VI. ДОКТОР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И ПЕРВЫЙ СЕКРЕТАРЬ ГОРОДСКОЙ УПРАВЫ

 

Халиль Хильми-эфенди не ждал Ариф-бея раньше обеда, однако первым, кто навестил его в новой резиденции, был именно доктор. Вид у Ариф-бея был неважный – лицо опухло, под крохотными, как бусинки, глазками появились синяки. Доктор вызывал сострадание куда большее, чем его пациент… Бедняга даже выспаться толком не успел. Он явился домой под утро и тотчас же повалился на кровать. Но лишь только наступил час визитов, доктор был на ногах, словно невидимый будильник прозвонил у него в голове и поднял с постели – что ни говори, а армейская дисциплина остается на всю жизнь! Вскоре он уже спешил к зданию управы, тяжело опираясь на палку и волоча подагрические, не желающие повиноваться ноги. Дверь еще не успела закрыться за Ариф-беем, как на пороге появился аптекарь Ованес, держа в одной руке неизменный саквояж, а в другой – трость.

– Что было, то прошло и пусть не повторится, – сказал Ариф-бей после того, как пощупал пульс Халиля Хильми-эфенди и, приложив руку к его лбу, проверил, нет ли жара. – Ну и напугали вы вчера нас. Хвала аллаху, опасность миновала.

Но тут больной, вместо того чтобы исполниться тихой радости, повел себя вызывающе: с решительным видом он уселся на постели и начал дрыгать забинтованными ногами и размахивать рукой. Доктор поспешно переменил тон:

– Нет, нет, так нельзя! Прошу вас не забывать об осторожности. Увечья и повреждения бывают всякие, сразу не заметишь, а потом, через сутки, глядишь, и… Ну-с, освидетельствуем ваши раны при дневном освещении…

Повязки одна за другой были сняты – под ними, кроме пустяковых царапин да пятен от йода, ничего не оказалось.

Поодаль в независимой позе стоял Ованес. Он был ужасно зол на доктора за вчерашнее и, как видно, решил не разговаривать с Ариф-беем и вообще держаться в стороне.

– Ваши волнения, уважаемый доктор, оказались безосновательными, – произнес Халиль Хильми-эфенди. – И напрасен был этот переполох.

– Что за странные, двусмысленные речи?.. – Ариф-бей приподнялся, глянул через плечо, и тут ему все стало ясно. Бравада господина каймакама и независимая поза аптекаря Ованеса, который бараньими глазами уставился в потолок, а губы вытянул в трубочку чуть ли не до самого носа, – безусловно имели между собою связь… – Какой болван сказал вам это, сударь мой? – И доктор сердито рванул бинт, которым было обмотано разбитое колено Халиля Хильми-эфенди.

– Ох! Господи! – вскрикнул каймакам.

– Вот видите. Раны не такие уж пустяковые, как вы изволили заметить. Сейчас посмотрим и остальные.

В это время в дверях показался председатель городской управы Решит-бей. С его появлением на сцене началось новое действие.

Каймакам встретил Решит-бея неприветливо. Не успел тот выразить радость по поводу благополучного выздоровления начальства, как Халиль Хильми-эфенди выпалил:

– Как вам нравится глупость, которую выкинул ваш первый секретарь?

До председателя городской управы уже дошло, что каймакам сердит на Рыфата, и он понимал, что какая-то доля начальственного гнева обязательно падет и на его голову.

– Да, да, бей-эфенди, – поспешил он ответить, – этот выскочка и вправду неумно поступил. Однако, пусть извинит меня ваша милость, да будет мне разрешено спросить: с каких это пор Рыфат стал только «моим первым секретарем»?

Каймакам догадался, на что намекает Решит-бей, и, не желая продолжать разговор, снова заохал и запричитал:

– О, боже мой, доктор! Здесь тоже болит… Да, да, именно здесь…

– Ну, разумеется, бей-эфенди, я зря волноваться не стану. – В голосе доктора зазвучали мстительные интонации. – Как-никак в медицине я кое-что смыслю. Вас просто ввели в заблуждение безответственные люди…

Первый секретарь городской управы Рыфат родился и вырос в Сарыпынаре. В тот год, когда была провозглашена конституция, он получил стипендию от городской управы и отправился в Стамбул учиться на юридическом факультете. Вместе с приятелем-земляком Рыфат поселился в комнатушке на Тавукпазары. Прожить целый месяц на казенную стипендию в двести курушей было невозможно, и он устроился сотрудником в оппозиционную газету. Сперва он писал статьи, в которых нападал на иттихадистов, чггобы угодить патрону, но потом стал их противником, так сказать, по убеждению. Во время событий, связанных с убийством Махмуда Шевкет-паши, Рыфату несколько дней пришлось быть гостем полицейского участка Бекирага. Со всеми, кто имел отношение к оппозиционной газете, обошлись в соответствии с важностью занимаемого поста: кого отправили на виселицу, кого – в тюрьму, а кого – в ссылку, в Синоп. Рыфат отделался легким испугом и вернулся в родные края.

Юридическое образование Рыфату так и не удалось закончить. Однако, живя в Стамбуле, он был непременным участником всех сборищ в кофейне «Читальный клуб Месеррет», где обычно собирались газетные репортеры, и научился там разбираться в высокой политике и межпартийной борьбе. Правда, в спорах, которые разгорались в «Месеррете», он участия не принимал и предпочитал слушать, зато в Сарыпынаре, в местном казино «Мешрудиет» можно было поразглагольствовать вволю, рассказать об Исмаиле из Гюмюльджине, о Шабан-аге^[15] и о многих других, с кем он познакомился в газете. Он уверял, что был с ними на короткой ноге, чем приводил в трепет и изумление всех, вплоть до самых именитых особ родного города.

А когда совсем недавно одна из стамбульских младотурецких газет предложила Рыфату стать «почетным» корреспондентом, акции его резко подскочили. В таких местах, как Сарыпынар, к газетчикам относятся с опаской, ну, скажем, как к скорпиону, заползшему в спальню!.. Разве угадаешь, когда, кого и за какие грехи он вдруг ужалит?.. На этот раз своей жертвой Рыфат избрал Халиля Хильми-эфенди…

И угораздило же несчастного каймакама вытащить главный «выигрыш» в этой лотерее, именуемой землетрясением! Видит бог, как это несправедливо! Ведь не кто иной, как каймакам, покровительствовал молодому человеку, который в газете у «соглашенцев»^[16] сотрудничал и скомпрометировал себя участием в покушении на великого визиря. А почему покровительствовал? Да только потому, что хотел себя обезопасить… Именно он, каймакам, рекомендовал Рыфата председателю городской управы. Не то чтобы рекомендовал, но, во всяком случае, регулярно напоминал Решит-бею, что не подобает уроженцу города, человеку образованному и интеллигентному, сидеть без дела и голодать, и не успокоился до тех пор, пока не добился для Рыфата должности первого секретаря городской управы с жалованьем в пятьсот пятьдесят курушей в месяц.

Что касается Решит-бея, то он слыл умелым администратором, неплохо разбирался в делах города, а вот по части речей и особенно писания всяких бумаг был не мастак. Поэтому его весьма устраивал газетчик в должности первого секретаря. Он рассудил, что Рыфат будет писать за него поздравительные письма, – следует же иногда посылать их вышестоящему начальству, – а также составлять речи, которые надо произносить по праздникам. Однако тонкий политический расчет долгое время удерживал Решит-бея от того, чтобы дать свое согласие. Пользуясь поддержкой самых богатых семей в городе, он боялся обидеть их тем, что приблизит к себе и таким образом возвысит сына бедняка, которого здесь не больно-то жаловали. Поэтому Решит-бей так долго и тянул с назначением Рыфата.

 

* * *

 

Тем временем осмотр раненого продолжался. Каймакам то и дело вскрикивал: «Ох, доктор!» – но теперь охи его отнюдь не были притворными: прикосновения Ариф-бея действительно причиняли ему боль.

Итак, стоны и причитания каймакама подтвердили, что вчерашние волнения были не напрасными.

Ариф-бей снова перевязал раны Халиля Хильми-эфенди. Бинтов теперь, правда, стало меньше, и на голове, благодарение богу, вместо страшного янычарского кавука появилась изящная повязка, похожая на ленту с надписью «Свобода дли смерть», какие обычно пришивали на шапки солдатам в действующей армии.

Визит доктора закончился. Каймакам получил от него предписание исполнять свои обязанности, не вставая с постели, иными словами, лежать все двадцать четыре часа в сутки.