Канада. Land office. 14-ое февраля 1899 г. (рано утром).

 

Вечером, когда совсем стемнело и зажгли лампы, к нам пришло в гости почти все население городка. Трое из англичан принесли под полой по скрипке, и скоро блокгауз наполнился довольно-таки дикими звуками. Стали танцовать. Даже строгая фермерша соблаговолила протанцовать с одним из джентльменов что-то в роде вальса. Джентльмен при этом отчаянно подбрасывал каблуками и успел многим запорошить глаза опилками, что, впрочем, нисколько не помешало общему веселью, так как пострадавшие, промыв глаза, опять заняли свои места.

— Да, Джо мастер танцовать: тут никто с ним не потягается, — слышались замечания.

Поощренный Джо за полным утомлением единственной дамы, подхватил бывшего тут индейца, и они вдвоем в очень короткое время так изрыли пол, что он стал похож на взволнованное море.

Публика, сидевшая друг на друге и выпускавшая из-под широкополых шляп неслыханное количество дыма, затребовала „джигу", в которой приняло участие столько джентльменов, сколько их могло уместиться на свободной площади. Музыканты выбивались из сил — они давно уже сняли шейные платки и шляпы — и с остервенением прижимая дебелыми руками свои жиденькие инструменты, извлекали из них невероятно оглушительные звуки.

Танцоры в это время с бешеной быстротой топотали ногами, толкаясь на одном месте и окончательно разрушая наш пол. Наконец, утомленные, они повалились на публику при шумных одобрениях последней.

Тогда начались состязания — гимнастика и борьба.

Во время состязаний Боб восседал вместе с сестрами на столе и при всякой победе радостно хлопал рученками. Но этот день, вероятно, ему суждены были слезы. Двое сражавшихся, обняв друг друга, потеряли равновесие и с разбегу уселись на колени фермерши, сидевшей на единственном стуле. Послышалось зловещее „крр...ак", стул не выдержал, и борцы вместе с визжавшей фермершей хлопнулись на пол, а несчастному Бобу каким-то образом придавили ноги, о чем он не замедлил известить оглушительным ревом. Произошло смятение; все общество ахало, охало, фермершу отпаивали холодной водой, а Боба утешали, как могли; впрочем, игры вскоре были возобновлены, только фермерша поместилась теперь по другую сторону стола, а Боба один дюжий англичанин посадил себе на плечи, где он был, конечно, в полной безопасности.

Духоборы поглядывали на „бесовские покликушки" снисходительно, как люди, выросшие уже из такой стадии развития.

— Это, стало-быть, им сдаеца, очень хорошо такие фокусы представлять.

— Да, ни к чему это вовсе, — солидно замечали старики. Однако слышались и одобрительные отзывы.

— Ишь, как отжаривает!

А когда началась борьба и перетягивания, тут уже многие заметно увлеклись, хотя и старались скрыть это.

— Как думается, наш Федюк перетянул бы этого ихнего героя? — спросил кто-то, сравнивая Федюка с Джо, который оказался самым сильным из состязавшихся в перетягивании посредством каната.

Флегматичный Федюк, огромный детина с круглым добродушным лицом и маленькими, улыбающимися глазками, сам ответил тоненьким голоском:

— Этого-то, что в синей жилете?

— Ну, да, — этого.

— Троих таких потяну, — спокойно заметил Федюк.

— Ты гляди-кось, чтобы он один тебя не скрутил как овечку.

— Ты не смотри, что ты дюжей его.

— Ну, когда так — за раз его осилю, кабы тольки можно было... а то еще рассерчают. Хто е знае.

Я объяснил духоборам, что англичане не рассердятся и даже довольны будут, если они примут участие в игре.

— Совсём это незачем, — сказал кто-то, но Федюк уже встал во весь свой рост и, протискавшись через толпу, стоял среди англичан, конфузливо улыбаясь и протягивая к концу каната квадратную ладонь.

— Вы желаете потягаться? — спросили его.

— Чего они гутарят? — спросил Федюк. Я ему перевел.

— Ну, да!

Духоборы вытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Слышались уверения, что Федюк не годится, куда ему! Но видно было, что все они желали теперь только одного,— видеть Федюка победителем.

Англичане, обступившие Федюка, спросили его, с кем он желает перетягиваться. Федюк ткнул пальцем в синий жилет Джо.

— С этим самым. И пущай себе еще двух молодцов возьмет на подмогу.

Джо, самоуверенно улыбаясь, сказал, что у него уже есть добрые товарищи, и показал на свои руки, но Федюк настаивал, чтобы к Джо присоединились еще двое.

— А то и тягаться не хочу, — упрямо заявлял он, готовый уже бросить веревку.

Пошумев, англичане согласились. И вот на полу уселись друг против друга, вытянув ноги, Джо и Федюк. Каждый из них уперся подошвами в ноги противника, а в руках они держали толстый канат. За спиной Джо сидело еще двое молодцов, крепко ухватившихся за канат.

— Ну, теперь держись, Россия! — крикнул кто-то из англичан. Наступила тишина.

Джо стал осторожно тянуть канат сначала мышцами, потом, упершись понадежнее в ноги Федюка, и всем телом, Федюк сделался серьезным. Только глаза по обыкновению улыбались. Он слегка перебирал канат руками. Потом некоторое время борцы, казалось, сидели неподвижно. Однако шея у Федюка как-то набухла, лицо стало наливаться кровью, а в глазах Джо показался злой огонек. Еще несколько мгновений они сидели в кажущемся покое, впившись друг другу в глаза острым взглядом. Вдруг Федюк согнул дугой свою спину, и разом разогнувшись и закинув свою голову назад, так что показалась его широко раздувшаяся с налитыми кровью жилами шея, разом поднял Джо и его товарищей, которые тут же попадали на стороны, за исключением Джо, упавшего прямо на ноги Федюка.

Англичане вместе с Джо загрохотали, закричали на все лады, восхваляя силу Федюка. Окружив его со всех сторон, они трогали его за плечи, за руки, щупали его стальные мышцы и покачивали от удивления головой. А Федюк, собрав веревку аккуратными кольцами, спокойно отправился на свое место.

— Ну, чего там! — пренебрежительно отвечал он на вопрос, как сильны англичане.

— Ну, и бравочко это ты сделал! — иронически замечали старики. — Что ж, теперя полегчало тебе? Али как?

Духоборы сдержанно улыбались, но были видимо очень довольны.

Было уже поздно, и гости после этого состязания ушли спать, пожелав нам покойной ночи.

Пора спать. Фермер с семьей отгородился от нас столом и уже улегся, а мы долго еще возились на изрытом полу, пока не разместились все вповалку, подложив под себя бурки.

В темноте красным пятном светится раскаленная печь. Душно. За стеной шумно вздыхает ветер. На дворе изредка фыркает лошадь. А вот что-то треснуло в железной трубе и как будто пробежало легкими шагами по крыше.

Не спится. Слышно, как ворочаются с боку на бок люди. Кто-то шумно вздохнул.

— Не спишь? — слышу из темноты чей-то осторожный голос.

— Нет.

— И я тоже, чего бы это?

— Жарко дюже, вот и не спится, — отзывается еще кто-то.

— А все же чудной народ — англики эти, посмотрел я на них. Кабыть вовсе христианская сторона: гляди, как нас приняли, значит — с понятием... А приставляют такое, что совсем не гоже.

— Обряда значит такая, — возражает сонный голос.

— Я про то и говорю: какая это обряда — приставлять такое?

— Сказано, что город — то норов, что деревня — то обычай, вот как раз так и приходится, — зевая вставляет еще кто-то.

— Не, это сюды не принадлежит... По христианству, брат, скрозь должна одинакая обряда быть... Да, — продолжает первый голос и умолкает, как видно задумавшись.

Ему никто не возражает, и опять наступает томительная тишина, полная странных, необъяснимых ночных звуков. А в маленькое окошечко видно, как пылает беспокойным огнем яркое северное сияние.