Война вытекает из самой природы человека

 

Во все времена человеческие сообщества в различных формах и ипостасях отнюдь не считали мир высшим благом. Одни стремились подчинить своему господству чужие страны и народы, другие жаждали воинской славы, третьи считали, что лучше умирать стоя, чем жить, оставаясь на коленях. Во всяком случае, оправдания войнам всегда находили самые убедительные, поскольку человек, если судить по его деяниям, как бы подсознательно руководствовался мефистофелевской максимой — нет в мире вещи, стоящей пощады. Не случайно и то, что с древнейших времен скептики не переставали утверждать, что homo homini lupus est. Более того, человеку во все эпохи была свойственна склонность героизировать, романтизировать и воспевать войну. Эта склонность отнюдь не уменьшилась и в наши дни, несмотря на страшные опустошения двух мировых войн ХХ века.

Большинство древних исходили из того, что война и мир сами по себе не есть ни благо, ни зло. Оценка зависит от конкретных обстоятельств. Ибо если преуспевающее государство может и должно стремиться к миру, то при неудачном стечении обстоятельств ему следует воевать. Давая собственное обоснование многочисленным войнам, периодически разворачивавшимся на земле древней Эллады, уже Демосфен разделял их на справедливые и несправедливые. Первые, по его мнению, ведутся ради защиты отечества от разорения и уничтожения врагом, во имя справедливости. Несправедливые войны — это те, которые ведутся из-за корысти, выгоды в нарушение принципов справедливости.

Однако, что считать справедливым, а что несправедливым, как правило, всегда входило в прерогативы самих инициаторов войны. Так, древние всегда находили оправдание войне, если она велась во имя, как они считали, благой цели. А римские императоры, как известно, обеспечивали мир тем, что всегда готовились к войне. Последующие же поколения по части совершенствования и изощренности методов ведения войны и ее оправдания не идут ни в какое сравнение с своими предшественниками.

Приверженность силе, силовая политика отнюдь не утратили и не могут утратить своего значения в определении облика современного мирового сообщества. Вся история человечества свидетельствует о том, что война — это неотъемлемая врожденная составляющая человеческой природы, точно так же, как тяга к игре, пению, снятию стресса, потребность в сатурналиях, вальпургиевых ночах, маскарадах и т.д. Конечно, войны порождаются вполне освязаемыми материальными, экономическими, социальными, династическими, религиозными и иными факторами. Однако история предоставляет множество примеров, демонстрирующих, что устранение этих и подобных факторов не всегда приводило к исчезновению войн из жизни стран и народов.

И. Кант не без оснований говорил, что история в целом никоим образом не свидетельствует о человеческой мудрости, скорее она летопись человеческого несовершенства, безумия, тщеславия и порока. По-видимому, не лишены основания аргументы и доводы авторов, считающих присущие человеку от рождения злое начало, иррациональные и разрушительные побуждения, гордость, тщеславие и корыстолюбие не последними по значимости мотивирующими факторами общественно-исторического развития, важным компонентом которого являются войны.

Общество в конечном счете живет и развивается по законам, корни которых заложены в природе человека. Это в первую очередь относится к разного рода конфликтам и войнам. И действительно, любая война развязывается и ведется не богами или демонами, а обыкновенными людьми. Поэтому чтобы понять природу войны, необходимо выяснить, какие именно человеческие качества ее вызывают.

В матрице человеческой природы всегда присутствует нечто такое, что служит непреодолимым препятствием для ее целенаправленной перестройки согласно некоторому плану какого-нибудь законодателя или реформатора. Человек не может быть чем-то таким, что может или должно быть преодолено. Здесь считаю целесообразным подчеркнуть, что я исхожу из известного опыта исторического человечества, а не из несуществующего еще опыта идеального, абстрактного человечества, которое теоретически может отказаться от привычных параметров и разработать некие неведомые нам сущностные характеристики. Тем более что некоторые авторы склонны рассуждать о продолжающемся процессе антропогенеза или во всяком случае новой фазе бифуркации в этом процессе.

Я бы предостерег от столь прямолинейных аналогий и суждений, ибо, как показывают антропологические и исторические исследования, человек со времени своего выделения из стадного состояния и приобретения видовых характеристик в течение многих тысячелетий претерпел лишь незначительные изменения. Что касается влияния технологий на эти качества, то в истории человечества по своей революционизирующей роли так называемая неолитическая революция, связанная с производством пищи, изобретением лука и колеса, пороха и парового котла, книгопечатания и радио в контексте каждого соответствующего периода сыграла, возможно, не меньшую роль, чем современные технологии.

Но тем не менее человек по своим социобиологическим и психофизиологическим параметрам не претерпел качественных изменений. Фундаментальные свойства, присущие ему как особому виду, сложившемуся еще в доисторические времена, остаются неотвратимо присущи его природе в наши дни, и, возможно, будут присущи всегда. Парадокс человека состоит в том, что он постоянно стремится к преобразованию и даже преодолению собственной природы, пытается стать больше, чем он есть на самом деле. Но, как представляется, человек может исчерпать себя или прекратить свое существование как биолого-социальный вид, но не может перейти в какое-либо иное состояние, иначе он перестанет быть человеком.

Осознавший свою самость человек — уже не только часть природы, он стоит не только внутри природы, в рамках обозримого им мира, но и стремится выйти за его пределы, интуитивно чувствуя, что мир невозможно охватить в его целостности изнутри, что его можно постичь, став над ним. В отличие от своих ближайших сородичей, которые стремились приспособиться к природе, адаптироваться к ее перипетиям и капризам, для человека в дополнение к этому характерно стремление приспособить природу к своим потребностям, переделать, преобразовать ее.

Этот момент, сыгравший основополагающую роль в процессе вычленения и обособления человека от своих животных предков, утверждения в нем сугубо человеческого духовного начала, вместе с тем проявился и в ином аспекте. Следует учесть, что для гуманистической традиции и связанного с ней рационализма была характерна беспредельная вера в человека, которая сформировалась и развивалась в противовес вере в бога. Шел целенаправленный процесс секуляризации сознания и жизни, приведший в конечном счете к развенчанию бога, божественных, мистических начал жизни и возвеличению человека.

Свое логическое завершение эта вера в человека нашла в мировоззрении Просвещения. У Вольтера, например, мы имеем реабилитацию и возведение на пьедестал чувственного человека, человка гедонистического со всеми своими плотскими потребностями и устремлениями. Л.Фейербах, развенчав бога, стал рассматривать человека в качестве центрального элемента мироздания. Своего апофеоза эта традиция достигла у М.Штирнера, который в своей знаменитой работе под характерным названием «Единственный» противопоставил атомистически понимаемого индивидуального человека всему остальному миру.

«Есть мгновения, — писал А.Камю в «Мифе о Сизифе», — когда любой человек чувствует себя равным богу. По крайней мере, так говорят. Но богоравность приходит, когда, словно при вспышке молнии, становится ощутимым поразительное величие человеческого ума». Да, это действительно так. Но, как показал опыт истории, чрезмерная вера в человека, максима «человек — мера всех вещей» рано или поздно вырождаются в полный сатанинской гордыни постулат: «Если Бог есть, как вынести мысль о невозможности быть им?» У Лукреция человек, низвергая недостойных в его глазах богов, сам занимает их место. Человек Нового времени в своем стремлении оправдать низложение Бога выступает с претензией на занятие его места путем самопреодоления и превращения себя в сверхчеловека, в богочеловека.

Если человек — мера всех вещей и нет над ним никакого другого начала, которое выше его самого, то естественно, что его неотступно преследует соблазн сделать категорическим императивом руководства в жизни максиму: «Что хочу, то и делаю». Но обнаружилось, что возомнивший себя на троне Творца человек не способен выдержать испытание столь высоким вознесением и в своем стремлении к разоблачению и развенчанию всего и вся готов к разворачиванию усилий по развенчанию и своеобразной «отмене» и самого человека. Обнаружилось также, что доведенный до крайности и ничему не подчиняющийся индивидуализм имеет своим конечным следствием подрыв индивидуальности и личностного начала человека.

Следует учитывать не только разумное и доброе начало человека, но и реальность его несовершенства, его страсти, зависть, алчность и т.д. Необходимо преодолеть избыточную, слишком восторженную, не выдержавшую испытания историей веру в человека. История изобилует примерами, свидетельствующими о том, что человек, слишком многое возомнивший о себе и слишком многое себе позволяющий, человек, представленный самому себе, при определенных условиях может быть просто опасен для целых стран и народов, а то и для всего мирового сообщества. Ибо приходится констатировать правоту Достоевского, открывшего преступление в самих глубинах души человека, в сердце которого, по его словам, «Бог борется с дьяволом».

В глубинном онтологическом измерении в человеке, как отмечал Шеллинг, «содержится вся мощь темного начала, и в нем же содержится и вся сила света. В нем — оба средоточения: и крайняя глубина бездны, и высший предел неба». С этой точки зрения тайна и таинство жизни включают в себя наряду с устремленностью ввысь, в сферу сверхличного, божественного также мистерию греха, греховного начала. В сущности, понятие свободы по своему содержанию нейтрально; свобода, взятая сама по себе, ни плоха, ни хороша. Положительный или отрицательный оттенок она принимает лишь тогда, когда речь идет о том, в каких целях она используется. Человек одинаково способен и на добрые, и на злые деяния. При этом следует отметить, что преступление, грех, зло, равно как и добро, — категории общественно-исторические, они немыслимы вне общественных отношений между людьми. Они лишены смысла в мире животных, поскольку это категории, пронизанные нравственными, оценочными, нормативно-правовыми началами.

Сама свобода человека предполагает возможность выбора одной из множества альтернатив, в том числе выбор между добром и злом. Только свободный человек может быть носителем как самой нравственности, так и других ценностей и качеств, что в совокупности и делает его человеком в истинном смысле этого слова. Свобода воли потеряет смысл, если из множества возможностей ей оставить одну единственную. Одна единственная истина и один единственный путь ее постижения исключают свободу выбора. Свобода на то и свобода, что она предоставляет возможность свободного выбора одной из множества альтернатив, в том числе и выбора между добром и злом.

Нельзя упускать из виду то, что миром управляет не только любовь, не только добро, но и противоположные им начала — ненависть и зло. Исторический опыт воочию продемонстрировал, что не существует каких-либо гарантий торжества начал добра и разума в мировом бытии, более того, зло слишком часто торжествует свою победу.

Человек будет постоянно нацелен на прогресс, это в самой его природе. Но эта устремленность должна быть основана не на самой вере в разум и доброту человека, а на осознании его несовершенства. ХХ век до основания развенчал гуманистическую веру в доброе начало человека, в его естественную доброту и соответственно в идею совершенного человеческого жизнеустройства. Сказанное в еще большей мере верно применительно к современному миру, в котором, с одной стороны, возрастает закрытость, а с другой — открытость и траспарентность, что ведет к дестабилизации, фрагментарности и неустойчивости, восхождению толп одиночек, новых пиратов, тоталитарных сект и банд террористов, мафии и разного рода джентльменов удачи.