КНИГА ПЕРВАЯ. БРАТ МОЙ, ВРАГ МОЙ 15 страница

поглотившая темную черту.

- Что ты там делаешь? - со злостью крикнул Дэви.

- Двигаю отверткой. Ты ее видишь?

- А сейчас что ты сделал?

- Ничего. Вот я и сейчас ею двигаю. А что случилось?

- Ты больше ничего не трогал?

- Абсолютно ничего. Да какого черта, что там у тебя?

- Мы целую минуту видели движущееся изображение, Кен. А потом опять

появился туман, густой, как всегда, и больше уже ничего не видно. Держи

отвертку неподвижно.

На экране сквозь мрак проступила черта с острыми краями, но изображение

было не более четким, чем в прошлые разы.

И все же чудо произошло, хоть оно и длилось недолго, и, следовательно,

надо было продолжать бесконечные поиски. На этот раз цель была ясна -

необходимо установить, что произошло, и добиться, чтобы мгновенье

ослепительной четкости длилось часы, а затем и все время, пока будет

работать трубка.

В четверг Вики была свободна половину дня и из магазина отправилась

прямо в мастерскую. Через полчаса после ее прихода зазвонил телефон. Вики

испуганно вздрогнула и только тут поняла, что вот уже несколько месяцев,

как она ежедневно бывает в мастерской, и за все это время из внешнего мира

сюда не проникали даже звуки. Она взяла трубку. Секретарша Брока попросила

к телефону Дэви.

- Мистер Мэллори? - тоненьким голоском начала секретарша; она говорила

таким тоном, будто чувствовала на себе холодный взгляд банкира, следившего

за ней, пока она передавала слова, которые он заставил ее затвердить

наизусть. - В сегодняшней почте не оказалось вашего чека. Мистер Брок

спрашивает, был ли чек выслан вчера.

- Не оказалось чека? - Дэви испуганно оглянулся на Вики.

- Верно, - сказала Вики. - На этой неделе от Марго не было чека.

- Когда он должен был прийти? - спросил Дэви секретаршу.

- Ваша неделя кончается в четверг - значит, сегодня.

У Дэви был такой вид, будто небрежно произнесенные слова "ваша неделя"

захлестнулись петлей вокруг его шеи. Как же поступит Брок, подумала Вики,

если они не смогут заплатить вовремя? Быть может, он потребует обратно

весь свой вклад целиком, отказав им в праве выкупа? Они совершенно забыли,

что Брок бдительно следит за ними, как следит за всем городом. У Дэви было

испуганное лицо.

- Мистер Брок хотел бы, чтобы вы с вашим братом зашли к нему сегодня, -

продолжала секретарша.

Дэви торопливо достал сберегательную книжку. Вики знала, что там

значится только тридцать пять долларов, потому что, по чистой случайности,

братья недавно оплатили несколько счетов. Дэви, сдвинув брови, прикрыл

рукою телефонную трубку.

- Дэви! - мягко окликнула его Вики.

Дэви рассеянно взглянул в ее сторону, но увидел ее не сразу. Вики

молчала, взглядом умоляя его доказать, что он считает ее частью своей

жизни. И почти застенчиво он произнес:

- Вики, не можешь ли ты одолжить мне пятьдесят долларов?

- Я с радостью дам тебе пятьдесят долларов, Дэви.

Дэви улыбнулся и снял руку с телефонной трубки.

- Передайте мистеру Броку, что сегодня мне некогда, - сказал он. -

Конечно, если мистер Брок пожелает прийти сам, мне не нужно будет

специально посылать к нему человека с деньгами.

- Но что случилось с Марго? - спросила Вики, когда он повесил трубку. -

Она когда-нибудь задерживала высылку денег?

- Никогда. Должно быть, там что-нибудь неладно.

Он встал и хотел было позвать Кена, но раздумал. Вместо этого он снова

взял телефонную трубку и продиктовал телеграмму на Запад: "Все ли

благополучно? Немедленно телеграфируй".

Вики уже стояла в пальто и шляпе. Она торопилась отнести деньги Броку,

опасаясь, как бы Дэви не передумал.

 

 

Из всех присутствовавших в номере гостиницы только Карл Бэннермен

заметил, что Марго принесли телеграмму. Рассыльный постучал в дверь, вошел

и, поняв, что идет деловое совещание, на цыпочках прошел к Марго сквозь

стелющийся дым дорогих сигар, пронизанный лучами солнца.

Три месяца полного пренебрежения к его особе поколебали в Карле все,

кроме внешней самоуверенности; сегодняшнее совещание было как бы еще одним

подтверждением того, что происходило с ним в последнее время. Здесь живо и

со знанием дела обсуждались разные технические подробности, которые были

недоступны его пониманию, и Карл чувствовал себя несчастным, очень усталым

и никому не нужным. Только благодаря привычке ему удавалось сохранять

понимающий вид; в душе же Карл сознавал, что он - неудачник, что ему уже

под шестьдесят и что настоящая жизнь прошла мимо.

Он наблюдал за Марго, читавшей телеграмму. Лицо ее стало напряженным, и

у Карла мелькнула безумная надежда, что вот сейчас она встанет и объявит о

какой-то катастрофе, такой разрушительной, что как бы ни были велики

жизненные успехи всех присутствующих, отныне они ровно ничего не значат и

всем придется начинать сначала. Но Марго сложила листок пополам и как ни в

чем не бывало взялась за свой блокнот. Надежды Карла медленно погружались

в невыносимо глубокие бездны мрака.

А ведь всего три месяца назад, когда он получил набросанную второпях

служебную записку, радость его не знала границ. До тех пор, пока он не

увидел слово "Голливуд", написанное рукой Волрата, он даже и не мечтал

попасть туда, но с той минуты он стал совсем другим человеком. Его давно

уже мучили внезапные приступы отвращения к самому себе, к своей фальшивой

и жалкой жизни - в такие моменты он яростно внушал себе, что скоро

наступит день, когда он в чем-то покажет настоящий "высший класс". И вот

пришла минута, когда он понял, что надежда показать какой-то "высший

класс", которую он пронес через всю свою жизнь, в сущности сводилась к

мечте найти такое место, такой мир, где то, что он умеет делать, считалось

бы почетным, где он сам считался бы "высшим классом". Ведь Голливуд -

единственное место на земле, где иллюзия стала предметом производства, а

создавать иллюзии - единственное, в чем Карл чувствовал себя великим

мастером.

Он пустился вдогонку за Волратом и Марго через несколько дней после их

отъезда, и везде, где бы он ни останавливался, без труда обнаруживал следы

большого "кэнинхема". Сначала Волрат и Марго регистрировались в гостиницах

каждый отдельно: мистер Волрат и мисс Мэллори. В одном городке штата

Миссури они вдруг стали мистером и миссис Аткинс, но, по слухам, между

ними произошла страшная ссора: миссис Аткинс, хлопнув дверью, выбежала из

гостиницы и помчалась на вокзал; мистер Аткинс не сразу последовал за ней

- он догнал ее на своей машине уже на полдороге и привез обратно.

Следующие триста миль "кэнинхем" вез мистера и миссис Аткинс без всяких

происшествий. Но в штате Юта мистер Волрат и мисс Мэллори поселились в

отдельных номерах, и горничная рассказывала, что они почти не

разговаривали друг с другом. В Фениксе мистера и миссис Аткинс приняли за

молодоженов, но, переехав пустыню и остановившись в большом голливудском

отеле, мистер Волрат снял номер из пяти комнат, а его секретарша мисс

Мэллори поселилась в отдельном номере этажом ниже. Мистера Волрата сейчас

нет дома - что ему передать?

Мистера Волрата не было дома несколько недель, но его имя появлялось во

всех газетах в связи с катастрофами, которые он вызвал, наводнив биржу

акциями авиационного завода. В течение трех дней газеты печатали на первых

страницах сенсационные сообщения о распродаже акций, так как некий сенатор

потребовал объяснений, почему акции меньше чем за неделю упали на тридцать

два доллара. Но Волрат не пожелал входить в объяснения, и когда шумиха

утихла, о нем заговорили как о блестящем молодом финансисте, который нажил

на этом деле шесть миллионов чистоганом.

Имя его теперь было окружено ореолом таинственности и успеха и начало

появляться в газетах, связанных с кинопромышленностью, которые Карл с

жадностью прочитывал от доски до доски. Имя Волрата то и дело появлялось

рядом с громкими именами Ласки, Лэммла, Де-Милля, Шенка и Бэрли. Ходили

слухи, будто он помолвлен с одной из самых неприступных голливудских

актрис, а одна газета даже напечатала интервью, якобы в виде исключения

данное ее корреспонденту: рассказ о том, как всемирно известная кинозвезда

и молодой смельчак-финансист нашли друг в друге родственные души; теперь

они намерены поселиться в кремовом особняке и обзавестись детьми, как

обыкновенные смертные. Опровержения были краткими, но исполненными

достоинства.

Неделя проходила за неделей, а мистера Волрата все еще было невозможно

застать дома, и Карл со все возрастающим отчаянием звонил Марго по

телефону, пока наконец они не встретились, чтобы вместе позавтракать. Карл

был удивлен происшедшей в Марго переменой. Она загорела, волосы ее были

подстрижены короче и спускались на шею мягкими локонами, но в глазах

застыло напряженное выражение.

- Вы мне только одно скажите, - допытывался Карл. - Волрат знает, что я

еще жив?

- Карл, - с раздражением сказала Марго, - вы ведь исправно получаете

жалованье, не так ли?

- Но это же смешно, малютка: этот малый делает для меня то, чего никто

никогда не делал. Можно подумать, что я тут как сыр в масле катаюсь, а на

самом деле я мечусь, точно волк в клетке.

- Ну, сейчас всем нелегко.

- Нет, вы поймите! Сбылось то, о чем я мечтал тридцать лет, а толку

никакого. Значит, тридцать лет ухлопаны впустую. Но знаете, что, по-моему,

тут самое неприятное?

- Нет, не знаю.

- Страдает моя гордость, вот что. Я думал, наконец-то я буду делать то,

что лучше всего умею, а этот сопляк каждую субботу бросает мне несколько

долларов и говорит: "Вот тебе подарочек, на, ешь!" Это очень обидно.

- Почему же вы не уйдете?

- А почему вы не вздохнете наконец свободно? Черт его знает, что за

человек этот Волрат - кто с ним работает, тот никогда не бывает веселым.

Даю вам слово - я ничуть не сержусь на него за аферу с акциями. У меня

было своих полтораста акций. Шепни мне кто-нибудь, что он хочет

разгрузиться таким манером, я бы вовремя сбыл их за четыре с половиной

тысячи. Но, в конце концов, плевать - ведь это же только деньги.

- Ну ладно, ладно. Чего же вы, собственно, хотите, Карл?

Карл уставился на Марго.

- Ей-богу, я и сам не знаю... Ну, скажем, _уважения_. Да, именно -

хочу, чтоб он меня уважал.

- Этого вы не дождетесь, - отчеканила Марго. - А еще чего?

- Вы, кажется, тоже не очень-то счастливы, детка, - сочувственным тоном

сказал он.

- Наоборот, совершенно счастлива. У меня есть все, о чем может мечтать

женщина.

- Ну, полно вам! Ваш голос выдает вас с головой. Вы вроде меня -

получили все, что хотели, а толку мало.

- Нет, я не вроде вас: когда я приду к убеждению, что толку мало, я

просто уйду, и все.

- Ну, а я не ухожу. Я еще покажу этому молодчику!

Как немного он мог "показать" кому-либо, он начал понимать, когда попал

в небольшой кинотеатрик, где шла картина с участием Нормы Ширер. Усевшись

на свое место, Карл сначала чувствовал себя профессионалом и выискивал в

картине разные детали, о которых читал в статьях о кино; впрочем, очень

скоро, увлекшись сюжетом, он забыл обо всем и, как зачарованный, смотрел

на экран. Когда Норма Ширер заплакала, он тоже потихоньку всплакнул и

подумал: "Если б она только знала, какую понимающую душу могла бы найти во

мне!"

Когда зажегся свет. Карл вздрогнул и заморгал - сейчас в его

воображении развертывался другой фильм такого содержания: несколько лет

спустя; внушительный кабинет Карла Бэннермена, хозяина американских

развлечений. Входит Норма Ширер, по-прежнему обворожительная, совсем еще

не увядшая, хотя она давно уже перестала быть звездой первой величины. Ее

красивые губы шевелятся, сияющие глаза затуманены слезами; на экране

возникает надпись: "Карл, Карл, что же мне теперь делать?"

Почтенный магнат с печальными глазами медленно встает из-за стола и

долго смотрит на стоящее перед ним прелестное создание. Лицо его

задумчиво. Губы шевелятся.

Надпись: "Знаете ли вы, сколько времени я ждал этой минуты. Норма?"

Ее лицо крупным планом. Она качает головой - нет, она никогда не

думала, что... Потом снова его лицо - он вспоминает, перед ним встает

далекое прошлое.

Надпись: "Норма, когда я впервые приехал в этот город и еще никому не

известный, с исстрадавшейся душой зашел однажды вечером в какое-то

маленькое кино..."

Лицо титана исчезает в наплыве. Из затемнения возникает маленькое кино,

он сидит среди публики, глядя на экран, где появляется кинозвезда в

расцвете своей чарующей красоты. Ее лицо похоже на трагическую маску, она

прикладывает к щеке розу, потом в отчаянии роняет ее на землю. Голова ее

никнет - на этом фильм кончается. В зале вспыхивает свет, и великий магнат

- тогда еще безвестный человек - медленно встает с места. Публика спешит к

выходу, его толкают со всех сторон, но каждый в этой толпе, присмотревшись

к нему, понял бы, что, несмотря на скромный костюм, это человек

необыкновенный; Он шевелит губами, как бы произнося про себя некую клятву.

Он останавливается и закуривает сигару...

Карл громко вздохнул - маленький толстый человечек очнулся от

блаженного сна. В пламени вспыхнувшей спички медленно растаяла дымка

фантазии, застилавшая его глаза, и он как бы со стороны с беспощадной

ясностью увидел себя - толстого коротышку с важной поступью, умеющего

обманывать себя так, как ему никогда не удавалось обмануть других. Он,

незадачливый простачок, не имеет и никогда не будет иметь никакой цены в

глазах окружающих.

Вызов к Волрату, как всегда властный, даже испугал его своей

неожиданностью. Гостиная пятикомнатного номера, где жил Волрат, с темными

дубовыми балками на потолке, красными гобеленовыми занавесями и резной

железной решеткой у камина, была обширна, как театральное фойе. Кроме

Волрата, в гостиной было еще трое мужчин; судя по наполненным пепельницам,

они находились здесь уже давно. Волрат поздоровался с Карлом

непринужденно, как будто они виделись несколько часов назад.

- Садитесь и слушайте, Карл, а потом мы спросим вашего совета. Дайте-ка

я вас познакомлю.

Двое из трех мужчин посмотрели на Карла с вежливой враждебностью.

Несмотря на свои элегантные костюмы и, очевидно, влиятельное положение,

они походили на банковских кассиров из маленького городишка, которые

больше всего в жизни боятся чем-нибудь не угодить своему деспотически

властному директору. Директором банка был для них третий, безупречно

корректный суховатый человек лет за шестьдесят, с серыми слезящимися

глазами, глядевшими как будто сквозь прорези маски из влажных осенних

листьев. Все сравнения с маленьким городишком выскочили из головы Карла,

как только он услышал его имя - это был Перси Бэрли, человек, который

вытеснил самого Гриффитса.

Бэрли сидел с невозмутимо спокойным видом, слегка переплетя пальцы;

казалось, все ходившие о нем слухи были хорошо ему известны и нисколько

его не беспокоили - ни якобы нераскрытое убийство на его яхте, ни

самоубийство одной из его звезд в самом расцвете карьеры. Карл тихонько,

почти робко опустился на стул, ибо находиться в присутствии Бэрли было все

равно, что предстать перед лицом Смерти.

Разговор, прервавшийся с приходом Карла, через минуту возобновился -

два нервных джентльмена заметались и затрещали, словно две бусины на

шнурке, протянутом между Волратом и Бэрли. Карл уже придумал скромный

отказ на случай, если к нему обратятся с вопросом: "Очень жаль, друзья, но

я ничем не могу быть вам полезен", - и все же он чувствовал себя

отвратительно.

Кроме Марго, здесь была еще одна стенографистка. Марго сидела с

холодным, замкнутым видом. Для постороннего глаза ничто не изменилось в ее

лице, когда она прочла телеграмму.

- Ну, Карл, теперь слово за вами. - Услышав свое имя. Карл подскочил на

стуле. - Что вы об этом думаете?

Карл провел кончиком языка по губам.

- Очень сожалею, - произнес он, к своему удивлению, весьма развязным

тоном, - но я ничем не могу быть вам полезен.

- Это почему же? - голос Дуга стал резким.

- Потому что... потому что вы занимаетесь совсем не тем, что я называю

зрелищами. А в кино я ничего не смыслю. - И опять у него не получился

виноватый тон - в словах звучало сдержанное неодобрение. Последние три

месяца сломили его дух, но не изменили манеры держаться. Он казался себе

устрицей, водянистым, дряблым комочком, съежившимся внутри непомерно

большой раковины; однако, робко выглянув из-за своей брони, он не увидел

презрения в устремленных на него глазах. И тут он снова услышал свой

бойкий голос: - Это вовсе не значит, что мои интересы ограничиваются, так

сказать, более привычными развлечениями - я некоторое время проработал на

радио, а ведь это дело совсем новое. Больше того: я застраховался на

будущее с помощью одного средства связи, которое еще разрабатывается в

лаборатории. Но поймите, мистер Бэрли и вы, джентльмены, каковы бы ни были

средства, старые принципы остаются в силе. И я держусь этих принципов.

Поэтому я считаю себя зазывалой.

Все это было чистой импровизацией. Карл видел, что они заинтересованы,

и интуитивно угадал, что слово "зазывала" явилось червячком, на который

они клюнули.

- Зазывалой, - повторил он. - И существует только одно настоящее

зрелище, мистер Бэрли и джентльмены, - цирк!

- Прошу прощения, мистер Бэннермен. - Это сказал худощавый человек

средних лет в роговых очках, которые придавали его взгляду

нервно-интеллигентное выражение, но Карл, прошедший выучку Чарли

Хэнда-"Руки-в-брюки", почуял в его словах вызов и слегка расширил глаза. -

Никто не отрицает, что цирк - великолепное зрелище, но не можем же мы

ставить только "Паяцев"...

- Принципы, молодой человек, - сказал Карл, останавливая его жестом. -

Принципы - вот, что мы сейчас обсуждаем. Насколько я понимаю, вы, должно

быть, из драматургов...

Глаза за стеклами очков растерянно моргнули - Драматург привык считать,

что его имя известно всем. Карл в приступе жестокости от души надеялся,

что этот тип - один из тех, кто получил Пулитцеровскую премию.

- Зазывалу, молодой человек, мало заботит настроение людей на сцене.

Зазывалу интересует настроение людей в зале - в _любом_ зале. Разрешите

мне доказать вам, что театр - это не главное...

- Не главное! Боже мой, но ведь Софокл...

- Разве вы пишете ваши пьесы, как Софокл? Театр - это мода, мальчик

мой, а моды часто меняются. А публика не меняется, и цирк тоже. - Он

улыбнулся так, что теперь любой выпад со стороны драматурга показался бы

просто вспышкой раздражения. - Все мои знания я приобрел в аспирантуре при

Арене. И так как я знаю, о чем говорю, мистер Бэрли, то могу с полной

ответственностью заявить, что затея, о которой вы с Дугом толкуете, никуда

не годится. В ней нет ни на грош того, что называется искусством зрелища.

- Погодите минутку, Карл... - быстро сказал Волрат.

И снова Карл поднял руку. "Ты думал, что можешь обойтись без меня, ну,

так я же тебе покажу, сукин сын!"

- Позвольте мне рассказать вам о цирке, и вы поймете, что я имею в

виду. Там все обосновано. Возьмите парад-антре - яркие краски, музыка,

костюмы, целая толпа неправдоподобно красивых людей прямо из сказочного

мира. И такая большая толпа - это самое важное, заметьте, - что кажется,

будто в этом сказочном мире больше людей, чем в мире настоящем, ей-богу!

Процессия идет по арене, все улыбаются, и каждый сидящий в зале думает,

что эти улыбки предназначены ему - именно ему, поймите, а не жалкому

замухрышке, сидящему рядом. И вот зрелище начинается. Один за другим

выходят герои всех сортов и мастей: силач, фокусник, укротитель львов,

даже клоун. Каждый из них - герой чьей-нибудь мечты. И наконец появляется

самый главный герой - канатоходец. Все ваши киногерои, кроме разве

Фербэнкса, перед канатоходцем ничто. Вы только представьте себе! На него

устремлены десять тысяч пар глаз. Десять тысяч пар легких перестают

дышать. Десять тысяч сердец замирают. Все прожекторы наведены только на

него. Он делает первый шаг, как бы пробуя ступить по воздуху. Вот он

чуть-чуть покачнулся... потом сделал второй шаг... Боже мой, да ведь он

шагает прямо по вашим натянутым нервам!.. И женщины! - да есть ли на свете

более прелестные и нежные героини, чем наездницы, скачущие на лошади без

седла? А теперь сравните все это с тем, что делаете вы: Где у вас краски,

музыка, трепет, мечта? Ваши люди даже не богаты! Кто герой ваших

киноисторий? Что он - силач, фокусник или канатоходец? Нет, он просто

симпатичный малый, ну и плевать на него! Каждый зритель считает его

всего-навсего симпатягой, а вовсе не героем мечты.

- Отлично. - Бэрли заговорил впервые за все время; его, казалось,

позабавила речь Бэннермена. - Вы нам доказываете, почему наши сценарии не

хороши, хотя каждый из них стоит тысяч пятьдесят. Каким же, по-вашему,

должен быть хороший сценарий, мистер Бэннермен?

- Я не писатель, мистер Бэрли. Я - зазывала. Писатель из меня такой же,

как канатоходец.

- Все равно, у вас должны быть какие-то идеи.

Карл насторожился. Первая заповедь Чарли Хэнда"Руки-в-брюки" гласила:

"Никогда не старайся превзойти простака в знакомом ему деле, попробуй

найти приманку, на которую он клюнет".

- Разрешите мне сделать маленький эксперимент, мистер Бэрли, - сказал

он. - Если вы оглянетесь на свою жизнь, может быть, вы вспомните

что-нибудь такое, что вам хотелось иметь больше всего на свете - без тени

надежды, что желание ваше когда-либо сбудется?

Бэрли задумался, и лицо его чуть-чуть подобрело.

- Пожалуй, пони. Пони с разукрашенным седлом.

"Дитя бедных родителей", - подумал Карл.

- Ладно, - сказал он вслух. - Представьте себе нищего, оборванного

мальчугана; его смышленая мордашка прижалась к железным прутьям высокой

ограды, за которой - богатое поместье. Он смотрит, как богачи садятся на

лошадей, которых держат под уздцы грумы. Всадников должно быть много - это

у нас будет вроде парада-антре. Но наш маленький оборвыш глядит не на

всадников - он не сводит глаз с пони под красивым седлом, и на этого пони

никто не садится - никто. Видите вы этого мальчишку и то, на что он

смотрит, мистер Бэрли?

Бэрли кивнул; и тогда один из мужчин, тот, что постарше, поторопился

сказать:

- Да, это впечатляет...

- И тут из дома выбегает девочка с золотыми локонами и вскакивает в

седло, - кисло произнес драматург.

Карл искоса взглянул в его сторону. Он действительно хотел заставить

девочку вскочить в седло, но теперь она этого не сделает. Никаких девчонок

с золотыми локонами он в свой сценарий не пустит.

- Какая там еще девочка, нет, - сказал он. - Речь идет о мальчике и об

этом пони - Он повернулся к Дугу. - Ну, а теперь вы скажите, чего вам

когда-то хотелось так сильно, как мистеру Бэрли - пони?

При других обстоятельствах Дуг осадил бы Карла, молча передернул

плечами, но добродушие Бэрли оказалось заразительным.

- Мне хотелось такого, чего за деньги не купишь, - сказал он. - Я знал,

что могу получить любую вещь, стоит мне попросить. И желания мои постоянно

менялись. Одно время мне казалось, что я хочу быть великим художником.

Отец мой, после того как напал на залежи нефти, стал покупать все, что, по

его мнению, должен иметь богатый человек, но кто-то ему сказал, что он не

может быть причислен к категории больших людей, пока не обзаведется

картинами старых мастеров. Тогда отец пошел к Давину и взял меня с собой.

И вот некоторые картины до того поразили меня, что я, помню, еле сдерживал

слезы, и тут мне захотелось стать художником. У меня, бывало, руки ныли -

так мне хотелось написать что-нибудь прекрасное, но получалась самая

обыкновенная мазня. Тогда я вообразил, что хочу быть композитором...

- Мне нравится история с живописью, - перебил его Карл и обернулся к

Бэрли. - Вы все еще видите вашего мальчишку? И этого пони на лужайке?

Знаете, почему седло пустует? Богатый мальчик, которому принадлежит пони,

тоже, оказывается, стоит у той же самой железной решетки, но его заслоняет

от маленького оборванца большой каменный столб. А богатый мальчик смотрит

из-за решетки на картину, которую бедный мальчик положил у ограды - он

несет ее отцу, еще не признанному и умирающему с голоду художнику...

- Что ж, это впечатляет, - повторил джентльмен с седыми волосами. -

Значит, так: вы даете средним планом лужайку - точка зрения аппарата от

дома. Но кадр обрамлен с одной стороны столбом, так что видно только

бедного мальчика, глядящего с улицы. Следующий кадр - тоскующее лицо

мальчика. Для пущего драматизма даем крупным планом его лохмотья.

Перебивка: из-за спины мальчика - общий план: дом, конюшни и всадники,

исполненные сознанием своего богатства. Это видно по тому, как они

улыбаются друг другу и совершенно не обращают внимания на грумов, которые

поправляют стремена, подпруги или как там эти штуки называются. Панорамный

план через толпу к пони. Затем опять крупным планом мальчик. Он любуется

этим пони. Потом опять - пони и толпа. Всадники оглядываются по сторонам.

Грум пожимает плечами - его спросили, где маленький владелец пони. Все

раздосадованы. Общим планом - покатая лужайка и столб... теперь он уже в

середине кадра. Видна маленькая одинокая фигурка, глядящая в объектив.

Потом быстрая перебивка и план богатого мальчика, который смотрит сквозь

решетку; на лице его почти такое же выражение, как и у бедного мальчика.

Перебивка туда и обратно. Один мальчик смотрит во двор, другой - на улицу.

На что смотрит богатый мальчик? На картину! Даем несколько кадров подряд,

чтобы создать иронический контраст. Дальше - оба мальчика замечают друг

друга... - тут он запнулся, исчерпав сюжет. - Черт возьми, мне это

нравится!

- Мне тоже понравилось бы, если б тут была интрига, - заметил

драматург. - Каждый дурак может сочинить одну сцену. Человек медленно

направляет револьвер в другого, публика сидит, затаив дыханье. Ну, а

дальше что? И что было до этого?

- Тут совсем другое дело, - холодно произнес Бэрли. - Тут нет

револьверов и нет мелодрамы. Более того, в первом же эпизоде заложено

зерно дальнейшего сюжета. Два славных мальчугана, принадлежащих к

противоположным полюсам общества, и каждый из них имеет то, о чем мечтает

другой...

- И каждый влюбляется в сестру другого.

Карл действительно собирался влюбить каждого в сестру другого, но,

услышав это, поторопился изменить сюжетный ход.

- Ничего подобного, - сказал он, вспоминая чувства, вызванные в нем

картиной с участием Нормы Ширер. - Они становятся друзьями, вырастают и

влюбляются в одну и ту же девушку. Для бедного мальчика - она сказочная

принцесса, которая сочувствует его мечте строить железные дороги, как ее

отец. Для богатого она - единственная, кто сочувствует его мечте стать

великим художником, хотя его родители презирают художников и хотят, чтобы

он продолжал фамильное дело. В ней сочетается как бы два разных характера,

понятно? И вот она порхает то туда, то сюда - совсем как прелестная

цирковая наездница... Между прочим, она и есть цирковая наездница!

- Может получиться отличная роль, - нехотя согласился писатель. -

Только никакая здешняя актриса не сумеет в один день изобразить на лице

два разных выражения. Вам придется снимать каждую часть ее роли отдельно -