От первых времён до окончательного изгнания в 1З94 году

Евреи пришли в Галлию вслед за римлянами. В IV в., около З5З г., они убили на берегах Дюрансы военачальника, который раньше управлял Египтом и возвращался в Галлию по приказу императора Констанция. Надгробная надпись этого несчастного была найдена и описана провансальским врачом, Петром Беранже. В IV томе своей «Истории императоров» Тильмон тоже упоминает об этом факте.

Хотя присутствие нескольких евреев, пришедших одновременно с римлянами, и неоспоримо, но все же трудно допустить с Ренаном, что евреи обращали в свою веру людей «одушевленных возвышенными религиозными чувствами», употребляя своеобразное выражение этого писателя[38]; утверждение, что синагога осталась наряду с Церковью «в виде несогласного меньшинства», не основывается ровно ни на каком свидетельстве.[39]

Дело в том, что евреев беспокоит гораздо более чем они признаются, что им придется отдавать отчет в том, какую роль они играли во время последних религиозных преследований, — и они боятся, как бы второе преследование евреев во Франции не окончилось как первое; им бы хотелось опереться на то, что они давно пользуются правом жить во Франции, на почве которой они всегда обитали, как кочевники и ничем не способствовали развитию всеобщей цивилизации.

Только по отношению к Бретани, в которой евреи были довольно многочисленны до VII в., можно было бы утверждать существование семитической колонии, появившейся там в очень отдаленное время. Изображения, высеченные в пещерах Гаврини, имеют нечто общее с символическою секирою, вырезанною на египетских памятниках. При виде ручьев, осененных библейскою смоковницею, напоминающих Силоам, порой приходят на память воспоминания, еще доселе живущие в местном предании, о сказочном городе Ис, о царе, окруженном восточною роскошью, называвшемся Соломоном. Альфонс де-Ротшильд, который всегда старается сгруппировать рассеянных братьев для своего будущего царства, совершил круговую поездку около Карнака, но прием, оказанный ему, несмотря на его миллионы, населением, в сердцах которого тверда вера, должен был ясно показать ему, что если здесь и было одно из колен израилевых, то для него оно безвозвратно погибло.[40]

В Галлии евреев встретило то же презрение, что и в Риме. Между тем как христианство, которое не имело ничего общего с иудейством, считавшимся признаком особого племени, делало быстрые успехи и привлекло все сердца и умы, евреи видели, что народы, вполне чуждые римских предрассудков, вдруг начинали к ним относиться с удвоенною строгостью. Бургунды и вестготы одинаково жестоки к ним. Ваннский собор, собранный в 465 г., запрещает духовным лицам посещать евреев и вкушать с ними трапезу. Лотарь II в 615 г. отнимает у них право вчинять иски против христиан; в 633 г. Дагоберт II изгоняет их из своих владений.

Постоянно встречая притеснения за свое ростовщичество, они не унывают, и в начале Каролингского периода мы видим, что они могущественнее, чем когда-либо.

Карл Великий посылает еврея в числе послов к Гарун-аль-Рашиду. При слабых монархах, вроде Людовика Добродушного, они дают полный простор своей склонности к захвату. Тогда, как и теперь, они не довольствуются разрешением свободно исповедовать свою религию, а хотят, чтобы другие терпели неудобства ради того, чтобы им не было стеснения; они заставляют издать декрет, по которому воспрещается торг по субботам, и требуют освобождения их от налогов, которые тяжело ложатся на других коммерсантов.

Как и теперь их нахальство возмущает всякого. Лионский епископ Агобард пишет свой трактат; «de insolentia iudaeorum». Переведите этот протест на современный язык, напишите книгу озаглавленную: «Самонадеянность или дерзость евреев», и вы получите брошюру с отпечатком живейшей современности.

Тогда, как и теперь, они пролезли в правительственные сферы. Седекия пользовался полным доверием Карла Лысого, которого он и отравил.

Вследствие постоянного племенного влечения к востоку, евреи всегда находились в сношениях с сарацинами, и выдали им Безьер, Нарбонну и Тулузу. Со времени этого проступка ежегодно, в день Пасхи, еврей получал три пощечины на пороге собора и платил за тринадцать фунтов воску. До XII в. их положение по-видимому все улучшается. В 1131 г., когда папа Иннокентий II прибыл во Францию и праздновал Пасху в знаменитом аббатстве С.-Дени, настоятелем которого был Сугерий, синагога, по свидетельству Сугерия, в его «Жизнь Людовика Толстого», фигурировала в огромном шествии, которое проходило перед папой в Страстную среду.

Войска, построенные в боевом порядка, пишет Адольф Вето в своем «Сугерии», стояли шпалерами и с трудом сдерживали густые толпы народа, перед глазами которого в поразительной картине был воспроизведен вход Иисуса Христа в Иерусалим, праздновавшийся в этот день церковным торжеством. Сходство оказалось еще более разительным, когда, среди этой толпы верующих, появилась парижская синагога, желавшая воздать почесть представителю. Того, Которого старшины древней синагоги, при подобных же обстоятельствах, обрекли на смерть. Принимая из рук раввинов текст Ветхого Завета, написанный на пергаментном свитке и обернутый в драгоценное покрывало, апостол Нового Завета сказал им с братскою кротостью: «да снимет Всемогущий Бог завесу, покрывающую Ваши сердца».

Как видно, синагога имела определенное место в строе тогдашнего общества. Всякий добросовестный читатель, если только он учил историю не по руководству Поля Бера, легко мог убедиться из немногого, сказанного нами, в неправдоподобности мрачной сказки, которую рассказывают простакам, будто очень злые священники, преданные очень алчным королям, находили удовольствие в том, чтобы преследовать бедных евреев из-за их религии; правда же оказывается была в том, что пока евреи не довели до крайности страны своими нечистыми финансовыми спекуляциями, изменами и убийствами христианских детей, до тех пор им спокойнее жилось, чем христианам той же эпохи. Между тем вера была так же жива в начале XI в., когда монастыри строились повсюду, когда король Роберт Благочестивый сам пел на клиросе, как и сто лет спустя. Поэтому религия не играла никакой роли в мерах, принятых впоследствии против евреев.

Легко убедиться в очевидности этого, изучая тогдашнее еврейское общество. Несомненно, что эта эпоха была для израиля самою блестящею со времени разрушения храма.

Евреи во Франции достигали тогда количества 800,000, чего нет даже в настоящее время у нас.[41] Они были так же богаты, как и теперь, и владели уже половиною Парижа. Повсюду процветали школы, повсюду выдающиеся раввины привлекали к себе толпу. Таковы были Моисей де Куси, Леон Парижский, Яков де Корбейль, и др.

Отметим любопытный факт, свидетельствующий о невероятной твердости этой расы; о стойкости, c какой передается устное предание у людей, для которых века не существуют, — а именно упорства, с каким евреи возвращаются полновластными обладателями в места, где они раньше жили и откуда их выгнали. Мельницы Корбейля, принадлежавшие некогда еврею Крессану, теперь составляют собственность Эрлангера; почти все владения Иль-де-Франса, где некогда жили евреи, принадлежат Камандо, Эфруси, Ротшильдам, которым доставляет несказанное удовольствие видеть, в числе своих застольников и льстецов, выродившихся сыновей той знати, которая некогда царила в этой стране. Равным образом целая стая израильских банкиров налетела на Аньен и Монморанси, где у их предков некогда были дома.

Они владеют почти всем кварталом Тампля, бывшего в XII и XIII в. еврейским, а также кварталом св. Павла, где старая Еврейская улица напоминает об их прежнем пребывании. За исключением двух или трех, все дома на Королевской площади, говорил мне Альфонс Доде, долго живший там, принадлежат евреям. Эта прекрасная площадь, обстроенная Генрихом IV, видевшая блестящий карусель 1613 г., на котором сражающиеся изображали героев «Австрии», бывшая свидетельницей героических дуэлей тогдашних щеголей, слышавшая беседы знатных вельмож и умнейших людей начала ХVII в., — теперь в руках каких-то ростовщиков и подозрительных спекулянтов. Sic transit gloria mundi! Тут еще раз выступает преобладающая черта еврея, который не довольствуется тем, что все захватывает в настоящем, но еще хочет обесчестить прошлое. Вот еще многозначительный факт: церковь св. Иакова в де-Бушере была построена или, по крайней мере, реставрирована вполне, благодаря щедрым пожертвованиям легендарного Николая Фламеля, который, как говорят не без вероятия, присвоил себе суммы, доверенные ему бежавшими евреями во время изгнания в 1394 г.

В 1797 г. еврей, ставший впоследствии членом кагала в Меце, купил церковь, велел ее разрушить и развеял по ветру прах ярого израиля, который, как известно, велел себя похоронить в ней; одна только колокольня устояла от разрушения.

Неправда ли как любопытна эта ненависть, переходящая по преданию от отцов к детям и пробуждающаяся через 400 лет с такою же силою, как и в первые дни?

На юге особенно евреи были полновластными хозяевами.

Семитический элемент в лице евреев и арабов, говорит Мишлэ, был силен в Лангедоке; Нарбонна долго была столицею сарацинов во Франции. Евреи были бесчисленны. Хотя с ними дурно обращались, но их терпели, и они процветали в Каркассоне, Монпелье и Ниме; их раввины держали там открытые школы. Они составляли связь между христианами и магометанами, между Францией и Испанией. Науки, применимые к материальным нуждам, каковы медицина и математика, были предметом изучения для людей всех трех вероисповеданий. Монпелье был теснее связан с Салерно и Кордовой, чем с Римом. Особенно со времени Крестовых походов Верхний Лангедок как будто приблизился к Средиземному морю и обратился к востоку; графы Тулузские владели Триполи.

Между тем как в окрестностях Парижа, на берегах Сены, они владели прелестными виллами среди лесов, как напр. вилла еврея Крессана из Корбейля, проданная за 520 парижских ливров, или вилла Иосонна из Кулемье, на которой одни постройки, прилежавшие к замку, стоили 400 турских ливров, — они были иногда и на юге владельцами обширных поместий. В Нарбонне они с гордостью показывали на знаменитую Кордату, принадлежавшую фамилии Калонимов, глава которой наследовал титул «Нази» или царя еврейского.

Когда был издан окончательный приговор об изгнании, царьком Кортады, которою евреи очень дорожили, потому что она была поместьем свободным от налогов и таким образом как бы давала им право иметь таковые, — был Колонимус-бен-Тодрас, называемый в документах того времени Мумет-Торос. Кортада была продана консулам Нарбонны за 862 турских ливра.

В Лангедоке «этой Иудеи Франции», как выразился Мишлэ, евреи носили простые имена. Астрюк, Бугодас, Крескас, и т. п., но смешиваясь сколько возможно с населением, они оставались верными воспоминаниям своей родины и давали имена библейских городов местным городам: Люнель становился — Иерихоном, Монпелье — Гаком; Каркассон — Кириаф-Иаримом; они становились французами, чтобы покорять и обращать в еврейство все, что считали покоренным.

На севере раввины были по преимуществу учеными талмудистами. Тозафисты особенно занимались изучением Пятикнижия. Соперник Маймонида, рабби Саломон, сын Исаака из Труа и более известный под именем «Расши» основал в Шампании знаменитую толковую школу. Николай Лирский заимствовал у него позднее многие из его аргументов против Церкви и эти аргументы перешли к Лютеру. «Расши и тозафисты» говорит Ренан, «создали Николая Лирскаго; Николай Лирский создал Лютера». Сам Ренан черпал из этого же источника и некоторые возражения против христианства, встречающиеся в его книгах, были ему подсказаны Нейбауером, который доставил ему почти все материалы для его очерка «Раввины во Франции в начале XIV в.».[42]

Раввины, особенно на юге, были тоже и поэтами, и здесь ясно выступает сухость еврейского гения, когда его более не вдохновляют масличные рощи его родины и свежие долины Иордана. Те, кого прозвали отцами синагоги, провансалец Беракхиа-бен-Натронай, Люнельский раввин Иегонгатан-бен-Давид, Зеракиа-Халеви, Авраам Бедерси из Безьера, равно как и Исаак Корбейльский, Иезекиель Парижский, пробовавшие свои силы и в поэзии, были не более как второстепенными баснописцами, чем-то вроде средневековых Вьенне.

Эти нравоучительные басни бывают различны. Есть «Скиегат Декалин» или «Рассказы деревьев», вроде тех, что писал Иоханан, сын Захарии; затем народные и наивные басни «Месшелот Кобзем», или «Рассказы прачек». Самые удачные из этих коротких рассказов «Месшелот Сшуалим» или «Басни о лисицах», которые, как мы уже сказали, играют большую роль в воспитании юных израильтян, научая их с раннего возраста быть хитрыми и надувать гоя.

Некоторые басни Бракхия: «Муха и Вол», «Два Оленя», «Вол», «Лев и Козел» — очень милы, но не представляют ничего особенного. «Пук прутьев» — Исаака Корбейльскаго — пикантнее; нравоучение этого рассказа резюмирует в себе все еврейское движение и могло бы стоять в виде эпиграфа под сомкнутыми руками — эмблемой «Всемирного израильского союза».

Восточная басня будет вечно истинна. Если человек свяжет в пук несколько прутьев, то самый сильный из сильных не будет в состоянии их переломить; если же их развязать, то слабейший из слабых легко их переломит.

Евреи особенно любили фокусы, преодолевание трудностей, акростихи. Авраам Бедерзи, автор преобладающим значением слова над идеей и той притязательной бесплодностью, которая воцарилась в нашей литературе с тех пор, как ею завладели евреи.

Как видите, во всем этом еще нет ничего, чтобы бы сильно подвинуло вперед историю цивилизации. Мы далеки от широкого веяния ceansons de geste, импровизаций, полных наивности и ярких красок труверов и менестрелей, далеки от Жана Боделя и Рютебефа. Если бы евреям позволили, то они бы нам дали оперетку несколькими веками раньше; это величайшая похвала, которую можно сделать их литературе.

Дни оперетки тогда еще не настали, и на всех этих поэтов должна была обрушиться трагедия.

Их несчастье началось с юга, где евреи, казалось, крепче всего угнездились.

Скажем сперва, возвратясь немного назад, что пример их единоверцев, изгнанных из Испании и принужденных искать убежище в цветущих еврейских кварталах Тулузы и Нарбонны, должен бы был сделать их осторожнее.

В XI в. евреи были всемогущи в Испании. Один из них рабби Самуил-Ха-Леви, торговец пряностями, принял участие в междоусобных войнах, которые, по странному совпадению, всегда бывают сильнее там, где есть евреи, и сделался любимцем короля Габу.

Его сыну, рабби Иосифу-Ха-Леви, Нази или Нагхиду, т. е. царю евреев, удалось сделаться визирем короля Бадиса.

Этот сын торговца пряностями вел себя точно так, как позднее Гамбетта, тоже еврей и тоже сын бакалейщика: он возмущал всех своим нахальством (insolentia iudaeorum), грубо оскорблял местную религию и вскоре у всех явилось только одно желание — избавиться от него и от шайки, которую он вел за собою. «В то время», говорит один арабский историк, «царство стоило меньше, чем ночник при наступлении дня».

Поэт-монах, славный Абу-Искак-аль-Эльбири ходил из города в город, порицая слабость, проповедуя преданность, примиряя между собою долго враждовавших Синхаджитов и Берберов, повсюду декламируя свою знаменитую «Касиду», для возбуждения мужества. И всюду за ним повторяли припев его песни: «евреи стали важными господами, они царят всюду, в столице и в провинциях; их дворцы разукрашены мрамором, фонтанами, они великолепно одеты и роскошно пируют, а вы бедно одеты и голодаете».

Представьте себе Дерулэда — но истинного патриота, а не такого, который примкнул к партии Гамбетты из любви к банальной рекламе, — предводителя, не боящегося смерти, и несколько мужественных людей из народа, которые ринулись в одно прекрасное утро на дворцы евреев финансистов и подозрительных спекулянтов, — и вы получите понятие о сцене, разыгравшейся в Гренаде в день шабаша 9 тебета 4827 г. (30 декабря 1066 г.).

Гамбетта XI века, не догадавшийся умереть во время, был убит вместе с 4000 своих единоверцев.

Легенда сохранила память о высоком бескорыстии выказанном Абу-Искаком. Когда толпа принесла поэту, перед которым военачальники почтительно склоняли свои окровавленные мечи, груды золота, драгоценных камней, дорогих ожерелий, блестящих тканей, так что произведения искусства тысячами валялись по земле, Абу сорвал с дерева гранату, утолил ею жажду и сказал: «сегодня гнетущий жар, меня мучить жажда; разделите между собой эти сокровища, дети мои, но не забудьте прочитать вечернюю молитву, ибо один Бог велик!»

Евреи, спасшиеся от этого преследования, и увеличили собою еврейскую колонию в Лангедоке. Но опыт не послужил им на пользу (какой опыта может когда-либо проучить еврея?); они возобновили свои интриги, пытались развратить страну, в которой их так хорошо приняли, отнять у неё верования и сделали необходимым ужасный Крестовый поход против альбигойцев.

В чем собственно состояло учение альбигойцев? Неизвестно; тут было все: манихейство, гностицизм, атеизм; во всяком деле, где замешан еврей, бывает такая путаница, что кошка бы там не узнала своих котят. А в основании всех этих смут было иудейство. «Евреи», говорит Мишлэ, «живое изображение востока среди христианства, были тут как бы нарочно для того, чтобы поддерживать ненависть к религии. Во время естественных бедствий, политических катастроф они, говорят, имели сношения с неверными и призывали их». В другом месте историк показывает до какой степени евреи развратили идеи альбогойской знати.

Южная знать, ничем не отличавшаяся от буржуазии, вся состояла из детей евреек или сарацинок; это были люди совсем иного склада, чем невежественное и благочестивое рыцарство севера; они очень любили горцев, которые им были преданы. Эти дворяне обращались со священниками так же дурно как и с крестьянами, одевали своих жен в священнические одежды, били клириков и, в насмешку, заставляли их петь обедню; они с особенным удовольствием пачкали, портили изображения Христа, ломали у них руки и ноги. Короли ими дорожили вследствие их нечестия, делавшего их нечувствительными к духовным наказаниям. Будучи нечестивы, как современные нам люди и жестоки как варвары, они тяжелым гнетом лежали на стране, грабили, налагали подати, убивали кого попало и вели жестокие междоусобия. Самые высокопоставленные женщины были также развращены умом, как и их мужья и отцы, и стихотворения трубадуров были полны нечестия.[43]

Преподобный Петр, аббат Клюнийский, посланный папою к альбигойцам, за 60 лет до Крестового похода, без всякого оружия кроме убеждения, делает для их обращения намеки на факты, которые как будто произошли только вчера или сегодня. «Я видел», писал он епископам Эмбрюна, Ди и Гоп, «как совершались преступления, неслыханные у христиан: оскверняли церкви, опрокидывали алтари, сжигали кресты, секли священников, сажали в тюрьму монахов, угрозами и мучениями принуждая их жениться».

Затем он обращается к самим еретикам: «нагромоздив огромный костер из крестов, вы его зажгли, жарили на нем мясо, которое ели в Страстную пятницу, открыто приглашая весь народ делать то же».

Как видите, эти сцены почти тождественны с происходившими в Монсо-ле-Мин и организованными, по словам самих республиканских газет, австрийским евреем Гендле, префектом Соны и Луары; подлый и трусливый, как и все ему подобные, он затем преспокойно перешел в департамент Нижней Сены, предоставив бедным рабочим, бывшим лишь его бессознательным орудием, разделываться с судами.

Евреи достигли этого результата главным образом при помощи школ, о которых аббат Дуэ написал несколько прекрасных страниц в своей книге «Альбигойцы». Ту же цель и теми же средствами они преследуют и теперь; но став более искусными чем прежде, они ухитряются заставлять христиан содержать те школы, в которых их детей научают ненавидеть Христа.

Против семитизма, который угрожал всему христианству, восстал Монфор, человек севера, ариец с прямым и бестрепетным сердцем; он боролся с ним и остался победителем.

Во что бы то ни стало, все должны были узнать семита, который всюду угрожал опасностью и вмешивался в социальную жизнь только для того, что бы расстраивать и развращать; надо было знать, с кем иметь дело, не доверять более лживой маске, которую надевает еврей, необходимо было предохранить все общество.

Решение, принятое в 1215 г. Латранским собором, было следствием войны с альбигойцами, окончившейся поражением Раймунда V при Мюрэ 1213 г. Евреям вменялось в обязанность носить на груди кусочек желтой материи; в этом не было для них ничего унизительного, а просто это было предохранительною мерою, внушенною не религиозными предрассудками — об них тогда не думали — а просто настоятельною необходимостью предохранить других. Если бы вы теперь заставили евреев носить желтый значок, то оказали бы услугу многим людям, которые легко поддаются обману и, слушая, как евреи проповедуют против нашей религии, воображают, что они поддерживают дело прогресса, между тем, как в них просто говорит вековая вражда.[44]

Во всей Франции дела израиля шли хуже и хуже. Во время Крестовых походов евреи не могли воздержатся от желания вступить в сношения с семитами других стран, которым угрожала опасность, предупредить их о замыслах против них, о сделанных приготовлениях и маршруте.

Не постигаю, как можно было оспаривать эти переговоры, о которых свидетельствуют все современники.

Евреи позволяли себе более важные проступки, они не стеснялись мучили христиан и особенно детей. Дети, эти невинные и прелестные создания, в душе которых отражается чистота неба, всегда были предметом ненависти евреев. Ирод их избивал, Герольд и масоны оскверняют их своим обучением; евреи средних веков заставляли их исходить кровью и распинали. У каждого века свои обычаи и приемы.

Я знаю, что утверждать это, значить становиться в разрез с современной официальной наукой. Все свидетельства, все памятники, воздвигнутые в прославление событий, очевидцем которых был целый город, одним словом, все достоверные документы, на которых до сих пор основывалась правдивость истории — не имеют теперь более никакой цены, если только они не нравятся евреям. Что до меня, то я с несравненно большим доверием отношусь к рассказу предка, который мне повествует о том, что случилось в его время, чем к опровержениям какого ни будь Дармштетера или Вейля, будь он хоть членом Академии Надписей.

Впрочем, мы будем подробно разбирать вопрос о кровавом жертвоприношении в VI книге; достоверно только, что все хроникеры единогласно свидетельствуют об убийствах христианских детей евреями.

Прежние люди были не то, что теперешние выродившиеся французы, слабые, бессильные существа; они умели защищать своих детей и протесты были энергичны.

Кроме того, свойственная евреям способность высасывать все богатство страны, как только их оставляют хотя сколько ни будь в покое, развилась до необычайных размеров. Со всех сторон к трону стали возноситься жалобы.

Не забудем, что Капетинги, поддерживаемые народом и церковью, сосредоточивавшие в себе с всеобщего согласия всю власть, были столько же заботливыми отцами народа, сколько королями.

Филипп-Август, при своем вступлении на престол, должен был заняться этим вопросом, и разрешил его в благоприятном смысле для своего несчастного ограбленного народа.

Он конфисковал часть еврейских имуществ и простил должникам все их долги. Отдавая подобный приказ, он, что бы там не говорили, не руководствовался никакими личными выгодами, доказательством этого служит то, что он едва ли оставил себе пятую часть из отнятых сумм.

Наполеон, как увидим далее, был принужден поступить почти так же; всякий государь, будь-то император или король, который сознает все свои права и не довольствуется чем-то в роде управления, врученного ему, как бы в насмешку, должен бы был теперь поступить точно так же. Он бы должен был сказать всем организаторам, более или менее подозрительных финансовых обществ, которые разоряют акционеров, обогащая основателей: «вы не трудом добыли миллиарды, которыми владеете, а хитростью; вы не создали никакого капитала, а отняли тот, который был плодом сбережения других людей; возвратите несколько миллиардов из тех тридцати или сорока, которые вы неправильно добыли». Я. думаю, что все нашли бы напр., что не дурно бы гг. Ротшильдам удовольствоваться 5-6 стами ливров дохода. На это можно жить, и не одному.

Людовик святой, бесстрашный рыцарь соединявший в себе идеалы святого и паладина, хотел по-видимому разрешить этот вопрос с еще более высокой точки зрения. Будучи избран своими врагами судьею в своем собственном деле и осудив самого себя, святой король был томим неутомимою жаждою справедливости. Если бы он был античным героем, то как Геркулес

...В своем окровавленном плаще из львиной шкуры.

Всюду водворял бы вечную справедливость.

Но он христианский герой и потому накидывает на нее свой плащ, затканный лилиями; цвета которых напоминают одновременно прозрачную лазурь небосклона и чистоту незапятнанного цветка.

Он хотел узнать, какое зло начало побуждать евреев делаться предметом всеобщей ненависти. По просьбе папы Григория IV, внимание которого было тоже привлечено этим вопросом, он приказал рассмотреть Талмуд в торжественном собрании под председательством Вильгельма Овернскаго и велел пригласить раввинов.

Г. Ноэль Валуа, доктор прав, издавший замечательную книгу под заглавием «Вильгельм Овернский», посвятил этому диспуту очень интересную главу.

«Это было в Париже, «пишет он», в начале лета (24 июня 1240 г.). Двор Людовика святого, во главе которого на этот раз была королева Бланка, увеличился значительным количеством клириков и прелатов, принадлежавших к другим епископствам; Вильгельм тоже не преминул явиться. Взоры любопытных были привлечены несколькими книгами, покрытыми чужеземными письменами, и, обращенный в христианство, Николай сообщил, что эти письмена еврейские, а книги эти — Талмуд. Но вскоре еще более интересное зрелище приковало внимание зрителей. Дверь залы открылась и вошли четыре раввина, которых один еврейский автор, в порыве восторга, высокопарно называет «священным наследием», «царственным духовенством»; это были Иезекииль Парижский, Иуда, сын Давида, Самуил, сын Саломона и Моисей де Куси, сын Иакова, известного своими проповедями во Франции и Испании. По рассказу очевидца — еврея, они входили во дворец неверного короля «печальные и беспокойные», между тем, как еврейский народ рассеялся во все стороны, как стадо без пастыря».

Евреям была предоставлена полная возможность защищаться и они защищались мужественно и искусно. Тем не менее они были принуждены признать, что Талмуд содержит предписания противные не только христианскому, но и всякому цивилизованному обществу.

Вот некоторые отрывки, которые основательно внушали опасения:

«Повелевается убивать самого лучшего из гоев. Слово, данное гою, ни к чему не обязывает.[45] Каждый день на молитве евреи должны трижды призывать проклятие на служителей церкви, царей и врагов израиля''.

Для Людовика святого гои, с которыми следовало так мало стесняться, это были его подданные, его бароны, это был он сам; и монарху, может быть, простительно, что он захотел защитить все то, на что так яростно нападали.

Впрочем святой король выказал необыкновенную кротость. Когда Иезекииль, парижский раввин, выразил опасение за своих, один из офицеров короля сказал ему: «Иезекииль, кому приходит в голову делать зло евреям»? Сама Бланка Кастильская изъявила намерение защищать евреев против всяких насилий.

Талмуд, однако, был осужден и все экземпляры, которые удалось схватить, были преданы огню.

Евреи не унывали. Они подкупили одного дурного священника, какие к несчастью бывают во все времена, и он сделался их защитником.

Имена тоже имеют свою судьбу. В 1880 году, исполнителем приказа евреев был Клеман, изгонявший из монастырей святых старцев; в 1246 тоже Клеман, Эд Клеман, архиепископ Руанский, продался врагам Христовым. Год спустя, день в день, после подписания этого договора, он почувствовал такие страшные боли во внутренностях, что вскоре умер. «Король в ужасе» говорит Ноэль Валуа, «бежал со всею своею семьею, и за этою карою, которую сочли чудом, последовали новые гонения».

По своей отеческой доброте Людовик святой, по-видимому, только тогда решился на строгие меры против евреев, когда его к тому принудила настоятельная необходимость защитить своих подданных.

Приказ 1254 г. только запрещает евреям заниматься ростовщичеством, нападать и произносить хуления на верования французов, среди которых они живут, и внушает им предаваться честному труду.

В том же направлении старался разрешить этот вопрос и Наполеон.

Людовик св., по-видимому, даже не прогневался на Иезекииля Парижского за ту энергию, с какою он защищал Талмуд. Гведалиа-бен-Иахим, в своей «Цепь предания», приводит по этому поводу анекдот, нелишенный характерности.

У этого Иезекииля, который знал толк в кабалистике и занимался чародейством, была на верху дома лампа, как говорят, горевшая без масла. В своем жилище, накрепко запертом и защищенном от всякого вторжения, он поместил заколдованный гвоздь, который ему стоило только нажать, чтобы люди, приближавшиеся к его дому опускались в землю.

Однажды вечером раздался стук в дверь. Иезекииль нажимает на гвоздь, который вместо того, что бы войти в стену, выскакивает в комнату. Иезекииль понял, что все его колдовство бессильно перед посетителем и угадал, что пришедший к нему — святой; он тотчас подумал о том, кого народ еще раньше решения Церкви приветствовал именем святого. «Король здесь!» сказал он, бросился к дверям и стал на колени перед государем.

— «Зачем ты пришел к моей двери, спросил раввин; разве ты не знаешь, что мое жилище охраняет гений?»...

«Я не боюсь демонов», отвечал король, «я пришел посмотреть на твою лампу, о которой говорит весь Париж».

Неправда ли, как характерно это посещение короля, направляющегося ночью через темный средневековой Париж для того, чтобы навестить ученого в глубине его таинственного убежища?

Со времени Филиппа Августа евреи должны были принять новые предосторожности; для них наступали все более тяжелые времена. Их литература свидетельствует об этом настроении умов. За небольшими стихотворениями, шутливыми поэмами и свадебными песнями, которые произносились за десертом на брачных пиршествах, следуют селихас, жалобные элегии.

Евреи теперь всюду декламируют жалобы Захарии-Га-Леви, прозванного Хашгари, автора «Духа милосердия».

«Увы! дочь Иуды облеклась в траур, ибо всюду легли ночные тени».

«Надейся на мою благость, о моя голубка. Я по прежнему вознесу твой ковчег; в нем я приготовлю лампаду для Давида, царя твоего и когда ты снова убедишься, я сдержу диких зверей, поджидавших в засаде, чтобы тебя растерзать, о моя прекрасная, сладкогласная голубка!»

Евреи всюду принуждены продавать маленькие школы «scеolae inferiores», в которых с таким злорадством научали богохульствовать против христианской веры. В Нарбоне, школа прихода С.-Феликса была продана за 350 ливров; в Ормане, маленькую школу уступили за 140 ливров, другую побольше за 340 ливров.

В течение веков евреи умели возбуждать жалость всего мира к этим несчастиям, а как только добились власти, так стали тотчас закрывать школы других.

Я помню, как один старый священник, вынужденный к выселению, показывал мне, со слезами на глазах, свои научные приборы, изломанные во время перевозки. Посмотрите на коллекции газет во время изгнания «Republlique Francaise», еврея Гамбетты, Rappel, еврея Поля Шериса, Lanterne, еврея Эжена Майера, «Paris», еврея Вейль-Пикара, «Debats», в которой еврей Рафалович господствует вместе с Леоном Сэ, креатурой Ротшильдов; они испускают дикие крики радости при виде несчастных монахов, принужденных покинуть начатый труд и сказать «прости» ученикам, составлявшим их единственную привязанность в этом мире.

Надо отдать справедливость евреям столь дерзким и презренным в счастии, что они замечательно переносят превратности судьбы. Во время преследований они были достойны удивления; матери часто сами бросали детей в огонь из боязни, чтобы их не окрестили.

Следы казни в Труа сохранились в элегической поэме, являющейся одним из редких памятников простонародного языка, оставленных нам средневековыми евреями.

Mout sont a mechiet’ Israёl, l'egaree gent

E is poet mes s'is, se vont enrayant;

Car d'entre os furet ars meinz proz cors sage et gent

Ki por lor vivre n'oret done nus racеet d'argent.

Конец сказания. Да спасёт нас Бог от жестокого народа.

Автор этого стихотворения был рабби Иаков, сын Иуды Лотрского (Лотарингского), который сочинил еще селиху, по-еврейски, на то же событие.

Действительно, событие в Труа сильно поразило евреев. 26 марта 1288 г. в Страстную пятницу, христиане напали на дом богатого еврея Исаака Шателена, автора элегических стихотворений, и арестовали его со всею семьею. Несчастные предлагали откупиться ценою золота, но им согласились даровать жизнь только в том случае, если они отрекутся от своей веры. Они отказались и в субботу 24 апреля 1288 г., а еврейской эры 5048, они взошли на костер в числе тринадцати человек. Все шли на смерть безбоязненно, пели схему и ободряли друг друга; жена Исаака сама бросилась в пламя; её два сына, невестка и зять Самсон последовали её примеру.

Дармштетер рассказывает об этой казни в «Израильских Архивах» и, естественно, ее не одобряет. Что же он думает о приятной заметке своего друга Майера, которая появилась в маленькой корреспонденции «Lanterne» 4 декабря 1883 г.

Тут нет полемического увлечения, которое возбуждает до того, что порой выражение бывает сильнее мысли. Просто честный человек спрашивает мнение Майера об убийствах в ла-Ракет, и вот что еврей отвечает.

«N.B. — И вы заключаете, что не следовало расстреливать бедных монахов в 1871 г. Мы противного мнения; мы даже находим, что с ними поступили слишком снисходительно.

Тут не могло быть мучеников и действительно их не было».

Конечно, нельзя не чувствовать жалости к страдальцам, кто бы они ни были; сердце сжимается, когда пробегаешь длинный мартиролог израиля, эту «долину слез», где вписаны жертвы всех стран.[46] Однако не мешает противопоставить лицемерным фразам евреев их истинные чувства к христианам. Это тем более поразительно, что в течение более ста лет «бедные монахи» не сказали ни слова против евреев, не требовали против них никаких насильственных мер.

Еще раз становится очевидным, что существует разница между историею, как ее понимают в академиях и салонах ложных католиков и настоящею историею, как ее видят в фактах мыслители, преданные истине.

Тем не менее мужество выказанное жертвами казни в Труа, было удивительно. Чтобы вполне оценить эту душевную силу надо перенестись ко времени, когда происходили эти сцены. Общество тогда было вполне верующее; идя в разрез с верованиями, еврей не только становился вне закона, но, по выражению Гегеля, которое мы уже раз приводили, «извергался некоторым образом из природы». Могла ли остаться какая ни будь надежда на борьбу со столькими соединенными силами у этого бедного народа, Бог которого со времени разрушения храма, оставался глух ко всем мольбам?

Энергия евреев и тут оказалась поразительною. Я говорю не о мужестве, выказанном перед оскорблениями, палачами в виду костров, — а о более редкой энергии, которая необходима для того, чтобы противостоять течению, влиянию среды, чувству полной беспомощности.

Сопоставьте с этим поведением низости, совершаемые перед презираемым правительством людьми богатыми, высокопоставленными, которым бы следовало только немного подождать и судите...

Тогда и только тогда еврей становится личностью, обрисованною Мишлэ в несравненной странице, которая отличается силою и жизненным колоритам Рембрандтовского офорта.

«В средние века», пишет он, «настоящим алхимиком, настоящим колдуном, знавшим, где лежит золото, был еврей или полу еврей ломбардец. К нему-то и следует обращаться, к этому нечистому человеку, который не может дотронуться ни к еде, ни к женщине без того, чтобы их затем не сожгли, к человеку, который терпит оскорбления и на котор