Канада. Виннипег, 7-го февраля 1899 г.

 

Когда, приехав в Виннипег, я сообщил, что думают Brandon'ские духоборы о расходах на пищу, все почувствовали себя до крайности сконфуженными.

Черненков с виноватой улыбкой чмокал горестно губами и, ища взглядом подкрепления у Васи Попова, пробормотал со вздохом:

— Ць-а!.. Кто ж его знает! Какось-то оно само так вышло — пищея эта! Г-м... грех-то!

А у Васи Попова все лицо покрылось мелкими росинками пота, он побагровел и, смущенно перебирая пальцами борт казакина, смотрел куда-то больше вверх, точно следил глазами за бегающей по карнизу мышью.

Наконец, собравшись с духом, он проговорил, бессильно подняв брови:

— Надо ж было народу подправиться! — и, помолчав немного, прибавил: — Опять же мы не знали, что они там отлично от нас харчатся. Мы думали, как тут нас привечают, так и по других местах.

— Ну-да! Главное дело, мы про это не знали, — подхватил уже веселее Черненков. — Ну, одначе, Вася, — живо затараторил он деловым тоном, — когда так, надо и нам переменить, а то чтоб не было, не дай Бог, ренства какого.

„Ренством" духоборы называют всякую злобу, пересуды и неудовольствия среди общества.

Всем было неловко. Но никто так не сконфузился, как Вася Попов, — тот самый Попов, который умеет так солидно и важно держаться и, что называется, бровью не моргнет в самых затруднительных случаях — крякнет разве только когда.

Дело в том, что Попов является одним из самых ярых сторонников коммунизма, что не раз уже и доказывал на деле. Так, в самое трудное для духоборов время, в последние годы их пребывания в Тифлисской губернии, старички, в том числе и Вася Попов, порешили, чтобы каждый духобор принес все имеющиеся у него деньги в общественную кассу. Для заведывания этой кассой общество выбрало из своей среды несколько доверенных лиц. С той поры личные деньги, личная собственность упразднялись. И не только имевшиеся к тому наличные деньги, но и всякий заработок духоборы должны были отдавать в ту же кассу. А заведующие кассой выдавали ежемесячно главам семейств сумму по числу членов семьи. Размеры же этой ежемесячной выдачи „на душу" определялись каждый раз старичками на съездках, которые собирались по мере надобности. Лошади и другой инвентарь также были разделены поровну, по числу душ в каждом селении.

В то время, когда собирался этот общественный капитал, Вася Попов один из первых принес сюда все свои деньги (что-то больше десяти тысяч), не утаив для себя ни гроша.

Не все так искренно и чистосердечно поступили. Некоторые оставляли себе понемногу „на всякий случай", „на черный день" и т. д. Открылось это отчасти в пути, отчасти уже в Канаде. Смотришь, то тот, то другой старичок, стараясь, чтобы его не заметили, осторожно пробирается в контору иммиграции и меняет там припрятанные от общества русские бумажки — кто десять рублей, кто двадцать, сто и больше.

Конечно, подобные вещи скрыть от зоркого общества было невозможно, и „тайное" очень скоро становилось „явным", но никто никогда не упрекал таких запасливых старичков. Это предоставлялось совести каждого. Разве только если где-нибудь на „съездке" такой старичок очень уж разговорится насчет необходимости жить строго общественной жизнью, наступит неловкое молчание; кто-нибудь спокойно посмотрит на оратора да скажет что-нибудь в роде:

— Н-да! Конечно... Так-то лучше...

И оратор запнется, пробормочет еще два-три слова и внезапно умолкнет.

А Вася Попов до того начисто отдал все свои капиталы и сбережения, что оказался впоследствии в более печальном положении, чем другие, бывшие до передела бедняками по сравнении с ним.

И вдруг этот самый Попов так, что называется, проморгал этот важный вопрос о питании.

Вечером, когда все собрались, Вася Попов передал сходке („съездке", как называют свои собрания духоборы) предложение Brandon'ских старичков об изменении общественного прокорма.

— Ну, что ж, старички, как? — спросил он в заключение, — присоглашаетесь на это, или, може, как иначе обсудите?

Старички сидят тихо, покряхтывают только да тяжело дышат в своих тугих казакинах.

Молчание. Каждый ждет, не начнет ли кто другой.

— Ну, — так как же?

— Да что ж, тут и гутарить нечего, — отрывисто заявляет старик с орлиным носом и насупленными над переносицей бровями, — конечно, присоглашаемси.

— Дело видимое, — подтверждает тоненьким тенорком маленький старичок с добрым лицом и умными глазами. Он положил руки на стол и перебирает пальцами какую-то веревочку.

— На то обчество, чтобы как по-братски.

— Как одному, так и другому, — слышатся голоса.

— А то как же иначе! Мы, значит, будем тут как получше, a другие там — как знаете? Не-е! Конечно, мы были об этом неизвестны, ну, а ежели так, прекратить это надо, — говорит один из стариков.

— Отставить, больше никаких, — поддерживает его другой.

— Значит, все присогласны? — спрашивает Попов.

— Все, все, чего там! — гудят как пчёлы старички.

— Ну, да, это так. А вот какую, значит, пищею употреблять, — спрашивает Черненков: — тую, как пишут, или, може, там прибавить или убавить как? Это как будя?

Опять молчание. Только двое в задних рядах все еще не наговорились по первому вопросу и вполголоса беседуют, с деловым видом кивая головами и вразумительно глядя друг другу в глаза.

Первым прерывает молчание Михаил Лежебоков:

— Как прописано, — это хорошо. Лучше нечего и жалать. А вот, може, коровьего масла не нужно?

Любимая мысль Лежебокова чистое вегетарианство без молочных продуктов. Впрочем, вегетарианство для него важно как пост, как добровольное лишение, испытание; этическая же сторона вегетарианства, т.-е. принцип неубиения животных, его мало интересует.

Духоборы все вегетарианцы. Но часть из них руководствуется в этом деле этической стороной, часть же смотрит на вегетарианство так же, как и Лежебоков!.. Этим объясняется, почему многие духоборы, никогда не употребляя мяса, находят для себя возможным есть рыбу.

Но против предложения Лежебокова высказались многие.

— Трудно будя, трудно, — покачивая головами, говорили старички. — Как бы народ не ослаб к весне-то...

— Да что ж, я как общество... Я тольки к тому — дюже оно дорогое... Опять же были мы и без масла... — продолжает Лежебоков.

— Так зато ж были мы и без глаз...[25] — возражает тоненький тенорок, оставляя свою веревочку.

— Нехай уже народ хочь малость подправится, — замечает нерешительно старик с бледным, болезненным лицом.

— Одним словом — как прописано, так тому и быть...

— Что тут гутарить!

— Хорошо прописано.

— На этом согласны, — заговорили вперебой голоса.

Шамширин, стоя боком к столу, с заложенными за спину руками, искоса из-под бровей поглядывает на старичков и, выждав затишье, решительным голосом вдруг заявляет:

— А что уже выписано по-старому, — там мед и другое, — то доесть!

И, мотнув головою, быстро скрывается за спинами в задних рядах.

Толпа зашевелилась.

— Не выкидать же, — говорят, ухмыляясь, старички.

Вася Черненков широко улыбается и разводит руками, оглядываясь на всех:

— Ну, что ты ему скажешь?

— Понравился старичок мед, — говорит Вася Попов, чуть заметно насмешливо морща ус.

Старички расходятся.

Таким образом установилась одна норма пищи для всех. А выписанное раньше, к великому удовольствию Шамширина, доели.

———

 

 

Индеец из Форт-Пеле.

 

В ПРЕРИИ.