Второе свидетельство 1 страница

 

«Мы, Жан Поль Биньон, королевский библиотекарь, весьма рады доказать наше рвение, передав настоящий ману-скрипт в библиотеку его величества.

8 июля 1724 года.

Подпись: Жан Поль Биньон».

 

Манускрипт этот, на котором остановился последний взгляд королевы Шотландии, представляет собой том в одну двенадцатую, написан готическим шрифтом и содержит молитвы на латыни; он украшен позолоченными миниатюрами на религиозные темы, представляющими эпизоды из Священной истории либо из житий святых и мучеников. Каждая страница обрамлена арабесками в виде сплетающихся гирлянд из цветов и плодов, среди которых выделяются гротескные фигурки людей и животных.

Что до переплета, к настоящему времени, а может, уже и давно, протершегося до уточных нитей, то он обтянут черным бархатом; каждая крышка посередине украшена цветком анютиных глазок из эмали, заключенным в серебряную оправу и окруженным венком, к которому от углов крышки идут по диагонали витые алые шнуры с кистями по концам.

 

Мюрат
(1815 г.)

 

18 июня 1815 года, в тот самый час, когда при Ватерлоо решались судьбы Европы, нищенски одетый человек молча шел по дороге из Тулона в Марсель. Добравшись до ущелья Олиульских гор, он остановился на холме, с которого открывался великолепный вид. То ли человек добрался наконец до цели своего путешествия, то ли ему захотелось, прежде чем углубиться в мрачное каменистое ущелье, которое называют Фермопилами Прованса, еще немного полюбоваться чудесным южным пейзажем, раскинувшимся до самого горизонта, но только он уселся на край придорожной канавы; за спиной у него были горы, возвышавшиеся уступами над северной окраиной города, а у ног раскинулась плодородная равнина, словно оранжерея, изобилующая растениями, неизвестными в других частях Франции. За равниной, сверкавшей в последних лучах солнца, простиралось море, ровное и гладкое, как стекло; по его поверхности, подгоняемый свежим бризом, скользил в сторону Лигурийского моря военный бриг. Нищий жадно следил за ним глазами до тех пор, пока он не скрылся между оконечностью мыса Жьен и первым из Иерских островов, а когда белая точка растаяла, тяжело вздохнул, опустил голову на руки и застыл, погрузившись в размышления; так он сидел, пока его не заставил вздрогнуть стук копыт. Нищий вскинул голову, тряхнул длинными черными волосами, как будто отгоняя горькие навязчивые мысли, и, взглянув в сторону выхода из ущелья, откуда доносился топот, увидел двух всадников, которых он явно узнал, поскольку тут же встал во весь рост, отбросил посох и, скрестив руки на груди, повернулся к ним лицом. Всадники же, едва завидя нищего, остановились; ехавший первым спешился, бросил поводья спутнику и, несмотря на то, что находился от человека в лохмотьях шагах в пятидесяти, снял шляпу и почтительно двинулся вперед. Нищий стоял с выражением угрюмого достоинства на лице, а когда тот приблизился, спросил:

– Ну как, господин маршал, у вас есть новости?

– Есть, ваше величество, – печально ответил спрошенный.

– И каковы же они?

– Таковы, что я предпочел бы, чтобы их сообщил вашему величеству кто-нибудь другой.

– Значит, император отказался от моих услуг. Неужели он забыл Абукир, Эйлау,^[91] Москву?

– Нет, ваше величество, он просто вспомнил о неаполитанском договоре, взятии Реджо и объявлении войны вице-королю Италии.^[92]

Нищий схватился за голову.

– Да, да, быть может, в его глазах я и заслужил эти упреки, но не должен же он забывать, что во мне сидят два человека: солдат, которого он сделал своим братом, и его брат, которого он сделал королем. Да, как брат я виноват, и очень виноват перед ним, но как король – небом клянусь! – не мог поступить иначе. Мне пришлось выбирать между шпагой и короной, между полком и народом. Погодите-ка, Брюн,^[93] вы ведь знаете, как все случилось! Был английский флот, и его пушки грохотали в порту, были вопящие на улицах неаполитанцы… Будь я один, я на одном суденышке прорвался бы сквозь флот, саблей пробил бы себе путь сквозь толпу, но со мною была жена, дети. И все же я сомневался: мысль о том, что меня станут называть предателем, перебежчиком, заставила меня пролить больше слез, чем я пролью, теряя трон и даже близких… Словом, я ему не нужен, верно? Не нужен как генерал, капитан, солдат? Что же мне остается делать?

– Ваше величество, вам следует немедленно покинуть Францию.

– А если я не подчинюсь?

– В таком случае я, согласно имеющемуся у меня приказу, должен буду вас арестовать и предать военному суду.

– Но ты же этого не сделаешь – не так ли, мой старый товарищ?

– Сделаю, моля Господа ниспослать мне смерть в тот миг, когда мне придется схватить вас.

– Узнаю вас, Брюн, вам удалось остаться отважным и преданным. Но вам никто не предлагал королевства, никто не возлагал вам на голову огненный обруч, что зовется короной и сводит с ума, никто не заставлял вас выбирать между совестью и семьей. Итак, я должен покинуть Францию, снова начать жизнь скитальца и сказать прости моему Тулону, с которым у меня связано столько воспоминаний. Взгляните, Брюн, – продолжал Мюрат, опершись на руку маршала, – ведь сосны здесь не хуже, чем на вилле Памфило, пальмы – такие же, как в Каире, а горы напоминают Тирольские. А вон слева мыс – ведь если не считать Везувия, он похож на Кастелламаре и Сорренто! А Сен-Мандрие, закрывающий выход из залива, – разве он не так же хорош, как мой Капри, который Ламарк так ловко отобрал у этого дурня Хадсона Лоу?^[94] О Боже, и все это я должен покинуть! Неужто у меня нет возможности остаться в этом уголке Франции, а, Брюн?

– Ваше величество, я очень сожалею… – отозвался маршал.

– Ладно, не будем больше об этом. Какие новости?

– Император отправился в Париж, к армии. Сейчас, должно быть, идет сражение.

– Идет сражение – и без меня! О, я чувствую, что в бою я мог бы еще ему пригодиться. С каким наслаждением я ударил бы по этим несчастным пруссакам и гнусным англичанам! Брюн, дайте мне пропуск, и я во весь опор поскачу к армии, представлюсь какому-нибудь полковнику и скажу: «Дайте мне ваш полк, я поведу его в бой!» – и если в тот же вечер император не подаст мне руки, я пущу себе пулю в лоб, клянусь честью! Выполните мою просьбу, Брюн, и, как бы ни кончилось дело, я останусь вашим должником на всю жизнь.

– Не могу, ваше величество.

– Что ж, об этом кончено.

– И ваше величество уедет из Франции?

– Не знаю. Впрочем, выполняйте приказ, маршал, и, если вы встретите меня снова, арестуйте, это тоже способ мне помочь. Жизнь стала для меня слишком тяжкой ношей, и я только поблагодарю того, кто освободит меня от нее. Прощайте, Брюн.

С этими словами он протянул маршалу руку; тот хотел было ее поцеловать, но Мюрат обнял его, и несколько секунд старые товарищи простояли так, со слезами на глазах прижимая друг друга к груди. Наконец прощание кончилось, Брюн вскочил в седло, Мюрат поднял свой посох, и каждый двинулся своей дорогой: первый – чтобы вскоре погибнуть в Авиньоне, второй – быть расстрелянным в Пиццо.

А тем временем в Ватерлоо Наполеон, уподобляясь Ричарду III, готов был променять корону на коня.^[95]

После описанной нами встречи экс-король Неаполя спрятался у своего племянника по имени Бонафу, капитана второго ранга, однако это убежище могло быть только временным, так как родственник раньше или позже должен был возбудить подозрение властей. Поэтому Бонафу стал подумывать о более надежном пристанище для дяди. Вспомнив об адвокате одного из своих друзей, известном ему неподкупной честностью, он в тот же вечер отправился к нему. Поболтав с адвокатом о всяких пустяках, капитан между делом поинтересовался, нет ли у того домика где-нибудь на берегу моря, и, получив утвердительный ответ, тут же напросился туда на завтрак. Его предложение было с радостью принято.

На следующий день в условленный час Бонафу приехал в Бонетт – так назывался деревенский дом, в котором жили жена и дочь г-на Маруэна. Что же до него самого, дела адвокатуры вынуждали его оставаться в Тулоне. После обычных в таких случаях учтивостей Бонафу подошел к окну и подозвал Маруэна.

– Я думал, – с беспокойством в голосе проговорил он, – что ваш дом стоит на самом берегу моря.

– Мы от него минутах в десяти.

– Но где же оно?

– Прямо вон за тем холмом.

– Тогда не прогуляться ли нам перед завтраком по берегу?

– Охотно. Ваша лошадь еще не расседлана, я велю оседлать свою, и отправимся.

Маруэн вышел. Бонафу, погруженный в мысли, остался у окна. Впрочем, обе хозяйки дома, занятые приготовлениями к завтраку, не замечали или делали вид, что не замечают озабоченности гостя. Минут через пять Маруэн вернулся: все было готово. Адвокат и его гость вскочили в седло и поскакали к морю. Там капитан придержал лошадь и около получаса ездил вдоль кромки берега, внимательно изучая его очертания. Маруэн следовал за ним и не задавал никаких вопросов – поведение моряка казалось ему вполне естественным. Наконец, после часовой прогулки, они возвратились в дом. Маруэн велел расседлать лошадей, однако Бонафу возразил, что сразу после завтрака ему нужно будет вернуться в Тулон. И действительно, допив кофе, капитан встал и распрощался с хозяевами. Маруэн, у которого в городе были дела, тоже сел на лошадь, и друзья двинулись в сторону Тулона.

Минут через десять Бонафу подъехал к спутнику и, положив руку ему на бедро, заговорил:

– Маруэн, я хочу с вами серьезно поговорить и доверить важную тайну.

– Слушаю вас, капитан. Вы же знаете, что лучше всех умеют хранить тайны исповедники, за ними идут нотариусы, а за нотариусами – адвокаты.

– Вы, должно быть, прекрасно понимаете, что я приехал сюда отнюдь не ради приятной прогулки. Передо мной стоит важная, ответственная задача, и я из всех своих друзей выбрал вас в надежде, что вы мне достаточно преданы, чтобы оказать нешуточную услугу.

– И правильно сделали, капитан.

– Я буду говорить кратко и без обиняков, как и должно обращаться к человеку, которого уважаешь и на которого рассчитываешь. Мой дядя, король Иоахим, изгнан из страны; сейчас он скрывается у меня, но долго так продолжаться не может, поскольку я первый, к кому за ним придут. Ваш деревенский дом стоит на отшибе и был бы очень удобен в качестве убежища. Я хочу, чтобы вы предоставили его в наше распоряжение до тех пор, пока события не позволят королю принять какое-либо решение.

– Дом к вашим услугам, – просто ответил Маруэн.

– Прекрасно, тогда сегодня вечером дядя будет у вас.

– Но дайте же мне время хоть как-то подготовиться к столь лестному для меня визиту августейшей особы.

– Милый мой Маруэн, это совершенно ни к чему и только вызовет весьма досадную задержку. Король Иоахим уже отвык от дворцов и придворных, сейчас он рад, когда может найти хижину и в ней друга; к тому же, заранее рассчитывая на ваше согласие, я его уже предупредил. Он ожидает, что сегодня вечером будет ночевать у вас, и если я теперь попробую что-нибудь изменить, он воспримет простую отсрочку как отказ, и вам не удастся сотворить доброе дело. Итак, решено, сегодня, в десять вечера, на Марсовом поле.

С этими словами капитан пустил лошадь в галоп и вскоре скрылся из виду. Маруэн повернул назад и вернулся домой, чтобы сделать необходимые распоряжения для приема гостя, имени которого он не назвал.

Как и было условлено, в десять вечера Маруэн явился на Марсово поле, которое в тот день было забито артиллерией маршала Брюна. Никого не увидев, он стал прогуливаться между повозками, но вскоре к нему приблизился караульный и осведомился, что он тут делает. Маруэн не нашелся что сказать – в десять часов вечера люди не гуляют ради развлечения среди пушек – и попросил позвать начальника караула. Офицер подошел; Маруэн представился как адвокат, заместитель мэра города Тулона, и объяснил, что назначил здесь одному человеку свидание, не зная, что это запрещено, и теперь его ждет. Выслушав объяснение, офицер позволил ему остаться и вернулся к себе на пост. Часовой же, подчинившись его решению, продолжал мерно расхаживать туда и сюда, не обращая более внимания на постороннего.

Через несколько минут со стороны Лис показалась большая группа людей. На безоблачном небе ярко светила луна. Узнав Бонафу, Маруэн шагнул ему навстречу. Капитан взял его за руку, подвел к королю и проговорил:

– Ваше величество, вот друг, о котором я говорил. – Затем, повернувшись к Маруэну, он обратился к нему: – Перед вами Неаполитанский король, изгнанник и беглец. Вверяю его вам. Не говорю о том, что однажды он, быть может, вернет себе корону, иначе вы были бы лишены возможности бескорыстно совершить доброе дело. А теперь отправляйтесь вперед, а мы последуем за вами на расстоянии.

Адвокат с королем тут же двинулись в путь. На Мюрате в тот вечер был голубой редингот полувоенного покроя, застегнутый на все пуговицы, белые панталоны и сапоги со шпорами. Он носил тогда длинные волосы, усы и густые бакенбарды, доходившие до самой шеи. На протяжении всего пути он расспрашивал адвоката о расположении деревенского дома, где он будет жить, и о возможности, в случае тревоги, быстро оказаться на берегу. Около полуночи король и Маруэн прибыли в Бонетт, а через десять минут к ним присоединилась свита, насчитывавшая человек тридцать. После небольшой закуски эта группа, последний двор низложенного короля, рассеялась по окрестностям, и Мюрат остался с двумя женщинами да камердинером по имени Леблан.

Почти месяц Мюрат прожил в полном уединении, целыми днями отвечая газетам, обвинявшим его в том, что он предал императора. Это обвинение занозой сидело у него в сердце, было призраком, который он тщетно силился прогнать, день и ночь пытаясь отыскать в трудном положении, в котором он тогда оказался, причины, вынудившие его поступить именно так, а не иначе. Тем временем пришла весть о сокрушительном поражении при Ватерлоо. Предавший его опале император теперь сам попал в опалу и, так же как Мюрат в Тулоне, ждал в Рошфоре решения врагов на свой счет. Неизвестно, какому внутреннему голосу внял Наполеон, когда, отвергнув советы генерала Лальмана и преданность капитана Бодена,^[96] предпочел Англию Америке и, словно новый Прометей, удалился на скалы Святой Елены. Мы лишь расскажем, какая цепочка случайностей привела Мюрата в крепостной ров города Пиццо, а там пусть фаталисты сами делают из этой необычной истории любые философские выводы. Перед вами лишь простая хроника событий, поэтому мы отвечаем лишь за точность изложенных в ней фактов.

Людовик XVIII снова вступил на трон, и Мюрат потерял всякую надежду остаться во Франции; нужно было уезжать. Его племянник Бонафу зафрахтовал бриг на имя князя Рокка Романа для рейса в Соединенные Штаты. Вся свита была уже на борту; на корабль начали грузить ценности, которые изгнаннику удалось спасти после утраты своего королевства. Это был, прежде всего, мешок золота весом почти в сто фунтов, затем гарда от шпаги с портретами короля, королевы и детей, а также семейные бумаги, завернутые в бархат и украшенные его гербом. Сам Мюрат имел при себе пояс, в котором были зашиты несколько ценных документов и штук двадцать неоправленных алмазов, стоимость которых он сам определял в четыре миллиона.

Наконец, когда все приготовления к отплытию закончились, было условлено, что 1 августа, в пять часов утра, бриг придет за королем в небольшую бухту, находящуюся в десяти минутах пути от дома, где он жил. Ночью король объяснил Маруэну, как тот может добраться до королевы, которая в ту пору пребывала, кажется, в Австрии. К тому моменту, когда нужно было уже уходить, он покончил с объяснениями и, покидая гостеприимный дом, где так долго скрывался, передал хозяину маленький томик Вольтера. Под сказкой «Микромегас» король написал:

 

«Не беспокойся, милая Каролина: я хоть и несчастен, но свободен. Уезжаю неизвестно куда, но, где бы я ни оказался, сердце мое всегда будет с тобою и детьми.

И. М.».

 

Десять минут спустя Мюрат и Маруэн уже ждали на берегу шлюпку, которая должна была доставить беглеца на судно.

Они прождали до полудня, но шлюпка так и не появилась, а между тем на горизонте маячил бриг, который из-за большой глубины не мог стать на якорь и крейсировал вдоль берега, подвергаясь риску быть замеченным выставленными везде часовыми. В полдень, когда измученный король заснул под жаркими лучами солнца прямо на песке, из дома пришел слуга со снедью, на всякий случай посланной обеспокоенной г-жой Маруэн. Король выпил стакан воды с вином, съел апельсин и встал, чтобы посмотреть, не виднеется ли где-нибудь вдали долгожданная шлюпка. Но море было пустынно, и лишь на горизонте изящно покачивался бриг: ему, словно застоявшейся лошади, не терпелось отправиться в путь.

Тяжело вздохнув, король снова улегся на песок. Слуга вернулся в Бонетт с приказом отправить на берег брата г-на Маруэна. Четверть часа спустя тот появился и почти сразу же галопом поскакал в Тулой, чтобы выяснить у Бонафу причину, по которой за королем не прислали шлюпку. Добравшись до дома, где жил капитан, он увидел, что там полным-полно солдат: к нему пришли с обыском в поисках Мюрата. В суматохе посланцу удалось подойти к капитану, и тот сказал, что шлюпка вышла в назначенный час и, скорее всего, заплутала в бухточках между Сен-Луи и Сент-Маргерит. Так, кстати, и было на самом деле. В пять часов посланец сообщил об этом своему брату, г-ну Маруэну, и королю. Те не знали, что предпринять. У короля больше не осталось мужества для борьбы за свою жизнь и даже для бегства: он совсем пал духом, что случается даже с самыми сильными людьми, и был не в силах принять никакого решения, предоставив г-ну Маруэну действовать по собственному усмотрению. В этот миг они увидели рыбака, с песнями возвращающегося в гавань, и Маруэн тут же его подозвал.

Для начала адвокат купил у рыбака весь его улов и, расплатившись с ним, показал золотые монеты и предложил три луидора за то, чтобы тот доставил пассажира на бриг, виднеющийся против Круаде-Синьо. Рыбак согласился. Этот шанс спастись придал Мюрату сил: он вскочил на ноги, обнял г-на Маруэна, напомнил, что тот должен передать его жене томик Вольтера, после чего вскочил в лодку, и та немедленно двинулась к бригу.

Лодка находилась уже довольно далеко от берега, когда Мюрат вдруг остановил гребца и знаком показал Маруэну, что забыл что-то на берегу. На песке и впрямь остался дорожный мешок с парой великолепных пистолетов, украшенных позолоченным серебром, которые ему подарила королева и которыми он необычайно дорожил. Когда шлюпка приблизилась к берегу настолько, что уже можно было крикнуть, Мюрат сообщил хозяину о причине своего возвращения. Тот подхватил мешок и, не дожидаясь, пока Мюрат ступит на берег, кинул его в лодку, однако при падении мешок раскрылся, и один из пистолетов вывалился наружу. Рыбак глянул на королевское оружие лишь краем глаза, но этого оказалось достаточно, чтобы великолепный пистолет вызвал у него подозрения. Тем не менее рыбак продолжал грести в сторону брига. Г-н Маруэн, видя, что они удаляются, оставил брата на берегу, в последний раз помахал королю рукой и, увидев его ответный взмах, вернулся домой, чтобы успокоить тревогу жены и несколько часов отдохнуть, в чем он крайне нуждался.

Через два часа его разбудили явившиеся с обыском жандармы. Они облазили весь дом, но не нашли ни малейшего следа пребывания короля. В самый разгар их поисков вернулся брат; Маруэн с улыбкой взглянул на него, полный уверенности, что король спасен, однако по выражению лица прибывшего понял, что случилась какая-то новая беда. Улучив момент, когда жандармы вышли из комнаты, он подошел к брату и спросил:

– Ну как, король, надеюсь, уже на борту?

– Король в пятидесяти шагах отсюда, прячется в сарае.

– Почему же он вернулся?

– Рыбак решил, что будет буря, и отказался доставить его на бриг.

– Вот негодяй!

В комнату вернулись жандармы.

Они провели всю ночь, тщетно обшаривая дом и службы, и неоднократно проходили буквально в нескольких шагах от короля, так что Мюрат мог слышать их угрозы и проклятья. Наконец за полчаса до рассвета жандармы удалились. Маруэн дал им отойти подальше и, едва они скрылись из виду, бросился к королю. Тот лежал в дальнем углу сарая, держа в каждой руке по пистолету: бедняга не сумел побороть усталость и заснул. Маруэн немного помедлил: ему было жаль возвращать короля к его скитальческой и беспокойной действительности. Однако нельзя было терять ни минуты, и он разбудил Мюрата.

Не мешкая они двинулись к берегу. Над морем стоял утренний туман, уже в двухстах шагах ничего нельзя было разглядеть. Волей-неволей им пришлось ждать. Едва первые лучи солнца начали прогревать ночные испарения, как пелена над морем разорвалась на части, и они поплыли над водой, как плывут по небу облака. Король жадным взглядом всматривался в громоздившиеся перед ним белоснежные горы, но ничего не мог разглядеть. Однако он не терял надежды, что в конце концов увидит за этой движущейся завесой спасительный бриг. Горизонт понемногу светлел; еще какое-то время над морем плыли похожие на дым клубы тумана, и Мюрату казалось, что в каждом из них он узнает белые паруса своего корабля. Наконец туман рассеялся окончательно, и перед ним открылось бескрайнее море. Никакого брига не было и в помине. Не имея возможности больше ждать, ночью он ушел.

– Что ж, – проговорил король, обернувшись к адвокату, – жребий брошен, я отправляюсь на Корсику.

В тот же день в Авиньоне был убит маршал Брюн.

Мюрат прятался у г-на Маруэна до 22 августа. Теперь уже ему угрожал не Наполеон, а Людовик XVIII; теперь уже не преданный боевой товарищ Брюн со слезами на глазах сообщал ему о полученном приказе, а неблагодарный негодяй де Ривьер назначил цену^[97] за голову того, кто когда-то спас его самого.^[98] Правда, Ривьер написал бывшему Неаполитанскому королю, чтобы он сдался и положился на человечность короля Франции, однако это неопределенное предложение показалось изгнаннику не слишком-то надежной гарантией, особенно со стороны человека, который только что чуть ли не у себя на глазах позволил убить маршала Франции, имевшего пропуск, подписанный его собственной, Ривьера, рукой. Мюрат знал об избиении мамелюков в Марселе и об убийстве Брюна в Авиньоне; кроме того, комиссар тулонской полиции^[99] сообщил ему накануне, что уже есть приказ о его аресте, поэтому оставаться во Франции не было никакой возможности. А Корсика с ее гостеприимными городками, радушными горами и непроходимыми лесами находилась от Мюрата всего в пятидесяти лье; ему нужно было во что бы то ни стало добраться до Корсики и в ее городках, горах или лесах дождаться, как король решит судьбу того, кого в течение семи лет величал своим братом.

Часов в десять вечера Мюрат вернулся на берег. Лодка, которая должна была его забрать, еще не пришла, но на сей раз у Мюрата не было сомнений в том, что она появится: еще днем подходы к бухте разведали трое не покинувших его в трудную минуту друзей. Это были Бланкар, Ланглад и Донадье, морские офицеры, умные, мужественные люди, которые жизнью поклялись доставить Мюрата на Корсику и в самом деле рисковали жизнью, чтобы выполнить данное обещание. Поэтому Мюрат без всяких признаков тревоги разглядывал пустынный берег. Более того, он радовался этой задержке, которая давала ему несколько минут сыновней радости. Стоя у самого моря, на узкой полоске песка, несчастный изгнанник чувствовал, что еще может вцепиться в свою родную мать – Францию, но как только он ступит в лодку, настанет разлука, долгая, а быть может, и вечная.

Перебирая в голове эти мысли, Мюрат внезапно вздрогнул, а затем вздохнул: в прозрачной мгле южной ночи он увидел парус, словно призрак, скользящий по волнам. Вскоре послышалась морская песня: Мюрат узнал условный знак и в ответ сделал холостой выстрел из пистолета. Лодка тут же направилась к берегу, но поскольку осадка ее составляла три фута, ей пришлось остановиться шагах в десяти от берега. Двое мужчин выпрыгнули из нее и вышли на сушу, а третий, завернувшись в плащ, прилег у руля.

– Что ж, мои отважные друзья, – сказал Мюрат, подойдя к Бланкару и Лангладу и остановившись у кромки воды, – миг настал, не так ли? Ветер хорош, море спокойно, пора отплывать.

– Да, ваше величество, – отозвался Ланглад, – пора отплывать, но, может быть, разумнее было бы отложить дело до завтра?

– Почему же? – осведомился король.

Ланглад не ответил и лишь повернулся к оставшемуся в лодке товарищу, поднял руку и по обычаю моряков засвистел, призывая ветер.

– Бесполезно, – промолвил лежавший в лодке Донадье, – уже начинает дуть, а скоро задует так, что ты не будешь знать, что делать. Осторожнее, Ланглад: порой бывает, что зовешь ветер, а накличешь бурю.

Мюрат вздрогнул: ему показалось, что эти слова сказал какой-то морской дух, но впечатление было мимолетным, и он тут же опомнился.

– Тем лучше, – сказал он, – чем сильнее ветер, тем быстрее пойдем.

– Так-то оно так, – согласился Ланглад, – но только один Господь знает, куда мы придем, если ветер и дальше будет так поворачивать.

– Не нужно бы идти этой ночью, ваше величество, – присоединился к мнению товарищей Бланкар.

– Да почему же?

– А вот почему. Видите вон там черную полосу? Когда солнце садилось, она была едва заметна, а теперь уже закрывает часть горизонта. Через час на небе не будет ни звездочки.

– Вы боитесь? – спросил Мюрат.

– Боимся? Чего – шторма? – уточнил Ланглад и пожал плечами. – Это все равно, как если бы я спросил у вашего величества, боитесь ли вы пушечных ядер. Мы ведь говорим все это для вас, а что нам, старым морским волкам, какой-то шторм?

– Тогда вперед! – вздохнув, воскликнул Мюрат. – Прощайте, Маруэн! Бог вознаградит вас за все, что вы для меня сделали. Я к вашим услугам, господа.

Моряки подхватили Мюрата, усадили его к себе на плечи, вошли в море, и через несколько секунд он уже сидел в лодке. Ланглад и Бланкар влезли следом и принялись поднимать парус, а Донадье так и остался у руля. Словно лошадь, почуявшая змею, лодка, казалось, напряглась и слегка задрожала; моряки беззаботно взглянули в сторону суши, а Мюрат, увидев, что она отдаляется, повернулся лицом к адвокату и напоследок крикнул:

– Вам следует добраться до Триеста. Не забудьте о моей жене. Прощайте! Прощайте!

– Храни вас Господь, ваше величество, – прошептал Маруэн.

Благодаря белеющему в ночи парусу он еще какое-то время следил за быстро удаляющейся лодкой. Наконец она скрылась из виду. Маруэн постоял еще немного на берегу, хотя ничего не видел и не слышал, и тут издалека до него долетел слабый крик: Мюрат в последний раз прощался с Францией.

Когда г-н Маруэн рассказывал мне однажды вечером, стоя на том самом берегу, все, о чем вы только что прочитали, ночное отплытие, хотя прошло уже двадцать лет, было свежо в его памяти до мельчайших подробностей. Он говорил мне, что, когда остался один, его охватило предчувствие беды и он никак не мог уйти с берега, несколько раз принимался звать короля, но, словно у человека, который видит сон, с уст у него не слетало ни единого звука. Ему казалось, что он выглядит как безумный, и только в час ночи, то есть через два с половиной часа после отплытия лодки, он вернулся домой со смертельной тоской в сердце.

Что же касается отважных мореходов, то они попали на широкий морской путь, что тянется от Тулона к Бастии, и поначалу королю казалось, что природа опровергает предсказания моряков: ветер не усиливался, а, напротив, стал понемногу стихать, так что через два часа лодка неподвижно качалась на волнах, которые с каждой минутой становились все ниже. Мюрат печально следил, как по поверхности моря, которое, казалось, взяло его в плен, тянется за лодкой фосфоресцирующий след; король приготовился дать отпор буре, но никак не штилю. Ничего не спрашивая у спутников, беспокоившихся, по его мнению, зря, он завернулся в плащ, лег на дно лодки, закрыл глаза и предался течению своих мыслей, гораздо более неспокойному и бурному, нежели море. Вскоре моряки, решив, что он и в самом деле уснул, сели рядом с рулевым и стали держать совет.

– Вы были не правы, – начал Донадье, – когда взяли лодку ни большую, ни маленькую: без палубы нам трудно придется в шторм, а без весел мы не можем двигаться в штиль.

– Господи, да у меня не было выбора. Пришлось брать, что есть, и если бы сейчас не шел тунец, я не достал бы даже этой лоханки или же мне пришлось бы идти в порт, а наблюдают за ним так, что войти-то туда я вошел бы, а вот вышел бы вряд ли.

– Но она, по крайней мере, хоть прочная? – осведомился Бланкар.

– Проклятье! Ты ведь сам прекрасно знаешь, что делается с обшивкой и гвоздями, которые десять лет мокнут в соленой воде. В обычных обстоятельствах я не пошел бы на ней от Марселя до замка Иф, но в нашем положении можно обойти вокруг света и на ореховой скорлупке.

– Тс-с! – остановил их Донадье. Моряки прислушались: вдали раздавался какой-то гул, но такой слабый, что различить его могли только истинные дети моря.

– Вот-вот, – согласился Донадье, – это предупреждение для тех, у кого есть ноги или крылья, чтобы добраться до гнезда и больше оттуда не выходить.

– Мы далеко от островов? – живо поинтересовался Донадье.

– В одном лье или около того.

– Надо взять курс на них.

– Зачем? – приподнявшись, вступил в разговор Мюрат.