему миру. Выходит, что интернет-радио является для традиционного эфира тем же, чем станции FM стали для обычных вещателей AM. Такое усовершенствование потенциально куда более значимо, чем переход от AM к FM, потому что не только усовершенствована технология, но и обострилась конкуренция. В действительности, намечается прямая параллель между конфликтом вокруг распространения FM и борьбой за интернет-радио. Один автор так описывает усилия Говарда Армстронга по внедрению FM-радио:

 

«Стало возможным появление почти неограниченного числа FM-станций на коротких волнах, что положило конец неестественным запретам, наложенным на радио, занимающее переполненный спектр длинных волн. Если бы FM дали свободно развиваться, количество станций ограничивалось бы только экономическими и конкурентными причинами, а не техническими условиями… Армстронг уподобил ситуацию в радиовещании той, что сложилась после изобретения печатного станка, когда правительства и господствующие интересы попытались взять под контроль новое средство массовой коммуникации, наложив на него ограничительные лицензии. Этой тирании пришел конец, только когда люди смогли свободно приобретать печатные станки и использовать их. FM, в этом смысле, было не менее великим изобретением, чем печатный станок, потому что эта технология сняла с радио кандалы»[204].

 

Этот потенциал FM-радио так и не был реализован. Не потому, что Армстронг ошибся в оценке технологии, а по причине недооценки мощи «денежных интересов, привычек, обычаев и законодательных норм»[205], которые замедлили рост передовой отрасли.

То же самое теперь можно утверждать в отношении интернет-радио. Ибо снова нет технических причин для ограничения количества онлайновых станций. Единственные ограничения на интернет-радио налагает право и, в частности, закон об авторском праве. Так что в первую очередь нам следует разобраться, какие пункты копирайта касаются интернет-радио. В этом случае, однако, силы лоббистов развернулись в противоположном направлении. Интернет-радио – новая индустрия, а другая сторона, записывающие исполнители, обладают весьма влиятельным лобби в лице RIAA. Таким образом, когда Конгресс рассматривал феномен интернет-радио в 1995 году, лоббисты подтолкнули Конгресс к принятию другого решения, нежели то, что применимо к «приземленному» радиоэфиру. В то время как обычные станции не должны платить гипотетической Мэрилин Монро за предположенную запись «С днем рождения» для эфира, интернет-радио обязали. Закон не просто нейтрален по отношению к онлайновым станциям, он даже обременяет интернет-вещание в большей степени, нежели обычное радио. Это отнюдь не пустячное финансовое бремя. По подсчетам гарвардского профессора права Уильяма Фишера, если интернет-станция круглые сутки транслирует без рекламы популярную музыку десяти тысячам (в среднем) слушателей, общая сумма отчислений исполнителям за год должна составить свыше миллиона долларов[206]. Обычная радиостанция, транслирующая тот же контент, не платит никаких эквивалентных отчислений. Препоны ставятся не только финансовые. Согласно изначально предлагавшимся правилам, интернет-станцию (но не обычное радио) обязывали собирать следующие данные по всем слушателям:

1. название сервиса

2. канал программы (станции AM/FM используют числовые идентификаторы)

3. тип программы (архивная, цикл, прямой эфир)

4. дата передачи

5. время передачи

6. часовой пояс источника передачи

7. порядковое обозначение звукозаписи в программе

8. продолжительность передачи (с точностью до секунды)

9. название звукозаписи

10. ISRC-код записи

11. год выпуска альбома для каждого случая копирайта и, в случае сборников, дата выпуска и копирайт для каждого трека

12. записывающий исполнитель

13. розничное наименование альбома

14. звукозаписывающий лейбл

15. UPC-код проданного альбома

16. номер в каталоге

17. информация о правообладателе

18. музыкальный жанр канала или программы (формат станции)

19. название сервиса или программы

20. канал или программа

21. дата и время подключения слушателя (согласно его часовому поясу)

22. дата и время отключения слушателя (согласно его часовому поясу)

23. часовой пояс места приема сигнала (слушателем)

24. уникальный идентификатор слушателя

25. страна, в которой слушатель принимал трансляцию.

Глава Библиотеки Конгресса, в конце концов, приостановил введение такой обязательной отчетности до окончания рассмотрения вопроса. Он также изменил изначальные тарифы, установленные арбитражным бюро, ответственным за их разработку. Но главная разница между онлайновым радио и обычным осталась: интернет-вещатели должны платить такие отчисления за копирайт, которые для нормальных станций не предусмотрены. Почему? Чем объясняется разница? Разве проводилась какая-то оценка экономических последствий появления интернет-радио, которая оправдывает подобную дискриминацию? Разве в принятии решения руководствовались необходимостью защитить художников от пиратства? В редком порыве откровенности один эксперт из RIAA признал то, что всем уже казалось очевидным. Вот что сказал мне Алекс Олбен, вице-президент по вопросам общественной политики в компании Real Networks:

 

«RIAA, представлявшая интересы записывающих лейблов, высказала свои взгляды на то, какой должна быть оплата, которую благонамеренный потребитель охотно отдаст благонамеренному поставщику, и эта сумма оказалась намного больше. Она была вдесятеро больше тех отчислений, которые выплачивают радиостанции за трансляции тех же самых песен в течение аналогичного периода времени. И тогда адвокаты, отстаивавшие интересы сетевых вещателей, спросили у RIAA: «Откуда вы взяли такие огромные суммы? Почему они выше, чем для радио? У нас же есть сотни тысяч вещателей, готовых платить, и это установит нормальные рыночные цены, а если вы так взвинтите стоимость, мелкие вещатели просто будут вытеснены из отрасли…» А эксперты из RIAA ответили: «Ну, мы на самом деле моделировали все это не для такой индустрии, в которой тысячи вещателей. Мы рассчитываем на то, что это будет отрасль, знаете, с пятью-семью крупными игроками, которые способны платить по высоким ставкам, и такой рынок стабилен и предсказуем».

 

В переводе это означает: «Наша цель заключается в использовании закона для искоренения конкуренции, чтобы эта потенциально сверхконкурентная платформа, из-за которой разнообразие и масштабы доступного контента переживут взрывной рост, не причинила вреда динозаврам древности». Ни один человек, будь он левым или правым, не станет приветствовать такое применение закона. И тем не менее, практически никто – ни справа, ни слева – не предпринимает сколько-нибудь эффективных усилий для предотвращения подобных злоупотреблений.