Никомахова этика 12 страница

страсти; страсть возникает, когда в нас присутствует [только] чувственное

знание.

Итак, пусть достаточно сказано о том, сознательно или несознательно и в

каком смысле сознательно можно вести невоздержную жизнь.

 

6 (IV). Вслед за этим надо сказать о том, существует ли невоздержный во

всех отношениях [и в безусловном смысле слова], или же все [невоздержные

невоздержны только] частично, и если [невоздержный во всех отношениях]

существует, то с чем он имеет дело.

Ясно между тем, что воздержные и выдержанные, так же как невоздержные и

изнеженные, проявляются в отношении к удовольствиям и страданиям. Коль скоро

из того, что доставляет удовольствие, одно - вещи необходимые, а другое само

по себе заслуживает избрания, но допускает нарушение меры, причем

необходимое относится к телу (под этим я имею в виду то, что связано с пищей

и любовной потребностью, и подобные телесные [надобности], с которыми мы

соотнесли распущенность и благоразумие), а что является не необходимым,

заслуживает избрания само по себе (я имею в виду, например, победу, почет,

богатство и тому подобные блага и удовольствия), - [коль скоро все это так],

тогда тех, кто [в вещах, достойных избрания], вопреки заключенному в них

самих верному суждению нарушают меру, мы не называем невоздержными во всех

отношениях, но уточняем: "невоздержные в отношении к имуществу", или "к

наживе", или "к почестям", или "в порыве ярости", но не [говорим] без

уточнений, потому что эти люди отличаются от [невоздержных в необходимых

вещах] и называются невоздержными в силу сходства. (Сравним это с

победителем Олимпийских игр по имени Человек. В самом деле, в случае с ним

общее понятие "человек" мало отличалось от собственного имени, но все же

отличалось.) И вот подтверждение: невоздержность [в общем смысле] осуждают

не только как недомыслие, но и как известную порочность или в общем, или в

частном смысле, [тогда как] никого [из невоздержных] в других отношениях

так, [т. е. как порочных], не [осуждают].

Из тех, кто имеет дело с телесными усладами (в связи с ними мы говорим

о благоразумном и распущенном), тот, кто не по сознательному выбору, но

вопреки и ему, и мысли, ищет чрезмерных удовольствий и избегает страданий,

голода, жажды, жары и холода и всего, что бывает от осязания и вкуса,

именуется невоздержным без уточнений (дескать, в таком-то отношении,

например в гневе), а просто вообще невоздержным. Подтверждение такое:

изнеженным считают за отношение к этим [удовольствиям и неудовольствиям], но

не за отношение к одному из тех, [не телесных удовольствий]. И по этой

причине мы почти отождествляем невоздержного и распущенного, так же как

воздержного и благоразумного (но никого из тех [дру гих]), потому что они

имеют дело с одними и теми же (в известном смысле) удовольствиями и

страданиями. Но хотя [распущенный и невоздержный] проявляются в отношении к

одному и тому же, они это делают не одинаково, а один по сознательному

выбору, другой нет.

Вот почему мы, скорее, назовем распущенным того, кто, не испытывая

влечения или испытывая его слабо, преследует чрезмерные удовольствия и

избегает [даже] умеренных страданий, нежели назовем так того, кто делает это

по сильному влечению. Что же в самом деле натворит первый, появись в нем к

тому же юношески [страстное] влечение и сильное страдание из-за нужды в

необходимых вещах?

Однако среди влечений и удовольствий существуют такие, что по роду

относятся к вещам прекрасным и доброкачественным (ибо, согласно делению,

произведенному ранее, среди вещей, доставляющих удовольствие, иные по

природе достойны избрания, другие им противоположны, третьи находятся

посредине), например имущество и прибыль, победа и почет. По поводу всего -

и этих вещей, и лежащих посредине - людей осуждают не за то, что они

испытывают их воздействие, питают к ним влечение и любовь, но за то, как они

это делают, а именно за то, что нарушают меру. Вот почему осуждаются и те,

кто вопреки [верному] суждению либо воздерживаются от чего-то прекрасного по

природе и благого, либо (вопреки суждению] преследуют это, как, например,

те, кто больше, чем нужно, хлопочут о почете или о детях и родителях, ибо

хотя это тоже относится к благам и, кто хлопочет об этом, заслуживает

похвалы, однако и тут бывает своего рода чрезмерность (если, скажем, как

Ниоба, спорить с богами или относиться к отцу, как Сатир, прозванный

от-целюбом, так как считали, что он ведет себя слишком глупо); ввиду

сказанного в этом [все-таки] нет никакой порочности, потому что сам по себе

каждый такой предмет влечения относится к вещам по [своей] природе достойным

избрания, а дурными и такими, которых избегают, являются излишества в этом.

Соответственно нет и невоздержности, коль скоро невоздержность не только

нечто избегаемое - это еще и одна из тех вещей, которые осуждаются - и

все-таки в силу сходства страсти мы даже здесь говорим о невоздержности,

уточняя в каждом отдельном случае, в чем невоздержность, так же как "плохой

врач" и "плохой лицедей" мы говорим о человеке, которого не назвали бы

"плохим" (kakos) безотносительно. И вот как здесь мы не [обходимся без

уточнения], потому что каждая из этих ["порочностей"] означает не собственно

порочность (kakia), но подобна ей по соответствию, так, очевидно, и в случае

с невоздержностью и воздержностью нужно подразумевать (hypolepteon) только

ту невоздержность и ту воздержность, что имеют отношение к тому же, что

благоразумие и распущенность. А в связи с яростью мы употребляем эти слова

только из-за сходства [страсти], и потому говорим "невоздержный", уточняя:

"в порывах ярости", так же как: "в често[любии]", "в наживе".

(V). Если некоторые вещи доставляют удовольствие по природе в разных

смыслах: одни - в безусловном, другие - в зависимости от рода животных и

людей, а [некоторые доставляют его не по природе], но одно - в силу уродств,

другое - в силу привычек, третье - по испорченности естества, [или природы],

то и для каждого из названных случаев тоже можно обнаружить наиболее близкие

им склады [души]. Последние же я называю звероподобными складами, например:

существо женского пола, о котором рассказывают, что оно, взрезав беременных,

пожирает детей; или тех, кто наслаждаются (как рассказывают о некоторых из

дикарей, живущих у Понта) сырым или человеческим мясом; или тех, кто

одалживают друг другу детей для праздничной трапезы; или то, что

рассказывают о Фалариде.

Это склады звероподобные, другие возникают вследствие болезней (причем

у некоторых от помешательства, как, например, у человека, принесшего в

жертву и съевшего свою мать, или у раба, съевшего печень товарища по

рабству), и, наконец, бывают [состояния] как бы болезненные или от [дурных]

привычек, как, например, привычка выдергивать волосы и грызть ногти, а также

уголь и землю, добавим к этому любовные наслаждения с мужчинами. Ведь у

одних это бывает от природы, у других - от привычки, как, например, у тех,

кто с детства терпел насилие. Тех, у кого причиной [известного склада]

является природа, никто, пожалуй, не назовет невоздержным, как, например,

женщин за то, что в половом соединении не они обладают, а ими, [как и

невоздержным владеет влечение]; соответственно обстоит дело и с теми, кто

находится в болезненном состоянии из-за привычки.

Итак, каждое из этих состояний, подобно зверству, находится за

пределами порочности.

Если состояние таково, то уметь держаться или быть одержимым (kratein e

krateisthai) не означает [воздержности и соответственно] невоздержности в

общем смысле, но [невоздержность только] в силу [внешнего] сходства, подобно

тому как человека, чье состояние в порыве ярости имеет вид этой страсти, не

следует называть невоздержным.

Ведь всякая чрезмерность и в безрассудстве, и в трусости, и в

распущенности, и в злобности либо звероподобная, либо болезненная. А именно,

если человек по природе таков, что всего боится, даже если мышь зашуршит, он

труслив звероподобной трусостью, а если испугался куницы, то от болезненного

[страха именно перед этим зверем}. Что до безрассудных, то одни из них,

будучи от природы неспособны рассчитывать (alogistoi) и живя только

чувством, звероподобны (как, например, некоторые племена далеких варваров),

а другие из-за болезней (например, эпилепсии и помешательства) имеют

болезненный [склад души].

Можно обладать одним из этих [свойств, складов, или качеств], только

временно, но не быть им одержимым [всегда]; я имею в виду возможность того,

что некий Фа-ларид сдержится, испытывая влечение пожрать ребенка или

насладиться нелепой любовью. А можно и быть одержимым, а не только иметь

[склонность]. Словом, подобно тому, как испорченность, когда она

соответствует [природе] человека, определяется как испорченность в

безусловном смысле, а когда она с уточнениями "звероподобная" или

болезненная, как безусловная не определяется, подобно этому, очевидно, что

одна невоздержность может быть зверской, другая болезненной, но

невоздержность в безусловном, [или общем], смысле соответствует именно

человеческой распущенности.

 

7. Ясно, таким образом, что невоздержность и воздержность касаются

только того, чего касаются распущенность и благоразумие, и что разным видам

этого соответствуют разные виды невоздержности, называемые так переносно и

не в безусловном смысле.

(VI). Давайте уясним себе (theoresomen), что невоздержность в порыве

ярости (peri toy thymoy) менее позорна, нежели невоздержность во влечениях.

Ведь похоже, что порыв в какой-то мере слушает [голос] суждения, [т. е

разума], но недослышит, как торопливая прислуга, что выбегает вон, не

дослушав, что говорят, а потом, исполняя поручение, допускает промах, и как

псы, что начинают лаять, едва послышится шорох, не рассмотрев, не свой ли.

Вот так и порыв из-за горячности и поспешности его природы бросается мстить,

уловив что-то, но не услышав приказа. В самом деле, [рассуждение или

воображение (phantasia) объяснило ему, что его оскорбляют или что им

пренебрегают, и он, словно бы придя к заключению, что в таком случае надо

наступать, тут же начинает злиться. А влечение, едва только [рассуждение или

чувство скажут, что [нечто] доставляет удовольствие, бросается к усладам,

так что порыв в каком-то смысле следует за суждением, а влечение нет. А

значит, оно позорнее, ведь кто невоздержен в порыве ярости, как-то

подчиняется суждению, а тот другой - влечению, а не суждению.

Кроме того, следование естественным стремлениям вызывает больше

сочувствия, раз уж больше его вызывает следование даже влечениям, если они

общи всем, и в той мере, в какой они общи. Порыв ярости и злость более

естественны, чем влечения к излишествам и вещам, не являющимся необходимыми.

[Вспомним], например, [сына], который, защищаясь [в деле] о побоях,

нанесенных отцу, сказал: "Ведь и он [бил] своего [отца], и тот - своего", -

и, указав на [собственного] ребенка: "И этот [побьет] меня, когда возмужает,

- так уж у нас в роду"; и [отца], которого сын волок [за собою] и который

приказал ему остановиться в дверях, потому что и он сам доволакивал-де

[своего] отца до этого места.

Кроме того, чем больше злого умысла, тем больше не-правосудности. А

между тем ни порывистый, ни порыв не способны злоумышлять - они действуют

открыто. Зато влечение - словно Афродита, о которой говорят: "рожденная на

Кипре кознодейка" - и о [ее] "узорчатом поясе" Гомер:

 

[...в нем заключались]

Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных.

 

Так что если эта невоздержность влечений действительно более

неправосудна и позорна, чем та, что сказывается в порыве ярости, то именно

она есть невоздержность в безусловном смысле слова и в каком-то смысле

порочность.

Далее, никто не ведет себя нагло (hybridzei), при этом страдая; а

действуя в гневе, всякий испытывает страдание, тогда как наглец (hybridzon),

напротив, действует с удовольствием.

Итак, если больше неправосудности в том, на что гневаться наиболее

правосудно, то и в невоздержности из-за влечения [больше неправосудности,

чем в невоздержности из-за порыва ярости], ибо в порыве ярости нет наглости

(hybris).

Ясно поэтому, в каком смысле невоздержность, связанная с влечением,

более позорна, чем невоздержность, связанная с порывом ярости, а также что

воздержность и невоздержность относятся к телесным влечениям и

удовольствиям. Осталось понять, какая между ними [ - удовольствием и

влечением - ] разница.

В самом деле, как уже было сказано вначале, одни из [влечений]

человеческие и естественные как по роду, так и по степени, другие -

звероподобные, третьи же [обусловлены] уродствами и болезнями. Благоразумие

и распущенность связаны только с первым [видом влечения]. Вот почему мы не

называем зверей ни благоразумными, ни распущенными иначе, как в переносном

смысле, - у них ведь нет ни сознательного выбора, ни расчета - и еще в

случае, если один какой-то род животных в целом отличается от другого

наглостью, буйством и обжорством, но это отступления от природы, так же как

среди людей - помешанные.

Зверство менее [дурно], нежели порочность, но более страшно, ибо лучшая

часть души [у зверей] не развращена (оу diephthartai), как у [порочного]

человека, а отсутствует. Это похоже на сравнение неодушевленного и

одушевленного по степени порочности. Ведь безвреднее всегда бывает дурное

качество того, что не имеет в себе источника [действия], а ум - [такой]

источник (так что это очень похоже на сравнение неправосудности с

неправосудным человеком: большим злом в одном смысле будет одно, в другом -

другое), ведь порочный (kakos) человек натворит, наверное, в тысячу раз

больше зла (kaka), чем зверь.

 

8 (VII). В обращении с удовольствиями и страданиями, а также с

влечениями и избеганиями, обусловленными осязанием и вкусом, [и] по

отношению к которым ранее были даны определения распущенности и

благоразумию, можно иметь такой [склад], что уступает даже тем [влечениям и

удовольствиям], над коими большинство возвышается, а можно одержать верх

даже над теми, коим большинство уступает. Если [уступчивость и способность

одерживать верх] связаны с удовольствием, то [обладатель первого клада]

невоздержный, а [обладатель второго] - воздержный, если же то и другое

связано со страданием, то первый изнеженный, а второй выдержанный.

[Душевный] склад подавляющего большинства людей занимает промежуточное

положение, хотя бы они больше были склонны к худшим [складам души].

Поскольку некоторые из удовольствий необходимы, а другие нет или же

необходимы до определенной степени, в то время как излишества [и недостатки

удовольствия] не необходимы, и поскольку с влечениями и страданиями дело

обстоит сходным образом, то человек, который ищет излишеств в удовольствиях

или излишне, или [ищет их] по сознательному выбору, т. е. ради самих

[излишеств], но отнюдь не ради чего-то другого, что из этого получается, -

такой человек и есть распущенный. [Распущенный, а буквально -

"необуздываемый"], с необходимостью не склонен к раскаянию, а следовательно,

он неисцелимый, ведь именно не способный к раскаянию неисцелим.

Кто недостаточно ищет удовольствий, противоположен распущенному, кто

находится посредине, благоразумен. Соответственно распущен тот, кто избегает

телесных страданий не потому, что уступает [сильному влечению к

удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком сознательного выбора

нет, одного ведет удовольствие, а другого - то, что он избегает страдания от

влечения, значит, между ними есть разница.

Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совершает какой-нибудь

постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо, а не тот,

кто испытывает сильное влечение, так же как, если человек бьет, не будучи в

гневе, [он представляется худшим], нежели тот, кто бьет в гневе. Что бы он

делал, право, будь он охвачен страстью?! Именно поэтому распущенный хуже

невоздержного.

Из названных [выше складов души] последний представляет собою скорее

вид изнеженности, а [обладатель другого] - распущенный. Воздержный

противоположен невоздержному, а изнеженному - выдержанный, ибо выдержка (to

karterein) заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность - в том,

чтобы сдерживаться (to antekhein), а между тем "противостоять" и

"сдерживаться" - разные вещи, так же как "не уступать" и "побеждать"; вот

почему воздержность - это что-то такое, что больше заслуживает избрания, чем

выдержанность.

Если человеку недостает [сил противиться] тому, чему большинство

противится и с чем справляются, он изнежен и избалован, ибо избалованность -

это тоже разновидность изнеженности. Такой человек волочит плащ, чтобы не

пострадать от усилия его подтянуть, и изображает недужного, и хотя похож на

жалкого, не думает, что жалок.

С воздержностью и невоздержностью дело обстоит сходным образом. В самом

деле, не удивительно, если человек уступит сильным и чрезмерным

удовольствиям или страданиям; напротив, он вызывает сочувствие, если

противится им так, как укушенный змеей Филоктет у Феодекта, или как Керкион

в "Алопе" Каркина, или как те, что, пытаясь сдержать смех, разражаются

взрывом хохота, как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причем не вызывает

сочувствия, если человек уступает и не может противиться таким вещам,

которым большинство способно противостоять, причем это не обусловлено ни его

природой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, например,

наследственная изнеженность царей скифов, ни, [наконец], такими [причинами],

по каким женский пол уступает мужскому.

Ребячливый (paidiodes) тоже считается распущенным, но в

действительности он изнеженный. Ведь ребячьи забавы, [развлечения] (he

paidia) - это расслабление, коль скоро это отдых, а ребячливый относится к

тем, кто преступает меру [в отдыхе].

С одной стороны, невоздержность - это опрометчивость, а с другой -

бессилие. В самом деле, одни, принявши решение, из-за страсти [бессильны]

его придерживаться, а других страсть увлекает за собою, потому что они не

приняли [никаких] решений. Между тем некоторые благодаря предчувствию и

предвидению и приведя себя и свой рассудок (logismos) в бодрую готовность -

подобно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекотки - не поддаются ни

страсти от удовольствия, ни страсти от страдания. Опрометчивой

невоздержностью прежде всего [страдают] резкие и возбудимые (melagkholikoi):

одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний] суждения,

потому что воображение легко увлекает их за собою.

 

9(VIII). Распущенный, как было сказано, не способен к раскаянию, потому

что он придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержный

способен к раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не так, как

[показалось] при постановке вопроса, но один, [распущенный), неисцелим, а

другой, [невоздержный], исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа

на такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоздержность - на

эпилептические припадки: первая представляет собою непрерывнодействующую, а

вторая - приступообразную подлость. Да и в целом невоздержность относится к

иному роду, нежели порочность, ибо порочность скрыта [от порочного], а

невоздержность [от невоздержного] не скрыта.

Среди самих невоздержных исступленные (ekstatikoi) лучше, чем те, кто,

обладая суждением, не придерживается его, ведь последние уступают менее

[сильной) страсти и в отличие от первых [действуют] не без предварительного

решения. Действительно, [такой] невоздержный похож на того, кто пьянеет

быстро и от малого количества вина, т. е. от меньшего, чем большинство

людей.

Итак, очевидно, что невоздержность - это не порочность (хотя в каком-то

смысле, вероятно, [все же порочность]). Действительно, первая действует

вопреки, а вторая - согласно сознательному выбору. Тем не менее сходство

есть, по крайней мере в поступках; как сказал Демодок о милетянах:

"...милетяне, право, не глупы, но поступают во всем жалким подобно глупцам",

так и невоздержные, не будучи неправосудными, поступают все же неправосудно.

Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что не по убеждению

ищет телесных удовольствий и чрезмерно и вопреки верному суждению, а другой,

[т. е. распущенный], - по убеждению, потому что он такой человек, которому

свойственно их искать, постольку первого легко переубедить, а второго нет.

Дело в том, что добродетель блюдет принцип, а испорченность [нрава]

уничтожает, для поступков же принцип - целевая причина, подобно тому как

предположения [являются целевыми причинами] в математике. Конечно, как в ней

[рас]суждение не обучает началам, так и в случае с поступками, зато

добродетель, от природы ли она или от привычки, [научает] составлять

правильное мнение о начале [как принципе]. Таким образом, [обладатель этой

добродетели] - благоразумный, а противоположный ему - распущенный.

Может существовать такой человек, от страсти исступленный вопреки

верному суждению, который одержим страстью настолько, чтобы не поступать

согласно верному суждению, но не настолько, чтобы быть убежденным в том, что

кое-какие удовольствия надо беззастенчиво преследовать. Этот человек и

является невоздержным {как} лучший, чем распущенный, и не безусловно дурной,

потому что самое лучшее, а именно принцип, в нем сохраняется. Другой,

противоположный этому, придерживается [верного суждения] и не приходит в

исступление, во всяком случае от страсти. Отсюда, наконец, ясно, что этот

последний склад [души] добропорядочный, а первый - дурной.

 

10 (IX). Является ли, таким образом, воздержным тот, кто придерживается

какого бы то ни было суждения и какого бы то ни было сознательного выбора,

или же тот, кто придерживается правильного выбора?

А также является ли невоздержным только тот, кто не придерживается

какого бы то ни было сознательного выбора и какого бы то ни было суждения,

или только тот, кто не придерживается неложного суждения и правильного

выбора? Таков поставленный ранее вопрос. Но может быть, только привходящим

образом человек придерживается любого выбора, а по сути (kath'hayto) один

придерживается, другой не придерживается только истинного суждения и

правильного выбора? Ведь если что-то определенное избирают или преследуют

ради чего-то определенного, то, по сути, преследуют и избирают "то, [ради

чего]"; а первое - привходящим образом. Понятие "по сути" означает для нас

"безусловно" (haplos). Итак, получается: хотя в каком-то смысле человек

придерживается мнения любого рода, так же как и отступает от него, но в

безусловном смысле [один придерживается, а другой отступает] от истинного

мнения.

Есть люди, которые крепко держатся своих взглядов, их зовут упрямыми

(iskhyrognomones), т. е. это такие, кого трудно убедить (dyspeistoi) и

нелегко заставить изменить убеждения (oyk eymetapeistoi). У них есть

какое-то сходство с воздержным, так же как у мота со щедрым и у смельчака с

отважным, но во многом они различны. Ведь воздержным будет не переменившийся

под влиянием страсти и влечения, хотя при известных обстоятельствах и он

поддается убеждению. А те, другие, не убеждаются рассуждением, поскольку

все-таки восприимчивы к влечениям и большинство ведомо удовольствиями.

Упрямы самоуверенные (idiognomones), неучи и неотесанные, причем

самоуверенные упрямы из-за удовольствия и страдания; действительно, они

радуются победе, когда не дадут себя переубедить, и страдают, когда их

[мнения] отводятся, наподобие поставленного на голосование. Этим они больше

похожи на невоздержных, чем на воздержных.

Есть и такие, кто не придерживается [своих собственных] мнений, но не

из-за невоздержности; таков, например, в Софокловом "Филоктете" Неоптолем:

пусть он из-за удовольствия не стал держаться [своего], но это удовольствие

прекрасно, ибо для Неоптолема прекрасно было говорить правду, а Одиссей

убедил его обманывать. Действительно, не всякий, кто совершает известный

поступок ради удовольствия, является распущенным, дурным или невоздержным,

но только тот, кто делает это ради некоторого постыдного [удовольствия].

 

11. Поскольку бывают и такие люди, которым свойственно наслаждаться

телесными [благами] меньше, чем следует, причем не придерживаясь [верного]

суждения, то находящийся посредине между таким человеком и невоздержным -

воздержный, ибо если невоздержный не придерживается [верного] суждения из-за

некоего превышения (to mallon ti) [меры в удовольствиях], то второй - из-за

определенного занижения (to hetton ti); что же касается воздержного, то он

придерживается [верного] суждения и не изменяет [ему] ни по одной, ни по

другой причине.

Если же воздержность в самом деле есть нечто добропорядочное, то обе ее

противоположности должны быть дурными складами [души], как оно и видно; но

от того, что одна из противоположностей заметна только у немногих людей и в

редких случаях, кажется, будто благоразумие противостоит только

распущенности, так же как воздержность - только невоздержности.

Поскольку во многих случаях названия даются в силу сходства, то и тут

получилось, что по сходству благоразумному приписывают воздержность;

действительно, как воздержный, так и благоразумный способен не делать ничего

вопреки суждению ради телесных удовольствий, но первый имеет дурные

влечения, а второй нет, и он способен не испытывать удовольствия, если оно

противоречит суждению, а первый [в этом случае] способен их испытывать, но

не поддаваться.

Подобны друг другу и невоздержный с распущенным, хотя они и разны, ибо

телесных удовольствий ищут оба, но при этом один думает, что так и надо, а

другой так не думает.

(X). Невозможно одному и тому же человеку быть одновременно

рассудительным и невоздержным, ибо, как было показано, быть рассудительным -

значит быть добропорядочным по нраву. Кроме того, быть рассудительным - это

не только "знать", но и быть способным поступать [в соответствии со

знанием]. Между тем невоздержный так поступать не способен.

Ничто не мешает, однако, чтобы изобретательный был невоздержным; именно

поэтому создается впечатление, будто люди рассудительные, [а в

действительности только изобретательные], одновременно невоздержные. Это

связано с тем, что изобретательность отличается от рассудительности таким

образом, как было сказано в предыдущих рассуждениях, т. е. эти вещи близки в

том, что касается суждения (kata ton logon), и различны в том, что касается

сознательного выбора (kata ten proairesin).

Невоздержный не похож также на знающего и применяющего знание, а похож

он на спящего или пьяного. И хотя он [поступает] по своей воле (ибо в

каком-то смысле он знает, что и ради чего он делает), он не подлец, ведь